Песнь Серебряной Плети (СИ) - Ллирска Бранвена. Страница 22

— Тья…а-ар… ты-ы-ы… вою мать!

— И это… благодарность? — уже отчетливее разобрал он.

Тудыть же тебя растудыть! Конечно, волчья братия порвала бы его к хренам собачьим, но спасительный вопль баньши — это, знаете ли, тоже не для слабонервных. Зрение самую малость прояснилось и двоящийся серый силуэт Тьярлы медленно выплыл из густого ватного тумана. Картинка дрожала и ползла по швам, на периферии полыхал безумный электрический шквал. А потом висков вновь коснулась живительная прохлада целебной магии…

— Ты так мил, когда молчишь, — прощебетала плакальщица. — Может, мне следовало бы прибегнуть к древнему испробованному методу цвергов и зашить тебе рот? Потому что, когда ты его открываешь, оттуда не выливается ничего, кроме помоев.

Давай, детка, в свое удовольствие. Переход от физической порки к словесной меня устраивает, все как-никак дело идет по нисходящей.

Пятитонная каменная плита, давившая на грудь, наконец раскололась надвое и Киэнн блаженно втянул воздух. Он был таким же, как девять лет тому назад. Нет, не таким — слаще, куда слаще! Пьяный ветер плутал меж кронами, звезды сыпались с небосвода, как лепестки роз на свадьбе богатенькой дурочки…

— Тьяр, — хмелея, выдохнул Киэнн, — как далеко до утра?

— Достаточно, Киэнн, — понимающе кивнула баньши. — Ночь только началась. И она вся — твоя.

И, выдержав минутную паузу, поинтересовалась:

— Не жалеешь о сделке?

— Нет. — Киэнн мотнул головой. — Называй свою цену, Тьяр. Услуга за услугу. Тем паче, что я уже задолжал тебе две вместо одной.

Тьярла удовлетворенно улыбнулась.

— Только, будь добра, не заламывай свыше меры. Я, видишь ли, нынче не слишком платежеспособен. А натурой ты, кажется, не берешь.

— А говорил, что не умеешь торговаться.

— Я соврал.

Лицо баньши сделалось неумолимым, в глазах сверкнула застарелая боль и ненависть:

— Королевская Охота, — отчетливо проговорила она.

— Прости, что? — не понял Киэнн.

— Королевская Охота, — настойчиво повторила Тьярла. — Я хочу, чтобы ты ее отменил. Раз и навсегда. Дабы никто и никогда более не марал честное имя баньши!

На этот раз Киэнн попросту потерял дар речи.

Королевская Охота была довольно грязным и жестоким развлечением рода Дэ Данаан. Гончими псами в этой травле служило несколько боггартов, этих жутких обитателей болот, отчаянных любителей напугать кого-либо до полусмерти, и, в придачу ко всему, великолепных имитаторов. В последнем эти засранцы так хороши, что могут даже достаточно убедительно воспроизвести крик баньши. Что и делают по королевскому приказу, загоняя «дичь», которой может стать любой, оказавшийся на пути «Охоты» фейри. И когда, выбившись из сил и цепенея от ужаса, он упадет под копыта королевского скакуна — король поступает с ним по собственному усмотрению. Но, чаще всего, все заканчивается кровью, насилием и еще раз кровью.

Ничего глубоко сакрального и незыблемого в королевской охоте, конечно, не было. И, в сущности, просьбу баньши можно было бы легко удовлетворить. Если бы не одна загвоздка.

— Тьяр, — осторожно начал Киэнн, поглядывая на собеседницу как на умалишенную, — как ты себе это представляешь? Я хочу сказать, каким таким хреном я могу «отменить» то, к чему нынче не имею ни малейшего отношения? Потому что, если ты вдруг, ненароком, еще не заметила, я больше не король!

Баньши и не дрогнула:

— Так стань им, — как нечто само собой разумеющееся, заявила она. — Ты — Дэ Данаан, а значит — у тебя есть такая возможность.

— Да нет у меня никакой гребаной возможности! — сорвался Киэнн. — Единственная возможность, которая у меня есть — это сдохнуть не прямо сейчас, а завтра утром!

— Я так не думаю.

— Ну тогда объясни мне! — гаркнул разъяренный Дэ Данаан. — Растолкуй, будь добра! Потому что, знаешь ли, я — туп, недалек и изобретателен только в том, что касается позиций в сексе!

— То есть, ты отказываешься платить? — холодно осведомилась плакальщица.

— Ты требуешь невозможного. И уж точно это никоим хреном невозможно для того, у кого в запасе только одна сраная ночь.

«Торгуешься как баба базарная, самому противно».

Баньши хитро прищурилась, по-видимому, придя к тому же выводу:

— Ну, если дело только за этим…

Глава 11. Одна пьяная ночь

Агишки замедлил шаг и, пьяно спотыкаясь, побрел по голой прибрежной гальке, шуршавшей под широкими лошадиными копытами как коробка недоеденных морем леденцов. Полуночный ветер настырно тормошил круглые тюленьи головы волн, соль оседала на мокрых щеках Фэй, перебивая вкус слез. Лошадка-оборотень, устало, но довольно фыркая, подошла к кромке прибоя и неспешно вошла в воду. Прохладный язык прибрежной волны принялся усердно лизать босые пятки и голые колени Фэй. Девушка вздрогнула. «Матерь богов, что я делаю?» В легендах все водяные лошади считались относительно безопасными только до тех пор, пока не приблизятся к родной для них стихии. После чего большинство из них превращалось в кровожадных монстров, жадно пожиравших плоть незадачливого ездока. Интересно, а правда ли то, что шкура агишки — клейкий капкан, освободиться из которого нельзя? Фэй осторожно поерзала. Да, так и есть: задница точно вросла в лошадиную спину. Ну, значит, вода тебе пухом, Мелани Риан Флетчер! Жалкая и постыдная смерть.

Между тем грозный морской жеребец продолжал спокойно и уверенно плыть вперед, пересекая широкий залив, и лишь иногда хитро оглядываясь на свою наездницу. Частокола клыков в его пасти по-прежнему не наблюдалось, да и вел он себя на удивление благопристойно. Так что же это: похищение или вовсе нет? Если да, то чего ради? Если нет, то почему именно таким образом?

— Слушай, — наконец не удержалась Фэй, — ты, когда лошадь, можешь говорить или нет?

Агишки мотнул головой и что-то невнятно проржал. Ну, не удивительно. Но понимать-то он понимает.

— Куда ты меня везешь?

Жеребец задорно фыркнул и молча кивнул на противоположный берег.

— А что там?

Ликующее ржание. Ну, собственно, на какой ответ она рассчитывала? Как хочешь, так и понимай. Что ж, оставалось только смириться и ввериться судьбе. А заодно доброй воле вечно пьяной человеколошади. Впрочем, до сих пор агишки не давал ей поводов для излишней настороженности. Да и, по правде говоря, досадная необходимость печься о собственной сохранности была ей сейчас скорее в тягость, а чувство опасности как-то притупилось и лишь отдаленно гудело где-то в дальнем уголке сознания. А еще Фэй неумолимо клонило в сон. Хотелось вырубиться и проспать сотню лет где-нибудь в непролазных зарослях шиповника. Пока боль не уйдет, память не сотрется, слезы не высохнут. А из сердца не выдернут проклятое веретено…

В конце концов, она не спит уже почти двое суток. Вполне может статься, что вся эта неправдоподобная история с костяной темницей, жуткой баньши, хороводом глейстиг и ночной скачкой на спине агишки ей только мерещится. Или снится…

Луна…

Две луны…

Десять сиреневых лун на полосатом небосводе…

Фэй проснулась, почувствовав, как чьи-то руки стягивают ее с лошадиной спины. Первым, на что упал ее взгляд, был аккуратный тростниковый коврик под приоткрытой дверью. Не какой-то грубый сноп соломы, а причудливо сплетенный кельтский узел, которому, как полагается, не было ни конца, ни начала. На несколько долгих секунд сознание Фэй буквально заблудилось в его изгибах, с наслаждением следуя за линиями узора. Тростник был не сухим, как того следовало бы ожидать, а нежно-зеленым, будто только что срезанным, или даже не срезанным вовсе — словно какое-то волшебство заставило его свиться столь диковинным образом и при этом продолжать жить. А еще он казался влажным и мягким. Вот, так и есть! — На мгновение ее поставили на ноги и ступни словно погрузились в теплую ванночку из косметического салона. Потом мир снова пошатнулся, кто-то (не агишки — агишки, фыркая и всхрапывая, стряхивал с себя лошадиный облик в полушаге справа) подхватил Фэй на руки, и она наконец встретилась взглядом с миловидным зеленоглазым юношей.