Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия. Страница 58

Иввани скучала по матери и, нет-нет, тосковала по брату и отцу, фантазируя то, чего не могла помнить. Но в отличие от Сив, которая угасла в печали, Иввани, глядя на Бану, поняла одно: неважно, как горестно на душе, жизнь неудержимо катится вперед, и, если ты хочешь жить, нужно быть сильным. Только собственной силой можно преодолеть невзгоды, обрушившиеся на твои плечи из-за тех, кто был силен недостаточно.

Бансабира в глазах Иввани была лучшим примером.

Они провели на мысе полтора дня — рядом, но почти порознь. Мало говорили, реже виделись. Бансабира, расстелив толстенные привезенные пледы и даже шатры на снегу, подолгу сидела недалеко от обрыва. Неотрывно глядела на свирепо-синее, оледенело-прозрачное, местами промороженное на триста локтей вглубь Северное море. А иногда разворачивалась к нему боком, поднималась на затекшие ноги, переступала с одной на другую, растирая замершие члены, и смотрела на горный хребет. То, что оставалось невысказанным, трудно было и предположить. И окружение, наблюдавшее за таншей издалека, охранявшее и готовое кинуться на выручку, чуть что, тоже было неразговорчиво.

Раду из всех присутствующих знал тану дольше и ближе всех. Он всматривался в укрытую мехами фигуру женщины, молчаливо хмурясь. Его тоже можно было редко застать таким в фамильном чертоге Пурпурного дома.

Они изменились.

Раду стал чаще иметь вдумчивый и даже мрачный вид, хотя сейчас не было ни Юдейра, ни каких других препятствий держаться рядом с госпожой. Он отпустил и пережил все свои симпатии к этой женщине, оставив в душе лишь глубокую преданность и почтительную привязанность.

Все чаще теперь случались моменты тишины в жизни Бану Яввуз, и, наверное, думал Раду, в этом мало хорошего.

У подножья вершины, на которой они держались биваком, раскинулось продрогшее до костей поселение, с выходцами которого они недавно ходили на моржей. Усадьба управляющего выделялась даже отсюда — удлиненная постройка из дерева и камня, местами поросшая посеревшим мхом. Остальные дома — как дома, непримечательные, обычные, обнесенные по периметру селения частоколом, хотя, честно сказать, едва ли в этом была необходимость. Бансабира приметила этот поселок еще в предыдущий приезд, но сейчас глаз невольно снова упал на жителей, укутанных в толстые плащи.

Жители поселения суетились, выбегая на берег, усеянный выбеленными временем костями, которые виднелись даже с высоты мыса. Несколько человек, рассевшихся на небольшой возвышенности отрога, теперь что-то надсадно кричали остальным — из-за ветра Бану не могла разобрать слов — руками указывая на море. Бану перевела взор — и ахнула.

Ей открывалось зрелище, которое, как танше иногда казалось, пригрезилось в детстве. Но уже несколько лет она мечтала узреть его снова хотя бы раз.

Вдалеке то вздымая необъятные спины и головы, то выпрыгивая целиком, взбивали воду хвостами чудовищных размеров киты.

Те самые, добывая которых, спасается от неминуемой оледенелой смерти подданное ей население на крайнем севере Астахирского хребта.

Те самые, продажа усов, костей и шкур которых, даже ограниченная, приносила в танскую казню львиную долю дохода.

Бансабира наблюдала, как множество мужчин — с полста, не меньше — в считанные минуты вытолкали на мель лодки и, быстро распределившись по суднам, вышли в море. То, что случилось потом, Бансабира запомнила на всю жизнь: и усердие, с которым загоняли зверя, и упорство, с которым тащили его к берегу, и отчаяние, с которым выпавших из лодок в море попросту игнорировали.

Лишь спустя три часа северные охотники причалили, бросив уже поджидавшим мужчинам и женщинам многочисленные канаты. И больше сотни человек, взявшись, как по команде, выволокли одного морского гиганта на берег.

Бансабира понаблюдала за разделкой еще около получаса, а потом взвилась, кликнула немедленно сворачивать бивак.

— Нам надо вниз! — ткнула Бану пальцем в деревню.

Пурпурные в край окоченели, поэтому, когда к вечеру они достигли усадьбы управляющего, рыдать от счастья были готовы даже «меднотелые».

Прибытие танши оказалось по меньшей мере неожиданным. С местным хозяином усадьбы, что любезно предоставил им кров и тепло, они проговорили весь вечер. Здесь, как в общем, во всем урочище, был особенный выговор, немного отличный от принятого в Этане наречия, и некоторые слова ускользали от Бану. Тогда танша оглядывалась на Атама, который был здесь более родным, чем она, и он действительно мог помочь с переводом. Никуда не годится, внутренним голосом отчитывала себя Бансабира — не знать старинного диалекта своего края.

Угощаясь впервые в жизни незнакомым китовым лакомством — ни на что не похожий вкус! — Она задала управляющему десятки вопросов: о выпадавших людях, о китах, о том, как их разделывать, где хранить, о том, что остается. А еще о качестве лодок и гарпунов, о прочем снаряжении, о больших рыбьих пузырях, подвязанных к гарпунам и самое главное — о том, когда будет следующая охота.

Управляющий разводил руками: как киты появятся.

Бану оглянулась на своих, едва усмехнулась, но все уже поняли, что будет за приказ.

Пурпурные остались ждать китов.

Остаться в усадьбе было теплее, чем на мысе. И, хотя они и ждали новой добычи, Бансабира не могла отказать себе в навязчивой затее, раз за разом рискуя шеей, иногда подниматься на мыс.

Дождаться, впрочем, не удалось.

Коронация Салмана состоялась в середине сентября.

Из-под широкого кованного обруча с опалами и бриллиантами на собравшуюся в тронном зале аданийскую знать взирали до жалости растерянные глаза юнца. Прошел почти месяц со дня смерти Сарвата, а он, Салман, так и не понял, что случилось. Слушая присягу, молодой царь раз за разом поглядывал на Таниру в надежде, что она понимает, что сейчас нужно делать. Но царица, которой едва минуло четырнадцать, казалась статуей: тонко слепленной, необычной, с почти волшебной внешностью о рыжих волосах и глазах цвета зрелого аметиста — и почти без всякого интереса к происходящему. Салман старался кивать в такт всевозможным заверениям в преданности, размышляя внутри себя о том, каково же в свое время пришлось Сарвату, который видел, как медленно и неуклонно угасает отец, а потом принял выпавшие из его рук вожжи правления. Но почему-то судьба Сарвата в этот момент представлялась из рук вон плохо.

Когда наиболее формальная часть завершилась, слово с позволения царя взяла Майя.

Случилось страшное: великая династия Салин, неизменно управлявшая аданийской державой с момента её основания, едва не лишилась разом всех наследников. Ситуация в Красной Башне была воистину близка к критической, и страшно подумать, что вышло бы, не подоспей на юг вовремя Таммуз, её драгоценный супруг. За все время пребывания в Шамши-Аддаде он ни разу не проявил неуважения к правящей семье. За время, пока женат на ней, Майе, ни разу ни в чем не провинился перед династией и никак не запятнал чести — ни Далхор, ни Салин. И сейчас, прогнав ласбарнцев, воистину проявил себя борцом за Адани. Так не будет ли благоразумнее назначить его на пост главного охранителя страны, который он не занимал, но ответственность которого уже нес и нес с достоинством?

Сафира встрепенулась: этого стоило опасаться. В правящей семье не осталось ни одного мудрого и опытного человека. Все теперь лишь молодые юноши и женщины, столь растерянные и глупые, что царство развалится не сегодня-завтра. Если бы только Сарват послушал её раньше и женился! Если бы он только имел наследника, пусть бы крошечного, но законного, наследующего по прямой линии! На период регентства матери малыша Сафире удалось бы воздействовать на совет и удерживать его от посягательств на власть, а потом все пошло бы, как должно.

Но увы.

Да и Даната, старого друга, больше нет, чтобы помочь ей в столь непростом бдении. А попробуй в один руки сдерживать аданийский совет, жадный до титулов и наград! Еще и этот злонравный тупоголовый мальчишка Далхоров хочет на его, Даната, место!