Гарь (СИ) - Янева Вета. Страница 5

Послышались первые выстрелы. Тени замерли. Та, что несла свёрток, повернулась к спутнику и прошептала:

— Сверни в спальни. Может, ещё успеем. Встретимся у перекрестка.

Вторая фигура кивнула и прошмыгнула в коридор, ведущий в лабиринт комнат и тупиков. Капюшон страшно мешался, поэтому оставшийся человек скинул его с головы. Всё равно если его обнаружат — убьют, никакой форы маскировка ему не даст.

В жёлтом свете можно было разглядеть его осунувшееся лицо, чёрные волосы, уставшие глаза. На вид ему было декады две, хотя небритость и измождение прибавляли возраста.

Младенец на его руках разразился недовольным плачем. Мужчина нахмурился, пихнул ребёнку соску в зубы и побежал дальше.

Снова начали стрелять. Новомодные револьверы сильно упростили задачу восставшим: оружие никто толком не успел закупить, а научились им пользоваться единицы. В основном, бунтовщики.

Бунтовщики, которые сейчас расстреливали всё, что попадалось им под руку.

Мужчина буквально чувствовал привкус крови на языке, хотя до него ещё не добрались, но как только обнаружат…

Он откинул эти мысли из головы. Нужная комната совсем рядом и не время бояться.

Позади, со стороны главной залы, послышались крики. Лязгнул металл, кто-то упал, один из дружинников взвыл. Радостный крик революционеров подгонял мужчину лучше, чем плети.

Он влетел в нужную дверь, запер её на засов. Огляделся: комнатка небольшая, мягко сияет ночник в форме мотылька, колыбелька стоит у окна, кровать нянечки пустует, аккуратно заправленная, вещи отсутствуют: видимо, ей хорошо заплатили, чтобы она сбежала сразу. Мужчина благословил прихоть княгини растить ребёнка отдельно от себя, иначе план бы не сработал.

Он подошёл к колыбели, баюкая младенца на руках. Внутри, между витиеватых узорчатых стен, на мягкой перине из овечьей шерсти, лежала ещё одна девочка. Совсем крошечная, ещё не пережившая ни одной зимы. Она мирно спала, черные волоски разметались по подушке, маленький нос недовольно морщился.

Младенец на руках мужчины был как две капли воды похож на ребёнка в колыбели. Те же зелёные глаза, те же тёмные волосы, тот же возраст. Никаких отличительных признаков — родинок, шрамов. Да и не знал про них никто.

Аккуратно, стараясь не разбудить ребёнка, мужчина поменял девочек местами. Подменыш в колыбели заплакал.

Голоса в коридоре стали громче. Мужчина метнулся к окну, но оно было заперто. Он выругался, открыл дверцу шкафа и, спрятавшись внутри, затих, качая на руках ребёнка и молясь всему, во что верил.

Он слышал плач девочки и беззвучно говорил:

— Прости меня, дочь мельника, прости, что мы довели до такого, прости, что даже умираешь ты не собой. Прости свою непутёвую мамашу, продавшую тебя за две монеты, прости своего отца, который пьёт слишком много. Прости Михалину за то, что вы так похожи. И меня прости: если мы встретимся когда-нибудь, и твой Свет будет меня помнить, и ты узнаешь всё — прости.

Он услышал, как в комнату входят люди. Они тяжело дышали и неразборчиво переговаривались. Младенец в колыбели заплакал.

Люди начали спорить. Один из них гневно закричал и убежал прочь.

Мужчина в шкафу мог чувствовать дыхание второго человека, сталь ножа, занесенного над колыбелью.

Подменыш кричал так, что мог перебудить весь город.

Несколько бесконечных секунд тянулся его крик. Потом еле слышный свист — наступила тишина.

Шаги удалились, скрипнула дверь.

Мужчина уговорил себя вылезти наружу. Ему надо было уходить.

Он не решался посмотреть на колыбель, но краем глаза всё же увидел кровь на простыне и медленно плывущий огонёк над одеялком. Его замутило.

— Прости, — прошептал он, отвернувшись.

Девочка на руках зевнула. Она ничего не знала ни о своих родителях, скорее всего, уже мёртвых, ни о революции, но о первом, очень маленьком человечке, погибшем ради неё.

— Всё будет хорошо, Михалина, — тихо-тихо сказал ей мужчина. — Нам осталось только из города выбраться… как-нибудь…

Он посмотрел на огненные всполохи за окном. Прислушался к звукам битвы и смерти.

А потом вышел в коридор.

Гран

Воздух дрожал от напряжения, руки дрожали от предвкушения погони. Пахло озоном и кровью; тёмные облака наливались багрово-сизым цветом; призрачные скакуны в нетерпении били копытами, высекая серебряные искры; собаки опрокидывали головы назад и издавали вой настолько тоскливый и жуткий, что всякий, кто его слышал и имел хоть каплю мозгов, понимал: надо запереть двери и скорее сжать в руке железо. Охотники Жатвы стояли на краю скалы, море бушевало вдалеке, неистовое, безудержное, оно тоже чувствовало — знало — что грядёт новый виток жизни.

И скакуны, и псы не принадлежали ни одному из миров, и как только закончится ночь — они исчезнут, растворятся в лучах рассвета. Но это будет потом.

Все молчали. Тишину нарушал лишь оглушительный вой ветра.

Гран, слегка прищурившись, смотрел вдаль, туда, где небо и море сливались в единое, и где только в эту, особенную ночь, виднелись огни Калахута.

Король оглянулся на свою свиту: красивые серьезные лица, предвкушающее самое главное своё развлечение — Жатву Декады.

Сколько Света они заберут, сколько жизней унесут, сколько пленных уведут?

Неважно, счёт таким вещам всё равно ведут только люди. Шепчут у камина: “баши унесли жизни тысячи человек” и мусолят эту тему до бесконечности, будто это так интересно, будто это так захватывающе!

Гран похлопал по шее своего скакуна цвета дождя. Призрак нетерпеливо фыркнул.

Голова короля слегка закружилась, он почувствовал давление крови в переносице и то, как давит корона, сплетённая из ветвей. Волшебная ночь настойчиво давила на плечи, подталкивала в спину и шептала “ну чего же ты медлишь?”.

А если сам мир подгоняет, значит, ждать нельзя.

Гран взмахнул поводьями, и зверь, встав на дыбы, ринулся прямо навстречу пустоте.

Приди он в другой день — он бы камнем упал вниз, но этой ночью, ночью слияния миров, он побежал по воздуху, как по земле, набирая скорость, и свита послушно тянулась за ним.

Ветер ударил по щекам короля, азарт и восхищение (сколько лет, а привыкнуть к Жатве невозможно) сдавили горло и грудь. Он улыбнулся огням, вытащил меч…

Эту бурю люди запомнят надолго.

Анна и Анжей

Она совсем потеряла счет времени пока стояла в лавке ростовщика и разглядывала заморские побрякушки. Особенно приглянулась маленькая музыкальная шкатулка, мурлычащая медленный вальс, с изображением оленя на крышке. Она долго любовалась на шестерёнки, подумала, не стащить ли, потом решила, что нет. И так ночь неспокойная была, да и продавец заметно нервничал и поглядывал на неё искоса… Чёрная Овечка демонстративно поставила шкатулку обратно на стол.

Пахло гуталином и маслом. От камина шло затухающее тепло.

— Иди-ка ты домой, девочка, — не выдержал продавец.

— Я иду, — отозвалась она, не двинувшись с места.

— Я серьезно. А то потом тебя не досчитаются.

Тон его был беспокойным, а глаза влажно блестели в свете лампы. Овечка вздохнула.

Предыдущую Жатву Декады она не застала по простой и веской причине: она тогда ещё не родилась. Так что Овечка лишь слушала бесконечные страшилки и не разделяла благоговейного страха перед этим бедствием.

Честно говоря (а Овечка была очень честной, хоть и подворовывала иногда), мешкала она специально. Конечно, она не рассчитывала погибнуть во время этой напасти и поэтому всё же планировала укрыться в доме, но факт её опоздания дарил надежду хоть одним глазком увидеть Жатву. Она всегда представляла себе разноцветные вихри, вой псов, крики войнов — грациозных скакунов в небе, совсем не похожих на привычных оленей, и ужасных чудовищ — башей, воющих в такт буре.

Она не очень боялась чудовищ. У неё был железный нож — оберег, защита и просто полезная вещь.

— Овечка, — сказал ей как-то Януш, — даже если тебя не утащит к себе королевская свита, то тебя просто-напросто может придавить деревом. Опомнись, малышка — Жатва — это же не просто развлечение Острова Цветов, это ещё и страшная буря.