Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич. Страница 33

— Адмирал у полковника Гладышева, — сказал Шагаев. — Просил передать вам пожелание успеха.

— Спасибо, товарищ капитан первого ранга.

— Скоро начнете погрузку?

— Через три минуты.

— А как у вас дела, Батраков?

— Все в порядке, товарищ капитан первого ранга.

— Пить чай теперь будем в Крыму, — пошутил Букреев.

— Кавказ надоел?

— Нагостевались на Кавказе, — серьезно ответил Батраков.

— Разрешите начать погрузку батальона, товарищ капитан первого ранга?

— Добро!

Букреев откомандовал. Его приказание, повторенное ротными командирами, сразу привело в движение весь батальон.

Каждый десантник знал свою «посуду», нацелился на нее и теперь бежал к своему месту. Не нужно было ни понукать, ни беспокоиться. Но все же Степняк, больше по привычке, чем по необходимости, подбадривал своих пулеметчиков крепко проперченными словечками, в отличие от Цибина, молча пропускавшего мимо себя автоматчиков.

Острые пики флагштоков судов колыхались из стороны в сторону, и в такт их покачиванию тонко и однообразно поскрипывали швартовы. Букреев поднял голову.

Над обрывом на фоне мутной белесоватости угадывались домики и деревца, растопырившие свои голые ветви.

Берег быстро опустел.

— Счастливого пути, Николай Александрович! — Шагаев секунду помялся, но потом обнял Букреева. И тот близко увидел блестящие глаза Шагаева и услыхал сдавленный от волнения голос: — Успеха, успеха…

— До свиданья…

В мотоботе Букреева подхватили чьи-то сильные руки. Люди потеснились, освободив командиру батальона место на боковом сиденье, рядом с Таней. Она наклонилась к нему:

— Здесь будет хорошо, пожалуй. Вы даже можете немного прикорнуть, Николай Александрович.

Корабли стартовали одновременно. Теплый чадный воздух понесся мимо. В борт ударила лохматая вода, отброшенная винтами.

Сторожевой корабль буксировал два мотобота и гребной баркас; на них была погружена вся рота Рыбалко, с приданными средствами усиления — пулеметчиками и минометчиками.

Мотобот представлял собой подобие большого низкобортного корыта, сваренного из толстого листового железа, рассчитанного на переброску при благоприятной погоде до пятидесяти человек с соответствующим вооружением. Два автомобильных мотора двигали это несложное суденышко. Любовно окрещенный моряками «лаптем», мотобот пришел на помощь морякам, когда нужно было начинать наступательные действия в Черноморском бассейне против захваченных и укрепленных противником берегов. Мотобот явился тем же оружием, каким в свое время была тачанка или фанерный самолет «У-2», превращенный теперь в ночной бомбардировщик.

Первая рота должна была захватить дамбу и причалы рыбачьего поселка и, выйдя на господствующие высоты, подавить противокатерные батареи противника. Рыбалко считался мастером таранного удара, и поэтому ему поручили решать основную задачу. Выбор почетный, связанный с большим риском и потерями, но Рыбалко предпочитал опасные задания, где можно было полностью применить свою решительность, инициативу и личную отвагу.

Не остывший еще от слов командующего, впервые произнесшего: «букреевцы», Букреев чувствовал внутреннее удовлетворение оттого, что ему довелось идти в первое серьезное дело именно с людьми Рыбалко, исповедующими боевой закон: «Победа или смерть». Неужели эти моряки, сломившие железобетонный обвод Новороссийской бухты, прошедшие сотни километров полями битв и улицами пылающих городов, когда-нибудь сами назовут себя букреевцами?..

Корабли еще не вышли из Таманского залива, все же сравнительно защищенного от северо-восточного ветра. С угрюмой последовательностью катились гривастые валы. Скрепленные тросами суденышки взлетали на гребни, опускались и снова плавно взлетали, словно на ярмарочных качелях. И, как всегда, трудолюбиво пыхтел впереди буксирный корабль, то припадая кормой, то поднимаясь, и тогда слышалось гудение туго натянутого троса.

На носу устроился сержант Котляров. Отсюда был виден броневой щиток пулемета, поставленного строго по ходу. У румпеля, рядом с рулевым, старшиной мотобота стоял Рыбалко, когда-то работавший рулевым. И теперь по его фигуре с широко расставленными ногами, по веселым окрикам было заметно, что он доволен, попав хотя бы на короткое время в родную стихию.

Пока все казалось Букрееву простым и обыденным. Так было на десятках учений или в погоне за контрабандистами. Манжула, присевший на вещевые мешки, сваленные на дне мотобота, напоминал большую прикорнувшую птицу. И Котляров, и Рыбалко, и Манжула, и шестьдесят молодых моряков, пробиравшихся по морю ночью, чтобы напасть на противника, наружно были спокойны. Рядом близко сидела Таня и тихо, запинаясь и не скрывая смущения, рассказывала сейчас Букрееву о ребенке, об убитом муже, обо всем.

— Я все знаю, Таня, — сказал Букреев, когда Таня замолкла.

— А почему не перебили?

— Хотелось вас слушать… Таня.

— Так бывает, — подумав, сказала она, — все знаешь, а слушать хочется. — Таня потерла ладони, спрятала кисти рук под мышки. — Так теплее. А мне нужно сохранить руки. Придется работать… там…

Ветер свежел. Корабли только первое время старались держаться намеченного порядка — не перегонять, не отставать, но потом строй изломался. Радиосвязь не разворачивали, чтобы не выдать себя противнику, и потому сейчас Букреев мог положиться только на искусство и опытность морских офицеров и в первую очередь флагмана.

Рыбалко, умело лавируя среди мешков и ящиков с патронами, подошел к командиру батальона:

— Ну як, товарищ капитан?

— Пока ничего, Рыбалко.

— Ще в нашей зоне идем, а вот скоро минные поля пойдут.

— Поглядите, Рыбалко: справа, по-моему, был корабль, он отстал куда-то…

— Ни, он вперед пошел, товарищ капитан. — Рыбалко догадался об истинной причине беспокойства. — Так завсегда, товарищ капитан. Шнура не протянешь. Выскочим, як нужно.

Рыбалко обошел мотобот и вернулся на корму.

— Вы вообразите, — продолжала Таня, нагнувшись к Букрееву, — когда были у меня на сердце только мама и ребенок, я была свободней. А теперь любовь… или как там ее назвать… к Анатолию по рукам и ногам связала.

— Такая любовь связать не может. Это вам кажется, Таня…

Букреев умолк.

Потерялись берега Тамани. Переход в двадцать километров был рассчитан на три часа. Дурная погода предохраняла корабли от вражеского наблюдения до тех лишь пор, пока десант не поймают прожектора, с методической последовательностью вспыхивавшие на том берегу.

Волнение усилилось, и мотоботом трудней было управлять. Рыбалко, не отходивший от рулевого, то появлялся, то пропадал вместе с кормой, падавшей книзу. Ветер, холодный и резкий, дул с каким-то ноющим свистом.

Показалась высокая волна, еще издали видны были кипящие по вершине гривы. Они не падали, не сшибались позади идущим валом, а катились вместе с облачной пылью.

Мотобот не успел увернуться, и волна обрушилась на него. Моряки растащили мешки и принялись вычерпывать воду. Казалось, большое, многоголовое и многорукое чудовище встревоженно зашевелилось на днище.

Сталкивались и стучали автоматы, позвякивали диски патронов, слышалось тяжелое, свистящее дыхание. Позади, за вторым мотоботом, взлетал и опускался баркас с растопыренными веслами. Где-то близко прошел торпедный катер, потом второй. Катера принесли встречную волну.

Корабли вступали в канал, в могучий поток, стремительно выносивший сквозь горловину Тамани и Крыма высокие воды Азовского моря. Здесь еще не было минных полей, но могли бродить плавучие мины, сорвавшиеся с якорей. Четыре моряка всматривались в темноту, выставив шесты. Они оттолкнули шлюпку, плывшую вверх килем. Вынырнул — труп. Плюхнувшись мягко по борту, он перевернулся и исчез за кормой.

Снова вкатилась волна. Из трюма кричали мотористы, чтобы быстрее откачивали, так как заливало моторы.

Работая наряду со всеми, чувствуя, как немеют руки и ноги, Букреев понимал: люди могут подойти к крымскому берегу вымотанными и не способными долго сражаться.