Предположительно (ЛП) - Джексон Тиффани Д.. Страница 23

6 глава

Выдержка из «Нью-Йорк Таймс»

Статья: «Приговор для девятилетней девочки, убившей младенца»

Сотни протестующих выстроились перед зданием Бруклинского суда по уголовным делам, ожидая вынесения приговора для неизвестной девятилетней девочки, которая убила трехмесячную Алиссу Ричардсон в декабре прошлого года. Разъяренная толпа, облаченная в футболки с изображением младенца, требовала, чтобы ребенка судили как взрослого, утверждая, что наказание, предусмотренное для несовершеннолетних недостаточно сурово для такого преступления. Большинство протестующих — женщины с колясками, дети в которых держали в руках транспаранты с надписями: «Как можно убить такую малышку?», другие же скандировали: «Шесть лет - недостаточно!» Был произведен арест женщины, забрасывающей пустышками фургон, который доставил девочку в здание суда.

Люди съехались со всей страны, чтобы принять участие в митинге. Организаторы акции «Правосудие для Алиссы» собрали более 50 000 подписей под петицией. «Мы приехали сюда из Теннесси, чтобы поддержать малышку Алиссу», — говорит Пола МакДермин, мать четверых детей. «Этот ребенок отделается легким испугом. А она убила младенца! Она заслуживает гнить в тюрьме до конца своих дней!»

В свою очередь, активисты за гражданские права обеспокоены тем, что афроамериканская девочка не будет иметь возможности предстать пред справедливым судом, ссылаясь на то, что ее раса может в исходе сыграть важную роль для ее безопасности. К этому моменту имя ребенка уже распространено среди консервативных онлайн-групп, в связи с чем, матери девочки, Даун Купер, которая присматривала за ребенком во время убийства, начали поступать сообщения с угрозами ее жизни. Из-за чего Купер пришлось скрыться, покинув свой дом.

«Будь убитая малышка черной, этот протест не приобрел бы таких масштабов. Точка», —говорит Тамика Браун, представитель по связям с общественностью в «Нешинал Экшен Нетворк»¹⁶. «Сколько бы люди ни говорили о расовом равенстве, вы никогда не увидите, как белые семьи штурмуют мэрию, требуя справедливости для маленькой черной малышки. Они настаивают на смертной казни, но даже не осознают, что казнь этой бедной девочки ничем не будет отличаться от убийства того младенца».

У меня свидание с Тедом.

Настоящее свидание. Сегодня суббота, а это означает, что мы можем провести вместе пару часов, не торопясь куда-нибудь еще. Он ведет меня в кино, обещает попкорн и газировку, а может, еще и конфеты. Я не была в кино с семи лет.

Приняв душ, я встаю перед зеркалом и рассматриваю свое обнаженное тело. Мой новый живот смотрится забавно, совершенно не к месту. Будет ли Тед любить меня, когда я поправлюсь? Думаю, что будет.

На свидания полагается наряжаться, как это делают в фильмах, так что я укладываю свои волосы и использую уйму геля, чтобы собрать их в низкий хвост. По пути из училища я купила в аптеке помаду. «Wet-n-Wild» розового цвета, один доллар и сорок девять центов. Из-за нее мои губы стали похожи на огромный кусок жвачки.

У моего единственного платья непростая история. Его подарил мне социальный работник перед слушанием по условно-досрочному. Черное, с белыми, желтыми и розовыми цветами. Оно плотно облегает мой живот и, более того, слишком короткое. Так что я натягиваю под него джинсы. Я хотела порадовать себя обновкой, но тот калькулятор, который я купила с Новенькой, нанес огромный урон моему бюджету. По крайней мере, мне удалось выловить его за полцены в ломбарде. Он старый и потрепанный, но со своей работой справляется отлично.

Медленно открываю дверь ванной. Если я в таком виде наткнусь на одну из девочек, надо мной будут издеваться неделями. Они узнают, а я не хочу посвящать их в свои дела. Слава Богу, коридор пуст. Я несусь по нему и на цыпочках спускаюсь вниз. Они в гостиной, смотрят фильм с мисс Рибой. Перед уходом я должна отметиться, но я не хочу ступать под перекрестный огонь. Я предпочту попытать свою удачу и пуститься в самоволку. Тед того стоит. Я проскальзываю мимо комнаты и открываю входную дверь. Передо мной стоит мама с приподнятой рукой, будто она только собиралась постучать.

— Мама?

Улыбка на ее лице такая широкая, что мне больно на нее взглянуть. Все равно, что смотреть на солнце. Сегодня она одета как учительница, а не как королева баптисткой церкви. Коричневая юбка с шоколадной рубашкой и черные туфли на плоской подошве. Она выглядит почти нормальной, почти такой же, какой я ее помню.

— МАЛЫШКА!

Она бросается ко мне с объятиями. Я не обнимаю ее в ответ.

— Что ты здесь делаешь?

— Ну, я пришла, чтобы навестить свою малышку, что же еще я могу здесь делать?

На целую неделю раньше! Что-то не так.

— Я подумала, что мы можем провести день вместе. Как в старые-добрые времена, только ты и я, да? Мы можем пойти в парк? — сказала она с вопросительной интонацией. — Ты любила парк, правда же?

— ВЕСЬ день?

За последние шесть лет я не проводила более пятнадцати минут наедине с ней.

— Тебе разве не надо в церковь или на пикник? Или еще куда? Где Трой?

— Мистер Уортингтон. Он уехал по делам и не вернется до завтрашнего дня.

Мама не переносила одиночество. Ни на минуту. Раньше она стояла за дверью ванной, если сидела там слишком долго. Она устраивала истерики, если я хотела побыть одна в своей комнате и находила причину, по которой я должна была быть с ней. Например, почистить духовку, поменять простыни или подержать совок для мусора. Когда она не следовала за мной по пятам, она ходила за Реем, к каждому бару, к каждому дому любовницы. Рей злился, но я ценю, что он отвлекал ее на себя.

— Теперь, пойдем! Я куплю тебе мороженое. Клубничное — твое любимое, да?

Меня начинает тошнить, потому что не узнаю эту маму. Я не хочу никуда идти с ней, даже не хочу оставаться с ней наедине. Она незнакомец, а меня учили никогда с ними не разговаривать.

— Я даже не знаю...

— Что с тобой? Ты больна?

Больна ли я? Чертовски верно. Я больна. Я беременна! Она знает это и ведет себя так, будто ничего не произошло. Стоит с этой тупой улыбкой на лице, округлив свои глаза так, будто ее кто-то ударил по голове бейсбольной битой.

— Ну, я...

— Эй, что это у тебя на лице?

О, нет. Я забыла о своей помаде. О своем наряде. О своем свидании.

— Я просто...

— Ты куда-то собралась, дорогуша?

Я вспоминаю, как сильно она дала мне пощечину и отступаю, выходя за пределы ее досягаемости. Я не знаю, что сказать. Мама поймала меня за тем, как я крашусь и сбегаю к мальчику. Одно из тех неловких мгновений подростковой жизни, которое я думала, никогда не испытаю на себе.

— Н-н-никуда, мамочка. Просто... дай мне переодеться.

Она приподнимает бровь и кивает. Я бегу наверх, стираю помаду туалетной бумагой и переодеваюсь в свою привычную толстовку поверх майки. Я звоню Теду и рассказываю о произошедшем. Он спрашивает, в порядке ли я, и я лгу.

На обратном пути я замираю как вкопанная. Мама сидит на скамье у двери. У нее такое выражение лица, будто ее тело все еще здесь, но разум за тысячу земель отсюда. Я успеваю узнать его, прежде чем она замечает меня и прячет его за улыбкой.

У нее особенный день. Она не принимает таблетки.

— Ну, дорогуша. Ты готова?

Рядом с групповым домом есть небольшой парк, расположившийся перед начальной школой. Он весь усеян сорняками, а трава пропитана собачьей мочой. Мама держит меня за руку, будто бы мы близки, и безостановочно болтает о парикмахерской и своем цвете волос, каштановом с медным оттенком. Болтовня — еще один признак ее особенных дней.

Я помню, когда это произошло впервые. Это было до Джуниора, даже до Рея.

Мне было не больше трех или четырех. Мама упала на пол на четвереньки и начала яростно пытаться отмыть пятна, которых там не было.