Зов сердец - Хейер Джорджетт. Страница 10

— Конечно! — учтиво кивнул эрл.

— Осмелюсь предположить, поскольку вы участвовали в военной кампании, у вас, вероятно, не было возможности ознакомиться с какой-нибудь из последних папиных работ, так что вы, скорее всего, не знаете, что он посвятил себя истории философии. В настоящее время пишет о Французской революции.

— С точки зрения республиканца, я полагаю?

— Да, конечно, поэтому-то это и стало поистине грандиозным трудом. Ведь глупо было бы полагать, что его взгляды не претерпели никаких изменений с того дня, как он посвятил себя литературному труду. Но это случилось. Правда, когда меня еще не было на свете.

— Ах вот как? — вежливо отозвался Жервез.

— В те дни, можно сказать без преувеличения, он был таким же горячим приверженцем Пристли, как бедный мистер Колридж, которого он знал с самых юных лет. Ведь папа был пантисократом.

— Панти… кем?

Она с удовольствием повторила:

— Это такой кружок, самыми видными членами которого были мистер Колридж, мистер Саути, ну и конечно папа. Одно время они подумывали организовать коммуну на берегах Саскуэханны, но, к счастью, ни миссис Саути, ни маме эта идея не поправилась, так что, в конце концов, ее отвергли. Осмелюсь предположить, вы, может быть, тоже заметили, что люди, наделенные большим интеллектом, редко бывают искушены в чисто практических делах. Вот и на этот раз предполагалось, что каждый член этой коммуны, не важно, мужчина или женщина, будет два часа в день посвящать труду на общее благо, а все остальное время заниматься избранным делом. Но, конечно, мама и миссис Саути немедленно догадались, куда они клонят, и заявили, что джентльмены, может быть, и намерены ограничиться двухчасовым рабочим днем, но для леди это совершенно невозможно. На самом, деле мама ничуть не сомневалась, что если джентльмена еще возможно упросить или, в крайнем случае, заставить принести воды или, скажем, нарубить дров, то дальше этого он не пойдет. Так что ни одна живая душа не могла твердо рассчитывать, что домашние обязанности будут выполняться изо дня в день. Сами понимаете, если уж они втягивались в какую-нибудь философскую дискуссию, то пиши пропало — ни один уже не помнил, куда и зачем шел.

— Догадываюсь, ваша матушка оказалась более практичной в житейских вопросах? — промолвил удивленный Жервез.

— О да! — невозмутимо заявила Друзилла. — Именно поэтому-то она не согласилась жить коммуной. Она терпеть не может заниматься домашними делами, ведь мама — писательница, у нее несколько романов, целая куча статей и монографий. Когда-то она была очень дружна с миссис Голдвин, я имею в виду — первой миссис Голдвин. Кроме того, мама придерживается довольно передовых взглядов на проблему образования женщин.

— Скажите, вас она тоже воспитывала в соответствии с этими взглядами? — осведомился Жервез, чувствуя, что в душе у него зарождаются дурные предчувствия.

— Нет. Все дело в том, что моя мама была так занята обсуждением проблемы всеобщего женского образования, что до собственного ребенка у нее просто руки не дошли. А потом, знаете ли, здравого смысла ей не занимать, так что она нашла в себе силы подавить свои желания и потом ничуть не стеснялась признаться, что нас с братом воспитывали отнюдь не в соответствии с ее теорией.

— Какой удар! — пробормотал эрл.

— Да, но она перенесла его стойко. А, кроме того, мы все питаем очень большие надежды в отношении моего младшего брата. Он сейчас учится в Кембридже. Да и потом, должен же кто-нибудь выполнять всю эту скучную домашнюю работу, не так ли?

— И это выпало именно на вашу долю, мисс Морвилл? — полюбопытствовал несколько растроганный эрл. — И ваша жизнь легкомысленно растрачивается на докучные хозяйственные мелочи, да еще в деревне?! Боже, как жаль!

— Не стоит сожалеть об этом, — на редкость будничным тоном возразила Друзилла. — Мы бываем в Линкольншире не так уж часто, только когда папе нужно поработать в тишине. А в основном живем в Лондоне, так что мама может наслаждаться жизнью, вращаясь в литературных кругах.

— Простите, сударыня, за дерзость, но все это кажется мне на редкость утомительным.

— Да, конечно, но только для тех, кто не посвятил свою жизнь ученым занятиям, — возразила она. — А потом, когда мы в Лондоне, я провожу много времени с тетушкой, леди Морвилл, и кузинами. Мы ездим на вечера, ходим в театры, все это очень весело, и я считаю, это очень мило с их стороны — брать меня с собой. В прошлом году тетушка даже взялась представить меня ко двору, а ведь у нее три своих дочери, о которых надо заботиться. Я была ей очень благодарна. Особенно если учесть, что мама целиком посвятила себя литературной деятельности. Конечно, ни она, ни папа не придерживаются монархических взглядов и не одобряют двор. Но уверяю вас, это совсем не означает, что они якобинцы или что-то вроде этого.

— У меня просто камень с души упал! Так что, надо понимать, ваши родители не горят желанием, чтобы голова такого человека, как, скажем, я, слетела под ножом гильотины?

— Уверена, что они не пожелали бы этого никому!

За этой беседой они и не заметили, как поднялись по парадной лестнице, пересекли огромный холл и вошли в Большую художественную студию.

— Куда вы меня ведете? — поинтересовался эрл.

— В Малую столовую, если не возражаете. Мне бы хотелось, чтобы вы своими глазами увидели, что я придумала с той вазой. А если вам не понравится, может, вы предложите что-нибудь другое.

— Что вы с ней придумали? Боже, почему вы вообще сочли нужным заниматься ею?

— Ну, по правде говоря, никто меня не заставлял, но ведь кому-то же надо было подумать о том, что с ней делать! Иначе вы приказали бы сунуть ее куда-нибудь в темный чулан! — хмыкнула она. — Бедный Эбни был в полной растерянности, знаете ли, он так и не понял, серьезно ли вы говорите. А что до леди Сент-Эр, так она заявила, что после всего вчерашнего ничто не заставит ее говорить с вами на эту тему.

— Рад это слышать. Впрочем, по-моему, для этой чудовищной штуки темный чулан — самое подходящее место. Только не говорите мне, что она вам нравится!

— Нет, ну что вы! Но я ведь и не знаток. А потом, знаете ли, бывает, что человек кажется тебе уродливым, а другие люди находят его красивым.

— Так, тогда давайте начистоту, мисс Морвилл. Уверяю вас, я ни за что не сяду обедать, пока это пугало будет торчать посреди стола!

— А вам и не придется. Ведь по вашему велению стол наполовину сложили, так что теперь ваза на нем попросту не умещается. Но может статься, когда-нибудь его еще придется опять разобрать, если, например, за столом соберется больше народу. Вот тогда и ваза, может быть, пригодится. Конечно, порой бывает довольно затруднительно то и дело выворачивать шею с риском сломать ее, и все только для того, чтобы заглянуть за вазу, особенно когда за столом всего несколько человек. Да и разговаривать она мешает. Но ведь когда гостей много, шею все равно не вытянешь, это невежливо, так что и ваза никому не помешает.

— Не знаю, что и возразить вам, сударыня, но, боюсь, мне она будет мешать всегда, — отрезал Жервез.

— Нет, — покачала головой мисс Морвилл, — ничуть, особенно если ее повернуть так, чтобы вы не видели рычащего тигра, — у него такая злая морда! Когда Эбни утром привел меня в Малую столовую посоветоваться, что делать с вазой, я сразу догадалась, что вам, верно, вчера пришлось иметь перед глазами это чудовище, а его, прошу прощения за вольность, человеку со вкусом просто невозможно видеть без содрогания. Но с другой стороны, — продолжала мисс Морвилл, входя в зал, — там очень милая группа туземцев, усевшихся вокруг пальмы, два павлина и слон с поднятым хоботом. Очень экзотично! — Она торопливо направилась к небольшому столику, стоявшему в простенке между окнами. — Вот видите! Я попросила Эбни принести этот столик из Малиновой гостиной и поставить вазу на него. Но если вам не нравится это место, можно поставить куда-нибудь еще.

— В темный чулан! — с упрямым видом заявил эрл.