Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева. Страница 1

Пролог

Юность Сергея Милорадова закончилась зимой 1782 года, когда он свалился с крыши казармы Морского кадетского корпуса. Был он одним из лучших гардемаринов сего достойного учебного заведения, и оставалось ему учиться всего ничего, до Троицы.

Последнее воспоминание о прежней жизни включало в себя невыносимую боль и перепуганное лицо Петьки Маликова, лучшего друга, вместе с которым они, из чистого озорства, залезли на ту злополучную крышу. Два “великих дуэлянта” решили устроить поединок на рапирах, в нетронутом снегу без секундантов. Вот только никто из них не учел, что под снегом крыша обледенела. На небеса Сережа не отправился лишь потому, что обильный снегопад, случившийся накануне, насыпал сугробы не только на крыше, но и под окнами здания.

“Уж не сиганул ли Петька следом за мной? — мелькнула в голове шальная мысль. — С него, дурака, станется!”

Дальнейшее растворилось в жарком беспамятстве, из которого периодически возникали то голос матери, то четкие медицинские рекомендации, произносимые на немецком языке, то нежные, почти детские ручки, периодически подносившие к губам Сергея изящную фарфоровую чашечку с настойкой опия.

Случилось это все вскоре после Крещения, но осознать случившееся Милорадов смог лишь тогда, когда в окна светило яркое февральское солнце.

Находился он по-прежнему в Санкт-Петербурге, во дворце своего дяди, мать была здесь же, а чудные ручки принадлежали молоденькой девушке, почти девочке, которую Сергей раньше никогда не встречал. Именно она сидела у постели больного, когда тот впервые открыл глаза.

— Ой! — воскликнула девушка. — Софья Денисовна, он очнулся!

Мать, стоявшая у окна, метнулась к постели:

— Сыночек! Неужели Господь сжалился над нами?!

Врач, из немцев, явившийся после полудня, сказал, удовлетворенно потирая руки:

— Могу сказать совершенно точно, что теперь он не умрет. Обо всем же остальном известно только Богу.

“Остальное” — были неподвижные ноги, закованные в лубки и настойка опия, ставшая более необходимой, чем воздух.

Лишь только действие лекарства ослабевало, боль в ногах возвращалась с неистовой силой и тогда ни мать, ни Харитон, слуга, перешедший к Сергею после смерти отца, не могли удержать несчастного страдальца, мечущегося в постели.

— Сереженька, потерпи, голубчик, — со слезами уговаривала мать, — доктор сказал, больше нельзя.

— Тогда дай водки! — хрипел он сквозь стиснутые зубы.

И мать не выдерживала. Глотая слезы, протягивала ему заветную чашечку.

Так продолжалось довольно долго. Сначала, в своем полусонном забытьи, Сергей только отмечал присутствие той самой девушки. Он не спрашивал о ней, а лишь лениво провожал взглядом из-под неплотно прикрытых век. Потом он ждал ее, и каждый раз со все большим нетерпением. Ее появление всякий раз совпадало с избавлением от мук. Боль, тревога, страхи отступали, оставалась лишь эта волшебная фея и ощущение безграничного блаженства. Ему казалось, что она, как некое сказочное существо, легко парит по горнице, распространяя вокруг себя радужное сияние. Все восторженные юношеские мечты Сергея о любви отразились в охватившем его чувстве. “Я обожаю тебя, мой ангел!” — пело его сердце, утопая, захлебываясь в счастье. Если кому-нибудь случалось пройти мимо и заслонить собой сладкое видение, он вскидывался и пытался оттолкнуть преграду. “Моя! — кричало что-то в его душе. — Никому не отдам!”

Когда он в следующий раз окончательно проснулся, в комнате не было никого, кроме него и барышни.

— Ваша матушка уехала в Павино, и Харитон с нею, — сообщила она, присаживаясь в кресло, стоявшее у постели. — Воротятся не ранее среды. Михаил Матвеич в Москве. Ожидаем к Благовещенью.

— Так что ж это, никого нет дома? — Разочарованно проворчал он. Бутылка с настойкой и чашечка стояли на чайном столике у окна, куда добраться у него не было никакой возможности.

— Отчего же, сударь! Я есть. — Улыбнулась она. — А привести себя в порядок вам поможет Степан, камердинер графа.

“К черту Степана, — подумал Сергей, — он, пожалуй, постарше дяди будет, глухой, как пень, и ноги еле волочит”. А вслух спросил:

— А вы кто ж у нас такая?

— А я — Нина Аристарховна Милорадова.

— Ясно, — невежливо буркнул он, хотя ничего ясного в ее имени для него не было. Очевидно, отыскалась еще одна родственница, седьмая вода на киселе, которую добрый дядюшка приютил из жалости.

Отвернувшись от собеседницы, он тут же забыл о ней, потому что только сейчас полностью осмыслил то, что всем его жизненным планам пришел конец. Сергей лежал, и плакал, не в силах справиться со своей душевной болью, которая впервые стала сильнее физической, а девушка молча сидела рядом с ним.

— Вот что, Нина Аристарховна, — наконец разомкнул он губы, — подайте-ка мне моего лекарства!

Это прозвучало не как просьба, а как приказ, но ему было не до церемоний. И услышал в ответ:

— Осталось лишь на один прием. Доктор сказал, что в опии больше нет нужды, но я могу дать вам последнюю дозу на ночь.

— Да что он знает, ваш доктор! — Кулак Сергея с размаху врезался в перину. — Давай лекарство, мне больно!

Нина Аристарховна неторопливо поднялась и поплыла к чайному столику. Так же медленно она наклонила бутылку, переливая лекарство в чашечку, и шагнула к кровати. Горящим взором он следил за ней, протягивая навстречу дрожащую руку и, будто во сне, увидел, как чашечка выскальзывает из ее белых пальчиков и падает на пол, рассыпаясь на множество осколков, а настойка маленькой лужицей растекается по паркету.

— Мне очень жаль, сударь, но опия больше нет! — строго сказала она, глядя Сергею прямо в глаза.

— !!! — Он с трудом проглотил, чуть было не сорвавшееся с губ ругательство. — Ты специально это сделала! Я пожалуюсь дяде!

— Как вам будет угодно.

Нина повернулась к нему спиной и вышла из комнаты. В слепой ярости он схватил подушку и запустил ей вслед.

Так четырнадцать лет назад состоялось его знакомство с Ниной. Внезапное чувство к молоденькой дядиной жене не просто вскружило Сергею голову. Оно вернуло его к жизни, заставило стать тем, кем он стал: преуспевающим дипломатом, чья карьера неуклонно шла в гору на зависть всем недоброжелателям. Страстное желание заполучить Нину в жены вдохновляло его много лет и с течением времени не ослабевало, а лишь усиливалось. Разумеется, он постарался, чтобы о его порочном чувстве не стало известно никому.

Поначалу люди, столкнувшиеся с Милорадовым, приписывали его успехи протекции дяди и благоволению к их семье императрицы, но вскоре на собственном опыте убеждались, что имеют дело с человеком незаурядным, обладающим острым умом и несгибаемой волей. Там, где требовалось найти бескомпромиссное решение, Милорадову не было равных. И лишь он один знал, что самым большим компромиссом в его жизни была Нина.

Ни до, ни после встречи с нею, Сергей не испытывал подобных чувств. Женщины нравились ему всегда, но так как Нина не увлекала ни одна. Возможно, дело было в ее недоступности, а может быть, в том, что являла она собою сплошные противоречия: внешнюю кротость и твердость характера, беззащитность и готовность броситься на помощь, изящные манеры и абсолютное равнодушие к светской жизни, любознательность и отвращение к сплетням. Она так разительно отличалась от всех знакомых Сергею девиц и молодых женщин, что он, не зная ее толком, смог почувствовать это. Не от мира сего была эта Нина. Этим и пленила Сергея, человека трезвого, здравомыслящего, отнюдь не склонного к пустой мечтательности.

Та ночь, когда разбилась чашка с опием, стала единственной, которую они провели в непосредственной близости друг от друга. Возвратившись в комнату, Нина подняла подушку и в ответ на неуверенное извинение, сказала:

— Макс Фридрихович предупреждал, что у слабых людей от опия случаются нервные расстройства, так что я не сержусь.

У Сергея дыхание перехватило от злости. Ни разу в жизни никто не называл его слабым! Так что же эта девчонка себе позволяет?