Пехота - Брест Мартин. Страница 25

— Ну? — нетерпеливо бормочет Танцор.

— Щас-щас-щас…

— Ну?

— Вижу.

— «Альфа», ху.рь с дашки! Куда угодно! — И тут же ДШКМ начинает постукивать короткими, по два выстрела. Гала стал за пулемет, Рома подносит полный короб и ставит под пулеметом.

— Серега… Ааа-гонь.

Пуск ракеты всегда красив. Вечером — особенно. Языки пламени вырываются с двух сторон, а приникший к окуляру человек в этот момент похож… ну, я не знаю, на хирурга, что ли. Пальцы нежно и аккуратно крутят верньеры, подводя красный огонек ракеты к… Бля!

На нашей позиции скрещиваются струи из двух «Утесов», я падаю на мелкие камешки, чуть не раздавив белый пульт, лежащий на краю. Вася как-то вот прыгает из «положения лежа» назад, ниже, к окопу. А Президент в этот момент не слышит ничего. Он ведет ракету, он не прячется и не бросает установку.

Удар.

— Еееесть! — начинает орать Рома.

Вот же ж идиот — он в бинокль смотрел, как ракета шла, вместо того чтобы ховаться. Поднимается черный дым — там, далеко, в двух километрах на юго-восток, где горит машина. Серега сползает задом, волоча за собой установку. Я поднимаюсь на колено. Ого. Кажется, мы кого-то убили.

… Кофе льется в немытые кружки каким-то бесконечным потоком. Мы тут, как в фильме Джима Джармуша, сплошное «кофе и сигареты». Еще мыши, пулеметы, відомості закріплення зброї и мины по вечерам.

— Короче. Я смотрю, вони вже почті приїхали. — Серега размахивает кружкой с кофе, грозя выплеснуть половину на Федю.

Большая часть роты собралась и по четвертому разу слушает историю про «жигули».

— І тут, прікінь, вони тупо становяться отам, де дорога поворачує до «Подкови», ну ти поняв. А в машині двєрка открилась, і до двєркі хтось з амонскладов прибігає, тіпа долажувать. А с задньою вони вдвох повилізали і прям там стоять курять, чисто фраєри, офіцерйо, шакали, ну ти поняв. Ну, і тут я так аккуратно…

— Ты про танк забыл, — говорю я, выливая остатки кофе себе в кружку.

— Який танк? — запинается Президент.

— Ну, я уже эту часть третий раз слушаю, и с каждым разом и людей в машине больше, и все сплошь офицеры… И вот я жду, когда белый «жигуль» превратится в белый танк, внутри у него будут сидеть Гиви и Моторола, и тут ты метким пуском птура их спалишь к херам.

— Обідєть птуріста кожний може. — Серега делает жалостливое лицо. — Скажи, шо завідуєшь, прізнай це.

— Завидую, — киваю я.

— Не завидуй, — говорит Прапор, — може, его еще посадят за этого «жигуля».

— Сху.ли? — удивляюсь я.

— Не посадят. Но на штаб мы зря доложили. То есть, я доложил, — произносит молчавший до этого Танцор, и все замолкают. — Ща начнут мозги еб.ть: «Кто разрешил открыть огонь», ну и так далее.

— Ничего не будет, вот увидишь, если хотя бы половина того, что я слышал о комбате второго бата, правда. Еще и медаль дадут.

— Орден ему. С закруткой на спине, — тут же говорит Прапор.

— На губе. Чтоб п.здел поменьше, бо вже за.бал, — добавляет Федя.

— Ох, мля, мы теперь про этого жигуля будем месяц слушать, не меньше, — преувеличенно-огорченно говорит Козачок и даже шмыгает носом для правдоподобности. — Нам п.зда.

— Все. Будет у него теперь позывной не «Президент», а «Жигуль», — тихонько набрасывает Лундгрен.

Все начинают изгаляться в остроумии, Серега отгавкивается, ржем. Хороший вечер, разбавляемый дымом дешевых сигарет и кофе. И с далекой стрелкотней на «Кандагаре».

— А главное, Гала щє півчаса туда с дашки накидував, шоб вони потушити не змогли.

— Гала — красава, — говорит ротный. Гала довольно молчит.

— Лундгрен, а шо ты тут делаешь? У тебя же отпуск? — поворачиваюсь я.

— У меня с послезавтра. И у Шматко, и у Квартала. Ты нас отвезешь? Хоть до «Параллели», там такси вызовем, все равно по гражданке едем.

— Погоди. А на каком вы поезде?

— На львовском, днем, а шо?

— Ничо. Дембельский аккорд вам придумал. Подвиг перед отпуском. Гражданку с собой берете, едете в форме и без зброи. Потом в бусике переоденетесь, я вас в Ваху заброшу к обеду.

— Бляааа… — тут же говорит опытный старший сержант Лундгрен. — Шо-то глобальное?

— Не сцы, военный, — отвечаю я. — Ничего такого, что не осилит целый старший сержант из пехоты. Билеты брали?

— Та нет еще, вот сейчас будем. По телефону.

— Берите на завтра.

— Хуясссе, ты щедр. С чего такие заохочення?

— С утра со мной на Прохоровку поедете, поможете. Тре жилеты лишние сдать, саперки убитые, бронешапки, ну и так, по мелочи. Ну, и начвеща за вымя подержать, там вроде как убаксы привезли наши, украинские, в пикселе, хочу взять на всех.

— Ухтышка. Надо и себе отхватить.

— От бачиш. Сплошные бонусы, — удовлетворенно говорю я и хлопаю ладонями по ляжкам. — Ладно. Там разберемся. Билеты — на завтра, скажи Шматку и Кварталу. С коммандером я утрясу. В нарядах подменитесь или помощь нужна?

— Не надо ничего, знаем мы вашу помощь! — Лундгрен аж руками машет. — Сами разберемся!

— Отож, — я хмыкаю и встаю. Фууу, спина заболела.

— За.бись — бормочет Лундгрен, сам себе командует:

«Кру-у-у-гом!» и быстро сваливает, пока я не передумал.

— Жигуль, — говорю я, — харэ байку травить, гроза автопрома. Спать пора.

— Во-во, — бурчит Федя. — И вообще. Он и до этого был героический герой, а теперь с ним вообще сладу не будет.

— Завісники. Я вас прощаю! — гордо произносит Президент и уходит в ночь.

— Бог простит! — кричу я ему в ответ и залезаю в кунг. Прекрасная ночь конца марта падает на маленький террикон на краю огромного карьера, запускает свои пальцы внутрь — в мысли, в чувства, в воспоминания и ожидания. Хороший день. И Шматко опять что-то готовит.

Вечер.

Редко какую машину, в сумерках натужно взбирающуюся по нашей дороге, мы встречаем с таким удовольствием. Белая грязная «Газель», взревывая полумертвым движком, тащится по щебенке, и хрип ее, кажется, слышит не только весь Докучаевск, а и весь Донбасс. Если сейчас сепары нагребут из «зушки», могут попасть. А могут и не попасть.

— Точно Золотой приехал, — говорит Вася и наклоняется зашнуровать ботинки.

— Чего ты так решил?

— Если б ты был комбатом, кого бы ты послал ночью, за тридцать километров, на террикон везти бэка и хавку по простреливаемой дороге?

— Золотого, — улыбаюсь я. — Это точно.

Золотой воевал с четырнадцатого в нашем батальоне. Золотой, казалось, знал всё, и его знали все. Золотой успешно отбивался от офицерского звания и был вечным «тво» на тех посадах, куда нужно было срочно назначить ответственного нормального человека. Золотой не пил, совсем, и часто улыбался. Именно Золотой придумал пускать за нашим Васей-Механом сопровождающего, когда мы приезжали на ПТОР в расположение роти матеріально-технічного забезпечення. Сберег много майна, кстати.

— Кто там прётся? — из темноты появляется Леха Скиртач, «за грехи свои тяжкие» вчера сосланный к нам на террикон. Леха — наш батальонный офицер-психолог, он бодр, улыбчив и абсолютно безумен. Я много встречаю в последний… крайний год сумасшедших людей, и Леха уверенно держится в первой пятерке. А еще рассказы Лехи про его любовные похождения пользуются невероятным спросом среди особового склада второй роты. Хотя иногда от них волосы дыбом встают.

— Золотой, мабуть, — говорю я и с сомнением смотрю на свои ботинки. Не, не хочу, в тапках пойду, подсохло вроде.

Белая «Газель» доползает до бани, когда солнце окончательно пропадает из нашего мира. Конечно, это Золотой, с ним Саня-равист и Иисус. Иисус с независимым видом выдирается из-под коробок с тушенкой и тут же закуривает. Мы обнимаемся… ну, так принято. Мы исключительно рады их видеть. И полную машину бэка, и особенно — запас продуктов на десять дней. Коробки с тушенкой, мешки с какими-то крупами, ого, капуста даже. Лук… На лук тут же накладывает лапу Шматко. Сгущенка, сахар в мешке, две банки подсолнечного масла и завернутый в бумагу кусок того, что в армии считается «сливочным маслом», а во всем просвещенном мире — «я этот маргарин есть не буду». Даже сыр есть. Качеством примерно, как маргарин. Даже яйца, ни фига себе! На десять дней военнослужащему в зоне АТэО положено семь яиц. Кажись, сегодня на ночь яишенки бахнем. С сыром. Все веселеют.