Стоянка поезда всего минута - Метлицкая Мария. Страница 3

«Мы рано встретились, – спустя много лет говорила Лиза. – Если бы были чуть опытнее, чуть старше, смогли бы ценить то, что имеем».

Но было как было, и, устав от бесконечных скандалов, Лиза твердо решила развестись. Казалось, что впереди еще столько всего – ого-го! Она еще молода и наверняка устроит свою жизнь, еще полюбит и будет счастлива. А эти изжеванные отношения – к чему их беречь? Выкинуть, как сухую корку от выжатого лимона, от которой на пальцах остается одна горечь.

Ленька не возражал – согласился так быстро, что она удивилась. В общем, развелись.

Ленькино благородство не знало границ. Как бы ни убивалась свекровь – и ее можно было понять, – квартиру он оставил жене и дочери. Маруська, дочка и внучка, – вот главный Ленькин аргумент. И свекровь, обожавшая Маруську, смирилась. Смирилась, но не уставала повторять и напоминать бывшей невестке о Ленькином благородстве.

Четыре года он приходил к Маруське, и, уложив дочку, они шли пить чай и принимались говорить обо всем и ни о чем, как будто по-прежнему вместе.

Неужели еще друг друга любили? Да нет, вряд ли. Ленька давно жил в гражданском браке, а Лиза наслаждалась свободой, покоем и тишиной.

На выходные Маруську разбирали бабушки, и Лиза балдела одна. Приезжали девчонки, Сонька и Дашка, готовили салатики, пили винцо и болтали о жизни. Молодые, здоровые, полные сил и надежд.

После тридцати пяти Лиза поняла, что не все так радужно – кавалеры-то были, а вот серьезные отношения почему-то не складывались.

Да и она не хотела.

А уж после десяти лет свободы о замужестве и вовсе думать перестала – сколько сейчас таких, как она: стройных, красивых, ухоженных, модных, хорошо зарабатывающих и плотно стоящих на стройных ногах? Миллионы. И все одиноки. Точнее – не замужем.

Маруська дружила с отцом, у которого в новом браке было два сына. Бывший муж никогда от Лизы и Маруськи не отказывался, всегда помогал, с его новой женой у дочки отношения сложились, и она часто гостила в новой семье.

Мама по-прежнему жаловалась на мужа, скрипач старел, дряхлел и день ото дня становился все капризнее и занудливее.

Лиза, устав от маминых жалоб, предлагала ей развестись:

– Зачем он тебе, какая от него радость? Бегаешь кругами, подаешь, убираешь, а он с кривой мордой. Да гони его в шею!

Мама плакала и отвечала одно и то же:

– Ой, да ладно тебе! Все мужики одинаковые, особенно в старости – спроси кого хочешь! Все ноют, все жалуются и все треплют нервы – не я, Лиза, первая и не я последняя! С кем ни поговорю – у всех одно и то же! – И мама принималась перечислять подруг и знакомых.

– Тебя это утешает? – возмущалась дочь. – Тогда терпи. Терпи и не жалуйся.

– Как ты не понимаешь, Лиза, – обижалась мать. – Женское одиночество – страшное дело. Особенно в старости. У вас, у детей, своя жизнь, и это нормально. А нам? Что остается нам? Морочить вам голову, отвлекать вас от дел? Одной, Лиза, невыносимо! Женщина должна о ком-то заботиться.

– Заведи собаку, – не соглашалась Лиза. – С ней будет меньше хлопот и больше радости, точно тебе говорю.

Почти неделю не разговаривали, мама крепко обиделась. Потом, конечно, простила.

Одиночество страшное дело? Вот этого Лиза не замечала, ей-богу! Какое там «страшное дело»? Вот ей – нет, правда, – ей просто отлично. Дочка, работа, подруги. Гордость, что может сама себя содержать. Себя и дочь. Путешествия, посиделки в кафе, театры, прогулки – чем плохо? Как она может жаловаться на жизнь? У нее все сложилось. Но главное – у нее есть свобода. А что называется «для здоровья» – так это только стоит захотеть. Она еще ого-го!

Опоздавшая соседка дремала.

По вагону поплыл запах кофе. Сглотнув слюну, Лиза открыла глаза – так и есть, проводницы медленно катили тележку с едой. Впрочем, разве это еда – так, перекус.

Плотно, как в корсет, затянутые в прозрачную пленку сэндвичи – многослойные треугольнички ватного хлеба, проложенные соленой семгой, бледной ветчиной или сыром, лист салата, пару кружков помидоров, маринованный огурец и майонез. Шоколадки, панкейки, вафли, орешки. Напитки и кофе – это самое главное. Лиза была кофеманкой.

«Перекушу, а уж вечером посидим в нормальном месте. Сама виновата, взяла бы пирожки из столовой, они там отличные. И уж точно лучше этих дорогих и безвкусных сэндвичей».

И Лиза стала искать кошелек.

Сумка, огромный, бездонный баул, была черной дырой. Как смеялся Денис, найти в ней можно все, от шляпной булавки до осколка метеорита. Кошелек, как всегда, успешно прятался. Тем временем Рыжая закряхтела, зашевелилась. Потянуло запахом пота – она стягивала с верхней полки огромную сумку. Долго копалась, и в конце концов на столике выстроились пакеты и контейнеры, восхитительно пахнувшие домашней едой.

Ловко и быстро распотрошив их, соседка посмотрела на Лизу. Та, забыв про кошелек, с удивлением уставилась на яства. В плоской одноразовой миске лежал распластанный, словно распятый, цыпленок табака, дразня золотистой прожаренной корочкой и восхитительным запахом чеснока. Салат из редиски, огурца и яиц, заправленный сметаной, Лизин любимый. Маленькие, загорелые, размером с крупный пельмень, пирожки. «Ничего себе, а? Как серьезно человек относится к еде, не то что я», – подумала Лиза.

Ловко, привычно, со знанием дела, Рыжая сервировала стол. Проснулась вторая соседка и так же, как Лиза, уставилась на еду. Они с Лизой переглянулись.

Тележка остановилась возле их кресел.

– С лососем? – переспросила проводница. – И кофе? Черный или со сливками? Что-нибудь еще? Бутылку воды? С газом, без?

Пока Лиза думала, какую брать воду, Рыжая толкнула ее в бок:

– Эй, ты чего! Это говно, – кивок в сторону передвижного буфета, – будешь жрать? Да за такие деньги? Ты что, офигела?

Остолбенев, Лиза буквально лишилась дара речи.

– Брось! – продолжала Рыжая. – Смотри, сколько еды. Как раз на троих. Зря я, как думаешь?

– Спасибо, – выдавила смущенная Лиза. – Но с какой стати? Да и вообще…

– Кончай выпендриваться, – энергично сказала Рыжая. – Одна не потяну, а вот вместе! Глянь, какая цыпа – загляденье! С утра поджарила! А пирожки? С картошкой и с мясом! Вкуснота! Нет, я себя не нахваливаю, но пирожки у меня получаются! Давай, присовокупляйся! – видя Лизино смущение, повторила она и, бросив взгляд на Бледную, кивнула: – И вы, женщина! Хорош, бабы, смущаться!

Фыркнув и порозовев от смущения, Бледная отказалась:

– Большое спасибо, я сыта. Поела перед поездом.

Рыжая пожала плечом:

– Дело хозяйское!

Растерянная Лиза мяла в руках тысячную купюру, пытаясь отдать проводнице деньги и получить свой заказ.

– Проезжайте, девушка, – обратилась Рыжая к проводнице. – Люди-то ждут!

Лиза откинулась на сиденье. «Бесцеремонность. Простота, которая хуже воровства. Нет, я понимаю, она от чистого сердца! Но нельзя же так, танком, на взрослых людей. Куда там маме – той еще учиться! Неужели я в свои сорок пять не имею права решать, что мне нужно?»

Но есть очень хотелось. Броситься за передвижным буфетом и взять себе сэндвич? Неловко. Остаться голодной – начнет болеть голова. Вспомнились обычные мамины слова: «Ты, Лиза, только с виду такая шустрая, а на деле…»

Мама права. На деле она была полной тряпкой.

Сонька с недоумением восклицала:

– Как ты, Лизон, вообще работаешь, как тебя до сих пор не сожрали! Ты же не можешь за себя постоять!

Лиза смеялась:

– Просто я хороший работник!

– Лизка – человек интеллигентный, тебе, Соня, этого не понять, – вредничала Дашка.

Да, это было, было – всегда боялась кого-то обидеть, задеть, ненавидела сплетни, интриги и никогда не принимала в них участие. Знала, понимала – надо быть жестче. Такой нынче мир – не ты, так тебя.

Да, красивая, современная и успешная женщина – подумаешь, прежде чем подойти. Но в душе – а Лиза все про себя понимала, – в душе она по-прежнему оставалась робкой и вечно сомневающейся маленькой девочкой.