Юность знаменитых людей - Мюллер Эжен. Страница 13

— К фабриканту деревянных болванов для париков меня рекомендовал цирюльник, а скульптору я решил представиться сам; я захватил с собой те эскизы скульптуры и рисования, которые были сделаны мною в продолжение многих часов, отнятых от сна.

— Великий артист принял меня очень любезно; он сам вызвался давать мне уроки, причем единственным вознаграждением его было взятое с меня обещание пользоваться в случае нужды его же кошельком. С того дня, в, который я познакомился с этим человеком, мне оставалось только пользоваться его советами и примером, чтобы возвыситься до той чести, какой я удостоился сегодня, рассказывая Вашему Величеству свою биографию.

Фальконе мог бы еще добавить к своему рассказу то, что время, отнятое от сна, уходило не только на скульптуру и рисование, но и на выполнение пробелов его скудного образования; занимаясь постоянно скульптурой, он нередко садился писать; таким то образом он написал замечательное оригинальное сочинение о скульптуре и сделал несколько переводов произведений древних авторов.

Из С.-Петербурга перенесемся в Версаль, а из мастерской Фальконе, скульптора императрицы Екатерины II, в мастерскую Аведа, живописца Людовика XV.

В этой мастерской восседает король Людовик XV, с которого пишет портрет художник Авед; позади художника стоит двадцатидвухлетний юноша, который смотрит на работу и по временам подает ему краски или кисти, смотря по тому, что потребуется. По всему видно, что кроме служебных отношений, его связывает с живописцем большая дружба.

В мастерской ничего не слышно, кроме легкого движения кисти по полотну и шелеста листов рукописной тетради, на которую король по временам обращает свой взгляд; содержание этой рукописи невидимому, крайне озабочивает его.

— Авед, — говорит король, — присоедините на минуту к вашему званию живописца короля Франции титул его тайного советника; скажите мне ваше мнение об этом проекте, который только что представлен на мое благоусмотрение.

Вам, может быть, покажется очень странным, что король Франции, человек несомненно очень умный и осторожный, каким по вашему мнению непременно и должен быть монарх такой великой нации, решился столь легкомысленно обратиться за советом о весьма серьезном вопросе государственного управления к простому живописцу. Но как хорошо поступил бы Людовик XV, если бы всегда делал такой удачный выбор своих советников! Тщеславные люди, которыми большею частью бывают окружены короли, приучили Людовика видеть в своем высоком сане только титул, избавляющий его от всяких трудов и забот и дающий ему право на наслаждения и удовольствия. Могло случиться, что Людовику XV в этот день захотелось поскорее избавиться от серьезного дела, которое подлежало его решению, и обратиться к предметам более занимательным или же (я позволяю себе всевозможные предположения для объяснения этого факта, который, хотя и кажется невероятным, но тем не менее совершенно достоверен) король поступил так, движимый простым любопытством. Привыкнув выслушивать всегда только затверженные банальные мнения от людей, поставивших себе за правило льстить и угождать монарху, он, быть может, ради одной оригинальности пожелал узнать самостоятельное мнение человека, совершенно чуждого делу управления государством.

Слова короля так удивили и поставили в столь затруднительное положение художника, что он поспешил было отклонить от себя честь, оказанную ему монархом. Но Людовик XV настаивал, показывая ему на тетрадь:

— Это проект новой подати на крестьян. Я вам в нескольких словах объясню мотивы, на которых основывается проект, и вы откровенно выскажете мне свое мнение.

Произнося эти слова, король внимательно наблюдал за художником; его очевидно забавляло его замешательство.

— Ваше величество, соблаговолите избавить меня… пробормотал Авед, никогда не мечтавший занять ответственную должность королевского советника; не находя однако никакого предлога отделаться от этой неожиданной миссии, он молча стоял перед королем. Тот улыбался. Но молодой друг Аведа, заметя улыбку Людовика XV и возмущаясь скромностью даровитого художника, произнес дрожащим голосом:

— Новая подать на крестьян! Если б ваше величество знали так, как я, нищету поселян, то Вы отвергнули бы этот проект!..

Молодой человек вдруг умолк, так как король, не привыкший, чтоб к нему обращались без позволения, устремил на непрошенного советника грозный взгляд.

Художник также быстро повернулся к своему ученику, чтоб заставить его замолчать. Молодой человек действительно остановился; краснея и отыскивая с замешательством приличные выражения для оправдания своего бестактного вмешательства и не находя в то же время ничего в свое оправдание, об счел за лучшее тотчас же выйти вон из комнаты.

— Кто этот юноша? — спросил король, когда тот вышел, — лакей ваш, или помощник, растирающий краски и моющий кисти?

— Простите, ваше величество, — ответил Авед, оправившись от замешательства, — этот юноша один из моих учеников, или вернее сказать, мой лучший ученик; он из числа тех талантов, которые призваны своими произведениями содействовать славе вашего царствования… Но какая бы артистическая будущность ему ни представлялась, я не нахожу оправдания его дерзкому проступку, хотя вместе с тем надеюсь, что ваше величество, из снисхождения к его летам, простите его неосторожные слова, сказанные только по легкомыслию.

— Как зовут этого юношу? — спросил король.

— Антуан Лебель, государь, — он только что получил первую премию живописи в академии.

— А откуда он родом?

— Из деревни Монтро в Шампаньи.

— Он жил, вероятно, с крестьянами или, может быть, даже родился в их среде?

— Да, государь, и при том в среде разоренных крестьян.

— Как же это случилось, что он стал вашим учеником?

— Это произошло благодаря сплетению целого ряда обстоятельств довольно странных.

— Я бы желал узнать в чем дело.

— Антуану было едва десять лет, когда мать его овдовела; она занималась пряжею на дому; работу она доставала на фабрике. Это неблагодарное ремесло требовало много труда и доставляло ничтожный заработок. Бедная женщина, чтобы зарабатывать больше, выучила своему нехитрому искусству сына, как только он немного подрос. Маленький Антуан научился прясть. Ваше величество! Можете представить себе положение бедного ребенка, сидящего с утра до ночи у станка, — вечное вращение колеса и один и тот же глухой стук… Мальчику хотелось бы побегать по зеленому лугу, порезвиться в лесу с своими сверстниками, а между тем…

— Бедное дитя! — вздохнул король.

— Ваше величество, можете себе представить это мучение! Но кроме того, Антуан, принуждаемый постоянно сидеть за прялкой, возненавидел это занятие тем сильнее, что из-за него должен был отказывать себе в удовлетворении склонности, начинавшей переходить в страсть. Склонность, которой Антуан желал бы отдаться всею силою души, заключалась в том, что он безумно любил рисовать. То углем на стене, то палкой по песку чертил он деревья, скалы, дома, людей, животных; конечно, он рисовал как умел.

Антуана считали мальчиком набожным, несмотря на его малый возраст, так как случалось, что он по несколько часов, сряду стоял на коленях в сельской церкви; но он делал это не столько для молитвы, сколько для того, чтоб как можно внимательнее всмотреться в две или три картины висевшие за алтарем; картины эти он старался потом рисовать наизусть. Как только мать переставала за ним наблюдать, он потихоньку покидал станок, чтобы предаться своему любимому занятию. У него не было ни карандаша, ни бумаги; концом булавки царапал он белые черточки на черной спинке стула. Мать сердилась и бранила его, но ничто не помогало. Бедная женщина в праве была требовать от сына работы, которая по крайней мере окупала бы его содержание; но влечение Антуана было непреодолимое. В продолжение трех лет он с отвращением занимался против воли пряжей; за то случалось, и притом не раз, что он скрывался из дому с раннего утра и возвращался только вечером. В такие дни он питался переспелыми плодами, которые валялись под забором; но сколько рисунков он оставлял на горных камнях и сколько образов, закрепленных в памяти, он уносил с собой, чтобы нарисовать их дома!