Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева. Страница 4

Лихорадочно вспоминая, все, что ему было известно, Сергей доложил, что шелковые нити делают черви, Великий шелковый путь проходил из Китая в Турцию через Самарканд, а покупать ткани лучше всего во Франции, ибо лионский шелк весьма неплох.

— Нет, Сережа, — рассмеялся князь, — не черви, а гусеницы тутового шелкопряда. Шелкопряд — это такая бабочка с толстым брюшком и маленькими крыльями.

Сергей не видел в этом особой разницы и не очень понимал, какое ему, дипломату, должно быть дело до каких-то ползучих гадов или бабочек.

— А вот насчет Лиона ты прав, — продолжал Его Светлость. — Знаешь, сколько казна несет убытков из-за того, что шелк из Франции возим?

Это уже было понятнее. Интересы казны — превыше всего. Хотя, если поразмыслить, что-нибудь новенькое предложить трудно. В Китае шелк, возможно, дешевле, да возить уж больно далеко. За морем, известно, телушка — полушка, да рубль перевоз. Никакой выгоды для казны.

Выслушав ответ, канцлер удовлетворенно потер руки:

— Молод ты, Сережа, да вижу, недаром дядя твой за тебя хлопотал: умен и за казну радеешь. Только вот нет надобности нам шелк за границей покупать. У нас в Тавриде тутовник лесами растет, сам, безо всякого ухода. Можем свой шелк делать, не хуже лионского.

“Тутовник — то, что эта гадость ползучая жрет”, - сообразил Сергей.

— Царица, когда с инспекцией в Крым ездила, великие богатства в том усмотрела. Если поставить производство на широкую ногу, всю Европу шелком завалим! Вот только гусениц этих разводить у нас никто не умеет.

Канцлер встал из-за стола и, опершись на инкрустированную малахитом столешницу, перешел на официальный тон:

— Дядюшка ваш, Сергей Андреевич, получил личное задание Ее Величества навербовать в Италии шелководов и без промедления доставить в Крым, дабы начать разведение шелкопряда и обучение этому делу российских крестьян. Нужно сказать, что и мы времени даром не теряли: специальным указом было велено большие земли в Таврии тутовником засадить. И что в результате? Перед самой кончиной уважаемый консул присылает мне совершенно невразумительное письмо, которое не то, что царице показать, в руках держать страшно!

Сердце Сергея ушло в пятки. Если дядя навлек на себя немилость, то и ему, Сергею, не поздоровится!

Но князь, высказав наболевшее, несколько поостыл:

— Мы с покойным Михайлой Матвеичем числились в друзьях. Дабы не порочить памяти друга, я сокрыл сей опус от внимания императрицы. Очевидно, разум графа перед кончиной помутился, ничем другим я объяснить подобных заявлений не могу.

Вынув из сейфа аккуратно вскрытый пакет, канцлер протянул его Милорадову:

— Вот, почитаете на досуге. До Генуи путь неблизкий! Там, на месте разберетесь. Не приведи Боже, если все написанное — правда!

Так Сергей узнал, что его следующее назначение — пост российского консула в Генуе, где ему предстоит как можно скорее исправить ошибку, допущенную дядей.

Промедление в этом деле было недопустимо. Да и бессмысленно было теперь дожидаться встречи с царицей, и так все складывалось замечательно. А благословения можно попросить и позднее, все равно новый брак для Нины невозможен пока не истечет срок траура.

Сергей выехал из Петербурга в тот же вечер. Не обращая внимания на недовольное бурчание Харитона, он приказал гнать лошадей всю ночь, благо в июне ночи белые, и к полудню уже въезжал в ворота своей усадьбы.

Дворовые девки, завидев карету хозяина, подняли визг и бросились врассыпную, искать барыню, совершавшую свой ежедневный моцион. Через минуту во дворе не осталось никого, кроме Сергея и Харитона.

— Тьфу, дуры! — поморщился Харитон, слезая с высоких козел и открывая дверцу кареты. — Не Европа у нас, Сергей Андреич, никак не Европа! Нет чтоб хозяина достойно встретить, хлебом-солью, как полагается!

Сергей, хоть и не спал всю ночь, пребывал, тем не менее, в отличном расположении духа.

— Да где ж ты, дурачина, в Европе видел, чтобы нас хлебом-солью встречали? — хохотнул он. Осторожно ступив на поросшую травой землю, Сергей с удовольствием потянулся и вдохнул запах родного дома, такой знакомый и, как оказалось, не забытый за много лет.

— В Европе, может, и не встречали, — продолжал бурчать Харитон, — а дома могли бы! И хлеб-соль поднести, и баньку истопить!

Банька, конечно, не помешала бы: ноги у Сергея затекли и ныли, напоминая о старой травме.

— Вот и займись банькой, — равнодушно бросил Милорадов через плечо, направляясь к дому.

Как только воротилась маменька, были Сереже и пир горой, и банька с березовым веничком, и слезы, и разговоры, и воспоминания.

— Я, Сережа, в эту Италию больше ни ногой! — говорила мать. — Все у них там красиво, да все не наше. А еда-то, еда! Ни щей, ни ботвиньи… обыкновенной репы днем с огнем не сыщешь! Сплошь лапша да апельсины! И чаю, представляешь, не любят, только кофей!

— Да чем же апельсины плохи, маменька? — спрашивал Сережа, выбирая из кучи пирожков расстегай с рыбой.

— А чего хорошего? Чуток съешь, — пятки чешутся!

Это было новостью для Сергея, но он не стал вникать в столь любопытные подробности. Сейчас ему хотелось как можно больше услышать о Нине.

Матушка в очередной раз повторила то, о чем уже неоднократно писала сыну, а под конец сказала:

— Душевная она, добрая, и тоже о тебе все расспрашивала. Женился бы ты на ней, Сережа, столько лет ведь маешься, ждешь ее. Думаешь, я не вижу ничего…

Так легко досталось Сергею маменькино благословение, а попутно выяснилось и то, что все чувства, так тщательно скрываемые им, ни для кого не были тайной.

Тут же, в родном поместье, Сергея ждал еще один сюрприз. После смерти отца хозяйством управляла мать. У нее это получалось гораздо лучше, чем у бестолкового Сережиного папеньки, прежде всего потому, что она терпеть не могла долгов, предпочитая протягивать ножки по одежке. Кроме того, не гнушалась ничьими советами и на многое закрывала глаза. А советчица у матери была лихая — крепостная баба Марфа Копылова, рассудительная, преданная и, что совсем уж необычно, грамотная.

По сути, в последнее время, в Павино всем заправляла именно Марфа, и у Сергея не возникло никаких причин быть недовольным ею. Мужиков она, правда, держала в черном теле, за что крепостные люто ненавидели ее, но зато порядок в хозяйстве навела быстро. К слову сказать, дворне, которая при появлении хозяйской кареты бросилась бежать, сильно не поздоровилось. По приказу Марфы всех девок в тот же вечер выпороли на конюшне. Маменька повздыхала, девок пожалела, но Марфе перечить не стала. А Сергей Андреевич и вовсе не углядел в том ничего дурного. Может призвать холопов к порядку, ну и хорошо! Твердая рука в хозяйстве всегда нужна.

Так что не крутой норов управительницы удивил Милорадова, а то, что оказалась она молодой статной девкой с красивым лицом и толстой косой, перекинутой через плечо. Он с удовольствием разглядывал Марфу, пока она разводила самовар и накрывала на стол.

Когда барин, отужинав, облобызал маменьке ручку и отправился в опочивальню, Марфа взяла канделябр и пошла вслед за ним. В свечах нужды не было, — в их краях в эту пору до глубокой ночи светло.

Поставив подсвечник на узкий подоконник, Марфа повернулась к хозяину и сняла косынку, покрывавшую ее голову до самых бровей. Теперь слово было за Сергеем.

“Хорошая девка, понятливая, — подумал он, запирая дверь на задвижку. — Жаль только кровать узкая. Да ничего, высплюсь, когда уйдет”.

Через два дня Сергей отправился в Севастополь, ему нужно было успеть на корвет “Минерва”, отбывающий первого августа в Стамбул. И лишь по приезде в Херсон он вспомнил, что так и не прочитал письмо дяди, переданное ему канцлером. Надеясь исправить упущение, Милорадов перевернул весь свой багаж, но письма так и не нашел. Харитон, призванный на помощь, застал барина в невообразимом гневе.

— Так вы ж, Сергей Андреевич, сами велели оставить дома старый саквояж и купить вместо него новый! В старом же замок сломался и углы протерлись!