Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич. Страница 17
Букреев посмотрел на Батракова, на его смеющиеся глаза, и понял, что такое поведение моряков ему по сердцу. Но приказ его, комбата, должен быть беспрекословно выполнен. Впереди был поход, и неизвестно, когда они дойдут до конечного пункта.
— Продовольствие… — Букреев помедлил, — должно быть захвачено полностью, до последнего грамма. И вы мне за это отвечаете, товарищ старший лейтенант. Боевые припасы отпускать по норме, указанной мной… Никаких самовольных поступков.
— Слушаю, товарищ капитан. А ваше обмундирование я выдал вашим ординарцам. Они вас ждут… Разрешите сопроводить, товарищ капитан?
— Продолжайте заниматься своим делом.
— Подобрали обмундирование лучшее, что могли. Но, извините, не в магазине…
В этот миг помощник увидел автоматчиков, сваливших вороха старого обмундирования возле бачков с питьевой водой. Не докончив начатой фразы, он вприпрыжку побежал по коридору, мелькая толстыми икрами, обтянутыми хромовыми голенищами сапог.
— Тузина выдвиженец этот толстомясый, — хмурясь, сказал Батраков.
— Но пока он должностное лицо в батальоне.
— Боеприпасов жалко. Что их, солить?
Букреев понимал, что упрек замполита в какой-то мере относился и к нему, к Букрееву.
— Видите, Николай Васильевич, — мягко сказал Букреев, — мне очень по душе люди нашего батальона, скажу больше — я полюбил их. Но мне непонятно одно…
— Что именно?
— Почему моряки, образец дисциплины и строевой четкости, сходя на сушу, кое-что забывают…
Батраков приблизился, поднес ладонь к уху, стал очень внимательно и, как показалось Букрееву, настороженно слушать.
— Приказ есть приказ, — продолжал Букреев, — и я буду всегда требовать от своих людей безусловного выполнения приказа.
— Правильно. Но чем они приказ нарушили? Берут больше гранат? Ну и пусть берут на здоровье.
— Гранаты пусть берут, но не за счет продовольствия. При операции я могу согласиться — больше боеприпасов, меньше караваев, но на подходе, когда нужно накопление сил для броска…
— Конечно, вы тоже правы, — согласился Батраков, — но десантник научен опытом. Он приучен на тетю не надеяться. Вот увидите, когда пойдем на Крым, ничто не остановит. Письма будут выбрасывать, белье, а патроны брать.
— Тогда и приказ им будет такой.
В комнате, указанной помощником по хозяйственной части, кроме Манжулы и Горбаня, их поджидали парторг батальона Линник, застенчивый пожилой человек, и комсомольский организатор Курилов, молодой лейтенант с узким лицом и волевым подбородком. Батраков на ходу снял пояс, сбросил сапоги. Он начал переодеваться и одновременно инструктировал Линника и Курилова.
Букреев слышал, что его мысль о беспрекословном выполнении всех приказов разъяснена замполитом со строгой отчетливостью. Он лишний раз мог убедиться в том, что его заместитель очень практичен и целеустремлен в политической работе, ясно определяет задачи коммунистов и комсомольцев в предстоящей операции. Батраков с партийной добросовестностью выполнял свои обязанности на войне, так же как в свое время на Кировском заводе он обтачивал на токарном станке детали; так же как потом, мобилизованный в политотдел машинно-тракторной станции, он в башкирской деревне скромно, но с железной настойчивостью проводил линию партии, доверившей ему работу в деревне.
С сожалением сбросив свои темно-синие бриджи, залосненные от седла, Букреев надел холодные и жесткие ватные брюки со штрипками. Следуя примеру замполита, он впервые надел тельняшку, а на нее — армейскую гимнастерку с вышитым на рукаве якорем на черном фоне шеврона, окаймленного золотым сутажом.
— Ворот расстегнуть? Морскую душу показать? — пошутил Букреев.
— Морская душа и без показа видна. Ее нарочно не покажешь, не застегнешь. Вот какие дела, Букреев. — Батраков прикрепил к поясу полевую сумку, повесил на плечо автомат и тихо добавил: — Я пока свой народ обговорю, ты… вы… — поправился он, — черкните письмецо домой, жинке.
— Почему именно сейчас?
— Шагаев просил. Чтобы с человеком, который за ней выедет, передать. А то уйдем в десант, другие дела придут… Письма надо передать сегодня же Шагаеву.
— Хорошо, Николай Васильевич. А вы?
Батраков покраснел, вынул из кармана письмо в мятом конверте и застенчиво сунул его Букрееву.
— Вообще, примета нехорошая… Письмо… Но у нас причина иная. Ну, я пошел.
— Через пятнадцать минут тронемся, — сказал Букреев, пристукивая сапогами, тугими от шерстяной портянки. — Сапоги я, Николай Васильевич, решил оставить старые. Не люблю необношенной обуви.
— Они у вас… ничего.
Батраков вышел в сопровождении Линника и Курилова. В коридоре на баяне заиграли «Землянку». Это была, как говорил Баштовой, любимая на «Малой земле» песня Цезаря Куникова. Букреев придвинул ближе лампу, вынул блокнот, вечное перо. «Самарканд… как это далеко…» И листок бумаги, на котором он в правом уголке поставил дату, казалось, не мог дойти туда, к границам Китая и Афганистана.
Не изменяя привычке, Букреев писал крупным и четким почерком:
«Родная моя, Ленушка! Это письмо передаю с Хайдаром, который выезжает за вами в Самарканд. Наше желание быть вместе или хотя бы поближе исполняется в канун очень важного для меня дня. Наша будущая встреча, может быть, явится наградой за то, что я должен сделать. Ты догадываешься, о чем я говорю? Оснований для беспокойства у тебя не должно быть. Ведь наконец-то начинается моя прямая работа по единственной моей специальности, которую я изучал свыше пятнадцати лет. Часто, скажу откровенно, я сетовал на то, что ничем почти себя не оправдал, что спокойствие семьи моей, спасение Родины добывалось как бы другими руками. Мне было тяжело, а как профессионалу-военному — просто стыдно, хотя, может быть, таких, как я, и приберегали для решительного удара по врагу. Видишь, я начинаю хвастать… Итак, сегодня сердце мое бьется спокойнее, чем всегда…»
Букреев посмотрел на часы. Прошло шесть минут. Он перечитал написанное и понял, что все это не то, не те слова. «Чепуха какая-то», — подумал он. Ведь нужно было просто рассказать по-деловому о принятом им решении о переезде, и всё. Он продолжал на втором листике блокнота: «Ты выедешь вместе с детьми в Геленджик и займешь мою комнату, где я оставляю кое-какие вещи у хороших старичков хозяев. Здесь подождешь меня. Береги детей, особенно на пароходе от Красноводска до Баку. Каспий сейчас штормит, и простудить дочурок нетрудно. Во всех дорожных заботах вполне положись на Хайдара. Ты, надеюсь, не забыла его?»
Не перечитывая, Букреев надписал адрес на конверте.
— Манжула, вот эти два письма немедленно отвезите начальнику политотдела базы капитану первого ранга Шагаеву. Оттуда — прямо к пристани.
Букреев вышел из казармы вместе с Манжулой. Батальон, готовый к походу, был уже во дворе. В коридорах на полу виднелись следы сапог, валялась солома, много рваной бумаги. Стало сразу неуютно, холодно. Где-то хлопнуло окно, и по пустым помещениям разнесся звон разбитого стекла.
Во дворе слышался тихий гомон.
К Букрееву подошли батальонный врач майор медицинской службы Фуркасов, Баштовой и Батраков.
— Я говорю нашему комиссару, что зимой неприятно идти в десант, — сказал доктор, протирая стекла очков.
Фуркасов был известен Букрееву еще по городу П., где доктор «следил за его сердечком».
— Прошу объяснить, Андрей Андреевич.
— Не люблю купаться в холодной воде. У меня — шут ее дери! — нудная и ничуть не романтическая болезнь, люмбоишиалгия. Что-нибудь говорит вам это название?
Фуркасов был добряком по натуре, весь склад его характера был глубоко мирным, воинственных людей ом не понимал, в чем откровенно сознавался.
— Вам-то тонуть еще не приходилось, доктор? — спросил Букреев.
— Если бы мне приходилось тонуть, вы не имели бы удовольствия видеть сейчас перед собой своего начальника медсанчасти, товарищ капитан. Я родился и рос, как вам известно, в Оренбургских степях и плаваю как топор.
Все коротко посмеялись.