Откровения секретного агента - Ивин Евгений Андреянович. Страница 46

— Ты продаешь двигатели?

— Да, был бы покупатель! Охотно! Я и моя фирма будем благодарны тому, кто обеспечит нам сбыт.

— Если я получу комиссионные, то помогу тебе сбыть для начала пару двигателей. Для начала. Бизнес есть бизнес — в этом и кроется мой интерес.

Я старательно занялся хамамой — голубем, приготовленным наподобие нашего цыпленка-табака, с приправами и овощами, и с аппетитом захрустел голубиными косточками. Англичанин посмотрел на меня, но я не оторвался от еды.

— Сэр! Вы пошутили? — сказал он мне «вы».

— Отчего же? Там, где пахнет деньгами, — я не шучу. Я блюду свой финансовой интерес. Ты свой! Мы оба заинтересованы в этом деле.

— Куда пойдут двигатели? Если за «железный занавес» — это исключено.

— В Южную Африку. Правда, там действует торгово-экономическое эмбарго.

— Южная Африка подходит. Эмбарго меня не волнует, я смогу доставить двигатели. Сначала переброшу их в Сингапур.

— Тебя не удивило, как оперативно я подготовил этот вопрос?

— Нисколько. О двигателях мы говорили еще в Александрии, при нашей случайной, но счастливой встрече. У тебя было достаточно времени, — продемонстрировал он мне свою проницательность.

— Я нашел человека здесь. До моей поездки в Александрию мы обменялись мнениями по ряду деловых вопросов. Вот тогда он и высказал идею приобрести пару авиационных двигателей. А после беседы с тобой я подумал, что можно прилично заработать, если по-умному взяться за дело.

— Хорошо! Давай твоего человека.

Готов рыжий: сначала двигатели пойдут в Сингапур, а потом наш человек предложит ему поставить то, что он захочет, в Советский Союз. Это будет видно — дело не мое. Сейчас появится Бушейган с очаровательной, как считает Визгун, полячкой, а я улетучусь.

Он, конечно, удивится, увидев меня, потому что мы уже попрощались. Но дело есть дело. Хорошо, что я остался.

Они вошли в ночной бар — полячка впереди, Алекс немного приотстав. Дама в светлом сарафане, предельно открывавшем ее смуглое от загара тело, с длинными подкрашенными волосами, перевязанными голубой лентой, производила неотразимое впечатление. Смотреть на Бушейгана не было никакой охоты, хотя он и был как джентльмен одет в прекрасный темно-синий в полоску костюм, с прилизанными, напомаженными волосами.

— О-ля-ля! — воскликнул он, изобразив на лице удивление. — Урхо! Я думал, что ты уже в Австрии.

Он подвел голубоглазую, очаровательную спутницу к нашему столику и слегка склонил голову в знак приветствия.

— Кристина, это один из порядочных, что сейчас в нашем мире редкость, людей, которого я тебе с удовольствием представляю.

У англичанина глаза полезли на лоб, он глядел на девушку как зачарованный. Видно, я его точно раскусил, когда предложил, чтобы Бушейган пришел в клуб с девушкой, которая облегчала бы нам контакт с англичанином.

— Алекс, перед тобой известный бизнесмен с туманного Альбиона — мистер Голденбридж Гордон, — представил я англичанина.

Дальше все пошло как по накатанной дорожке. Уже через полчаса я решил испариться. Но уходить по-английски мне не хотелось, я должен пожать руку Гордону, а он с Кристиной не расстается и танцует все танцы подряд. Я сказал Бушейгану, что мне пора, и он сделал знак полячке. Они подошли к столику, и я тепло попрощался с ними, сославшись на завтрашний отъезд, и покинул их компанию. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

При выходе из ночного бара я увидел у стойки на высоком стуле Визгуна. Он едва заметно кивнул мне на прощание и отвернулся, что именно и означало: мавр может уходить.

Месяц был какой-то везучий на англичан. Этот, высокий и худой, с бакенбардами и большими залысинами, сам на меня нацелился, когда я как-то зашел вечером в бар ресторана «Виктория», где мне нравилась уютная обстановка и музыка. Никакой свободной охоты на европейцев я не намечал. Просто хотел немного отдохнуть от постоянной игры, притворства, обмана и перманентной взнузданной готовности. Хотелось побыть самим собой, подумать о своей жизни, которую я еще не знал, как наладить. Пока я здесь, на шпионском фронте, будущее выглядело туманным. Надо бы жениться, завести ребенка и пожить для жены и дочери. Почему-то мне хотелось иметь дочь. За долгие двадцать месяцев однообразия я разучился о чем-либо реальном мечтать, планировать себе тихий отдых на рыбалке, обязательно на Дону. Предметом моих постоянных размышлений стала всякая агентурная шушера. Я проигрывал с ними диалоги, рассказывал небылицы о себе и вытягивал из них информацию. Писал на русском языке пространные рапорты и не задумывался, куда девались мои кандидаты в шпионы. Знать это мне было не положено. Вот за немца меня премировали, за рыжего Гордона я получил и премию, и благодарность. Шеин ночью вызвал меня в посольство и в присутствии Визгуна сказал:

— За образцовую службу Родине и по поручению командования объявляю тебе благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — ответил я и удивился, что благодарность породила во мне столь горделивое чувство.

— Прими в знак поощрения твоих заслуг в нашем благородном деле во славу Родины вот эти часы, — сказал не менее торжественно Шеин, передал мне коробочку и крепко пожал руку.

— Служу Советскому Союзу! — ответил я взволнованно, испытывая огромное чувство благодарности к Шеину, который здесь олицетворял для меня не Главное разведывательное управление, а Родину. Именно ей служил я и верой, и правдой.

От Шеина Визгун вышел вместе со мной и сказал:

— Часы тебе выбирал сам советник-посланник, больше ста фунтов стоят, швейцарские, фирмы «Докса». — Он говорил, а в голосе чувствовалась зависть, которую он, очевидно, не мог скрыть. Да, зависть вещь поганая, говорят, что она материальна и отражается на людях, которым завидуют. В общем, это чепуха: от зависти моего шефа я бы давно либо ногу сломал, либо костью подавился. И потом, кто ему не велит хорошо работать? «Потрошил» же он американского журналиста, да еще как! Я бы так не смог, а он смог. Но Визгун инквизитор, и в его обойме лежит меченая пуля, ждет моего часа. Если он получит распоряжение — тут же меня уберет. Хотя в принципе, я не знаю неписаных законов военной разведки: кого и за что надо убрать. Хотя логика подсказывает, что предателей Родины надо уничтожать. Эта мысль не раз уже приходила мне в голову. Уничтожать не только потому, что они предали Родину, а еще и потому, что они опасны, от них зависит судьба других разведчиков, агентов. Конечно, убирать надо! Что касается лично меня, то я слишком маленькая сошка в системе разведки, такая маленькая, что оттуда, с разведывательного Олимпа, и не разглядеть. Прибедняешься, товарищ! Был бы незаметной сошкой, не получал бы премии и благодарности с Олимпа. Может, не стоит притворяться, не такая я уже и сошка. Если оценивать с позиции информированности, то меня уже пора прокатать асфальтовым катком. Допустим, гипотетически, что я сбежал на Запад: я ведь стольких могу заложить по именам, по адресам — всех, с кем работал и на кого дал ориентировку в ГРУ. Не все сгодились для вербовки, но западная контрразведка, особенно натовская, быстро всех профильтрует. Так что лучший вариант — меня надо выкрасть. Размечтались! — засмеялся я над своей фантазией. Безусловно, для Визгуна я есть и буду реальной мишенью. Он — наша инквизиция. Однако выманить меня визгуновским приемом из-за границы — сообщением, что мать или отец умирает — не выйдет. Возможно, у моего шефа есть еще не один хитрый прием возвращения в Союз проштрафившегося человека. Например, поручит мне кого-нибудь встретить у трапа аэрофлотского самолета. Я подъеду, выйдут два амбала, меня под белы рученьки и в самолет, а там уже советская территория. А что я могу сделать, если он придумает на меня липовые подозрения? Однако, как бы ни обернулась ситуация, даже буду видеть, что меня подозревают, я на Запад не побегу! Сам пойду к Шеину и скажу, что меня надо отправить домой. В этом я был твердо уверен.

С веселой радостной нотки в сознании, возникшей от подарка Шеина, я вдруг сполз на печальную мысль, поэтому, пересилив себя, отбросил всю грусть и, улыбнувшись, сказал Визгуну: «Чао!» — и пошел своей дорогой.