Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина. Страница 13

Дахху протянул:

— На самом деле, мы можем куда-нибудь перейти.

— А Кадию мы не ждём? — я удивилась.

Друг опустил глаза. На мост порывом ветра швырнуло горсть вишневого цвета. Дахху подобрал один цветок с витых перил моста и, понюхав его, рассеянно покрутил между пальцев.

— Знаешь, в чем главная прелесть путешествий? — спросил он, бросая цветок в воду.

Любого другого я бы мигом оборвала: «Слышь ты, от темы не увиливай!», но Дахху всегда заходит издалека. Не потому, что хитрый, а потому, что по-другому не умеет. У этого парня в голове такая каша из чувств, надежд, сожалений, планов и воспоминаний, что даже мне не снилось. Ухватить нужную ниточку — уже подвиг. И неважно, что придётся размотать весь клубок. Тише едешь — дальше будешь, как говорит мастер Улиус.

Дахху улыбнулся. Вокруг его фисташковых глаз с опущенными внешними уголками побежала рунопись морщинок, неожиданно густая для молодого человека.

— В путешествиях ты получаешь новую жизнь взамен старой, — сказал друг, — Я думаю, мы принадлежим нашим городам не меньше, чем они — нам. А то и больше. Уезжая надолго, ты оставляешь после себя брешь. Какое-то время город держит за тобою место, но потом… Потом заполняет его чем-то еще, и ты становишься чужаком. Вернувшись, ты всё видишь по-другому — не только из-за приобретенного опыта, но из-за того, что ты — больше не часть этой мозаики. Ты обладаешь уникальной возможностью быть внутри и вовне одновременно — прерогатива призрака, туриста… Но это состояние очень недолгое. Ты понимаешь, о чем я? — вдруг забеспокоился Дахху.

Я фыркнула:

— Еще бы! Когда ты возвращаешься, те, кто тебя помнят, будь то люди или улицы, сразу бегут к мирозданию ябедничать: «Он снова тут, эй, освобождай местечко!». И оно, поворчав, соглашается. И лепит тебя на прежнее место, протирает тряпочкой, приговаривает «Ишь, каких себе оттенков приобрел, а ну, верни нормальный цвет, гаденыш!». И всё. Ты опять свой. Дело пары дней, а то и меньше. Но причем здесь Кадия?

Дахху пожал плечами:

— Кадия — первая бегущая из твоего примера. Из лучших чувств она так тряхнет мироздание, что оно впишет меня в Шолох без очереди. Рядом с ней я сразу стану Дахху из Дома Смеющихся — со всем причитающимся мне грузом прошлого, настоящего и будущего. Кадия быстро укажет моё потерянное место. А мне хотелось бы еще немного побыть загадочным незнакомцем, прости столь пошлое определение.

— И как столица незнакомцу? По вкусу? — с улыбкой откликнулась я.

— Самый красивый город на свете — теперь я знаю наверняка. Оказывается, куда приятнее жить здесь, когда у тебя были варианты — и ты всё равно выбрал Шолох. Раньше мне недоставало этого чувства, хотя я даже не догадывался о потребности в нём.

— Здорово. А что насчет Анте? Ты пишешь, он еще не вернулся — почему?

— Он сказал, ему надо срочно разобраться с одним делом и, не вдаваясь в подробности, уехал. Темнит, как обычно, — Дахху развёл руками. Потом улыбнулся: — Или… Или я задал ему слишком много вопросов по "Доронаху", и Анте сбежал, чтоб в кои-то веки помолчать!

— Вот так, Дахху, — я ободряюще похлопала друга по плечу. — Полутора месяцев богу-хранителю, пусть и бывшему, с лихвой хватает, чтобы насладиться нашим смертным обществом. Иногда, думая об этом, я даже радуюсь, что Карл ушел изучать Пустоши Хаоса на предмет новых проблем вселенского масштаба. Покинь он меня просто так, заскучав, и мне было бы тошно смотреться в зеркало.

Дахху изумленно воззрился на меня:

— Да я пошутил!.. Что за упаднические идеи? У Анте просто дела. И у Карла. Ни ты, ни я — ни причем, — он нахмурился, — Не стоит рассматривать все поступки других людей в отношении себя. Это крайняя степень эгоцентризма.

Я с сомнением покачала головой.

Часы во всём городе начали отбивать полночь. Как всегда — вступали поочередно, неспешно, то тут, то там присоединяясь к золотому говору времён. Общему хору существенно не хватало весомого «бом-м-м» от Толстяка Бенджи…

Я ахнула:

— Стоп! Дворец! Дахху, где дворец?!

— Что? — обалдел друг.

— С какой стороны от нас дворец?! — я завертелась на мосту юлой. — Я совсем запуталась в этих праховых каналах!

— Там, — Дахху пальцем указал куда-то вбок. Друг на Стариках ориентировался превосходно.

И тотчас, как по приказу, над зеленой даже ночью шапкой леса взорвались фейерверки. Один, другой и третий, пятый и двадцатый — расцветили Лес до самого моря. В окошках домиков вокруг замаячили силуэты горожан.

— Государственный бюджет горит… — вздохнул Дахху.

— С Днем рождения, Лиссай! — заорала я прямо в небо, прижав ладони рупором ко рту.

Фейерверки взрывались, и никакая морось была им нипочем. Последняя батарея заполнила небо всполохами огненных цифр… Вернее, всего одной цифры: огромная «семерка» зашипела, засвистела над столицей, сложившись из тысяч маленьких огней. Она осыпалась градом искорок, и всё стихло.

— Э-э-э, — я почесала затылок. — Лиссаю точно не семь.

— Может, была еще одна цифра, но просто не взорвалась? — Дахху пощипал себя за подбородок.

— Вообще, у принца юбилей. Не пойму, откуда тут "семерка". Ох, чувствую, открутят завтра мастеру Дайену башку… — я сочувственно поморщилась.

Поведя носом, я вдохнула горьковатый запах взрывательных порошков, разлившийся над столицей.

— Итак, салют мы посмотрели, философские дебаты открыли, — сказала я. — Что теперь, господин чужак? Чем хочешь заняться в свой первый неавторизированный вечер в столице?

Дахху робко улыбнулся:

— Пойдем и сделаем то, чего не можем сделать вместе с Кадией?

— А я боялась — ты не предложишь!

Два часа ночи мы встретили на могиле родителей Дахху.

Да, Кадия никогда сюда не приходила — слишком грустно. И, будем честны, немного странно. Ведь Дахху не знал ни отца, ни мать. Они погибли слишком рано. Конечно, бабушка, госпожа Эльша, много рассказывала внуку, но… Это были будто бы истории о чужих людях. Дахху не мог скорбеть о них по-настоящему — и страшно винил себя в этой «черствости».

— Я должен их любить. Почему я не могу? Что со мной не так? — спрашивал он когда-то. Я неизменно качала головой: я не знала.

Потом Дахху перестал спрашивать об этом меня. Себя — вряд ли.

Мы несколько раз в год приходили в Призрачную Рощу. Это было скорее похоже на чьяговскую медитацию, нежели на правильный визит на кладбище. Но мне хотелось думать, что родителям Дахху всё равно приятны гости. Энергия унни, из которой мы все состоим, никуда не девается после смерти. И наверняка ей радостно от того, что кто-то помнит и это её воплощение — двух путешественников-Смеющихся, убитых бешеным волкодлаком. Пусть даже помнит так смутно и стыдливо, как Дахху.

Призрачная Роща располагалась на макушке невысокого лесного холма. В низине под ним плескалось море тумана, перемежаемого болотными огоньками. Наверху туман редел, и при свете щербатой луны можно было охватить взглядом всё кладбище.

Тут были: заброшенная часовня с запертой железной дверью, увитая виноградом; надгробные камни, склепы и мемориальные плиты, покрытые мхом; чугунный забор; сторожка смотрителя и, конечно, привидения.

За годы наших посещений мы уже узнали, кого из них как зовут — кладбищенский смотритель подсказал. С нами призраки не контактировали, предпочитая держаться поодаль. Мы тоже к ним не приставали. Вот и сейчас: бледные зеленоватые силуэты скользили между сосен, гремя цепями и постанывая, но не приближались.

Ярче всех светился новенький призрак по имени Стерва Бетти: на вид — десятилетняя девчушка.

— Что с ней такого случилось при жизни, что в столь юном возрасте её называли Стервой? — спросила я у смотрителя.

— Сирота, мало ли, — тот с чувством поскрёб в затылке. — Она не рассказала. Хочешь — спроси.

Но Стерва Бетти даже издали пахла такой болью и обидой, что я совсем не жаждала общаться.

— Я хотел бы посоветоваться с тобой, — вдруг сказал Дахху, выдергивая меня из сонного ничегонеделанья.