Третье лицо - Драгунский Денис Викторович. Страница 9

Минут через сорок зал заполнился.

– Пожалуй, можно начинать! – крикнули с балкона.

Дело принципа

Был у меня в советское время один знакомый, довольно богатый человек. Весь дом в карельской березе, ампирной бронзе и мейсенском фарфоре. Трое детей, жена не работает. Как-то раз его выгнали со службы, что никак не отразилось на его благосостоянии: такси как ждало его по полчаса у дверей, так и продолжало.

Однажды я к нему зашел (сосед он был). Он сидит на стульчике в прихожей, одна нога босая, и носок себе зашивает. А внизу такси ждет. И он ругается, что денег не напасешься.

Я говорю:

– Ты что, мыла наелся?

А он:

– А я из принципа. Вот когда на работу устроюсь, тогда носки новые куплю. А пока штопенькаем, штопенькаем!

Все очищает аромат

Один не очень молодой человек, Коля Данилов его звали, ждал свою знакомую Катю Андрусевич около выхода из метро «Кропоткинская». Было лето. Девяностый год. Еще работал бассейн «Москва».

Коля Данилов на той неделе приехал из Хельсинки с конференции по ядерному разоружению, а он был сотрудником фонда «За открытый мир». Коля первый раз в жизни побывал за границей и был полон впечатлениями. Тем более что в Москве, несмотря на весь ветер перемен, царил полнейший Советский Союз. В смысле кафе, автомобилей, как одеты прохожие, и кругом плакаты «Перестройка – это возрождение ленинского облика социализма!».

Катя вышла из метро, красивая, стройная, в тонком желтом платье с синими цветами. Она тоже была не слишком молодая, но для Коли как раз. Она ему очень нравилась.

Коля бросился ей навстречу, они по-дружески легонько обнялись. Он ей тут же преподнес сувенир – сине-желтую коробочку мармелада. «Цвета шведского флага, – объяснил он. – Там у них всего десять процентов шведов, но они их очень уважают. Все вывески на двух языках. И вот прямо тебе к платью, смешно, правда?»

Она спрятала мармелад в сумочку и чмокнула Колю в щеку.

Прошлись по бульвару. Коля рассказывал, как там было в Хельсинки. Улицы, трамваи, заседания, гостиница, пиво и прочее. Дошли до памятника Гоголю, до того места, где фонари с толстыми железными львами на тумбах. Сели на скамейку.

Катя открыла сумочку и достала маленький узкий замшевый футляр. Вынула оттуда длинный, похожий на пробирку флакончик духов. Сняла крышечку.

– Ого! – сказал Коля.

– Наташа Каплина подарила. Из Франции привезла, – сказала Катя; наверное, специально показала, чтобы Коля не слишком хвастался своей Финляндией.

– «Шанель»? Или «Ланком»? – спросил Коля.

– Ты что! – засмеялась Катя. – Читай! «Дювернье де Куасси». Слыхал? То-то. Очень редкая марка, между прочим. Дорогая и модная.

– Дай понюхать, – сказал Коля.

– Сейчас.

Катя нажала на колпачок флакона и слегка побрызгала себе на волосы и шею. Потом вытянула левую руку и чуть пшикнула на запястье, на то место, где под тонкой смуглой кожей виднелись нежные синеватые жилки. Помахала рукой в воздухе и протянула руку Коле – он как раз сидел слева от нее.

Коля нежно взял ее руку, уткнулся носом в запястье и вспомнил, как сошел с поезда в Хельсинки и как его сразу окутал чудесный, никогда не чуянный запах, аромат и свежесть. Чем пахло на наших советских вокзалах? О, этот за полверсты слышный запах вокзала! Запах креозота, которым пропитывают шпалы, запах горелого масла из колесных букс, дымок кипятильников, потный кисловатый запах толпы и застарелая аммиачная вонь из вокзальных сортиров.

А тут – вернее, теперь уже там, в Хельсинки, – как будто бы все кругом было сначала тщательно вымыто, а потом сбрызнуто каким-то приятным, свежим, нежным, ненавязчивым, но ощутимым одеколоном. Запах чистоты и свежести. Запах благополучия. Запах радости, бодрости и даже, наверное, счастья. Коля вспомнил, как он остановился, покрутил головой, вдохнул в себя этот запах поглубже, насладился им. Точно такой же запах был в здании вокзала и особенно в туалете, где все сверкало, блестело и пахло все той же чистотой и свежестью.

Он тихонько, почти незаметно прикоснулся губами к Катиному запястью, к теплым голубым жилкам, и еще раз вдохнул этот чудесный запах.

– Нравится? – спросила Катя.

– Очень! – сказал он. – Чудесно! Просто как в Хельсинки в туалете на вокзале.

– Ты что, дурак?! – Она отдернула руку.

– А что? Знаешь как там пахнет? – растерялся Коля. – Вот почти как эти духи. Очень хороший запах. Нет, правда хороший… Ты что?

Катя дрожащими руками засунула флакон в замшевый футляр, бросила в сумочку, вскочила со скамейки и пошла назад, к метро.

– Катя! Обиделась? – Коля догнал ее. – Ну извини!

– Все настроение мне испортил! – крикнула она и пошла быстрее.

– Катя!

– Отстань!

Так и не помирились.

Может, оно и к лучшему. В начале девяностых Коля стал торговать металлом, быстро и сильно разбогател, а потом его нашли застреленным в роскошной пятикомнатной квартире, где он жил один. Хотя говорили, что на самом деле это был не он, а специально вымытый, красиво одетый и потом убитый бомж. Но так ничего и не доказали. А Катя стала известным репетитором по английскому языку и живет честной, трудовой, вполне обеспеченной, но скучной жизнью.

Куда им было вместе?

Две девочки, куриные ноги и галстук покойника

У нас по соседству жили две девочки, вместе ходили в школу, а потом вместе поступили в институт. Они жили в одинаковых квартирах и в очень похожих семьях в смысле культурного уровня, достатка и привычек. И звали их тоже почти одинаково – Карина и Кристина. Они даже внешне были похожи: обе глазастенькие и темноволосые.

Они очень дружили, прямо не разлей вода. Кристина жила на пятом этаже, а Карина на четвертом, и вот Кристина за ней каждое утро заходила идти в школу. Ну и потом в институт тоже.

Но они были совсем разные. Кристина была правильная и ровная, отличница, с красивой гладкой прической, всегда модно одетая, а Карина – дикая и фриковатая. Училась неровно, волосы стригла под мальчика, ходила в солдатских ботинках, курила и пила пиво прямо из банки.

Алевтина Павловна, мама Кристины, часто говорила:

– Вот вы, девочки, уже выросли, вы уже на третьем курсе, пора вам обзаводиться постоянными мальчиками!

– А зачем? – нагловато спрашивала Карина.

– Вить гнездышко! – сладко улыбалась Алевтина Павловна. – Пора думать о семье.

При этих словах Кристина краснела и начинала теребить подол своего платьица от Живанши.

А Карина смеялась:

– Это еще зачем? Еще чего! Никогда не выйду замуж! – И она подтягивала драные джинсы и цыкала зубом, на который нарочно надела красную коронку – для прикола.

Алевтина Петровна боялась, что Карина будет дурно влиять на ее дочь, и очень страдала.

На четвертом курсе дикая Карина вышла замуж за одного ихнего аспиранта, после диплома родила и гуляла под окнами с коляской.

А благовоспитанная Кристина завела длинный тяжелый роман с мерзким пожилым женатым мужчиной, у которого было трое почти взрослых детей и брат – знаменитый гей-активист. Этот мужчина сразу объяснил ей, что почем, типа, «а не нравится – привет». Кристина плакала маме в колени, мама умоляла прекратить эти отношения, но Кристина рыдала: «Я его лю-у-у-ублю-у-у!!!»

Алевтина Павловна поняла, что это Карина навела на Кристину такую порчу. Сбросила на нее всю свою фриковатость и забрала у нее уютность и воспитанность.

Поэтому она взяла две обглоданных кошкой куриных ноги (купила сырую курицу и отнесла помойным кошкам), обвязала их галстуком, снятым с покойника- блондина (договорилась в морге), и в полнолунную ночь спустилась по веревке в квартиру, где жила Карина с мужем, ребенком и родителями, – ровно этажом ниже. Чтобы положить этот амулет Карине под подушку и вернуть ей порчу.