Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина. Страница 50

— Как смешно, обхохочешься, — мрачно сообщил Полынь.

Я отмахнулась:

— Да мы подростками были. Так вот: заходили мы отнюдь не главным входом. И кажется, я до сих пор помню, как открывается тайный коридор в Хранилище…

— Ну хвала небу! — Кадия вскочила и молитвенно вознесла руки к потолоку. — Наконец-то! Хоть сто лет спустя я поучаствую в подобной акции! Пошли, Тинави. Меня дико бесило, что вы вдвоем не брали меня на такие приключения.

— И меня. Я с вами, — Дахху сверкнул глазами из-под шапочки.

Полынь смотрел на нас с веселым удивлением, но старательно скрывал его:

— Вы, значит, хотите тайным коридором пролезть в закрытое хранилище. Вам что, делать нечего?

— У меня выходной, творю что хочу, — я вздернула нос.

— Я вообще уволена, — Кадия осклабилась.

— Мою жизнь спасаем все-таки, — Дахху пожал плечами. — А вы могли бы тут пока прибраться, господин Полынь?

Час спустя Дахху, Кадия и я были в Великой Трапезной в учебном корпусе Башни магов.

Десятки студентов и профессоров за длинными столами сосредоточенно поглощали мухоморовое рагу и обменивались маг-новостями. Над столами летали, сами по себе, кувшины с ядрено-кислым лимонадом, следя за тем, чтобы серебряные фужеры колдунов оставались приятно-полными.

А вот кормили плохо и мало. Почти одними только мухоморами, да. Придерживались принципа: на голодный желудок думается лучше.

Великая Трапезная разделяла публичную и учебную территории корпуса. Сюда пускали, если на входе тебе налепили латунный значок «посетитель». Дальше — вход только колдунам.

Мы гуськом прошли вдоль западной стены. Там, под сводом арки с надписью «Каждый день может стать последним; посуду из трапезной не выносить», сидел понурый смотритель, призванный отделять зерна служащих от плевел туристов. Мы приосанились.

— Нет, Кадия, ноготки тролля теперь тебе не помогут. Третий глаз передаётся воздушно-капельным путём, поэтому, пожалуйста, не дыши на меня, — по-колдунски раздражённо вопил Дахху, специально для смотрителя.

Кадия послушно отвернулась от друга — как раз в сторону охранника — и устрашающе, ртом, выпучив глаза, часто-часто задышала.

Все втроем мы как бы случайно прикрывали значки посетителей: Кадия — волосами, Дахху — шарфом, ну а я просто почесывалась над сердцем, заодно громко сокрушаясь:

— Ой, чесотка… Ой, чесотка-а-а… Кто ж знал, что такая побочка от зелья против эльфийской оспы…

Смотритель только сглотнул при нашем приближении и посильнее вжался в стену. Ни чесотки, ни оспы, ни третьего глаза ему не хотелось.

Так мы беспрепятственно проникли в учебную часть.

— Дайте сосредоточиться! Не торопите! — негодовала я, по пятому разу проходя вдоль стены, увешанной портретами так густо, что они скреблись друг о дружку бронзовыми рамами.

Я никак не могла вспомнить, какого мага надо ткнуть в глаз для открытия коридора. Колдуны с картин оказались пугающе похожи: выжидательный прищур, благородно-горбатый нос и сухая линия губ.

— Как под копирку, а! — поразилась Кадия. — Это и есть «узнаваемый стиль художника»? Делать всех однотипными куклами? Жутковато!

— Да уж, — согласилась я, обнаружив среди прочих портрет магистра Орлина.

Наш старый наставник тоже претерпел некое хирургически-художественное вмешательство. Портретист занизил магистру лоб, убрал залысины и расширил худощавое лицо — чтоб Орлин, значит, не выделялся из тошнотворно-симметричной массы.

— Люди любят шаблоны, — Дахху вздохнул. — Ведь клише не требуют осмысления и тем самым экономят энергию мозга: встречая их, мы действуем рефлекторно. В случае с базовыми потребностями — дышать, питаться, чистить зубы — это полезно, иначе б мы спятили все время что-то постигать. Но опасная бездумность, даруемая шаблонами, так сладка и так ловко играет на нашей лени, что штампы проникают и туда, где становятся врагами — например, в искусство…

— Спасибо за лекцию, но Тинави она не помогает! — Кадия хмыкнула, глядя как я почти уже носом вожу по портретам. Подруга предложила: — Может, всем глаза выколешь?

— Они поднимут крик и дадут сдачи. Волшебные портреты же, — я поморщилась и переползла к следующей картине.

И там вдруг — дежавю! как говорит Теннет со своим непередаваемым гнусавым акцентом.

Мне показалось, что от портрета тянет мускусом и амброй… Так всегда пах Гординиус — даже в самые бедные студенческие годы он спускал тучу денег на парфюм. Мой бледнокожий друг никак не мог простить мирозданию свой альбинизм — и маскировал бесцветность другими способами: черной одеждой, терпкими духами, вызывающим поведением и, конечно, необходимостью везде быть первым, только первым, будь проклят каждый, вставший на пути…

Я еще раз понюхала портрет. Изображенный на нем старик нервно сглотнул: вдруг я арт-каннибалка?

Мда. Странная штука — память. Оживляет то, что давно ушло. Эдакий некромант на службе у вечности.

Сочтя запах добрым знаком, я примерилась и нажала на зрачок колдуна. «Гадство!» — выплюнул портрет, после чего картина дернулась, пошла рябью и неохотно растворилась, уступив место голубовато-влажной плёнке — то ли подтекающему зеркалу, то ли вертикальному колодцу.

— Класс! — восхитилась Кадия и первой бросилась в проход.

Зеркало всосало ее, бесшабашную, с громким свистом. И довольно заурчало, причмокивая.

— Так надо, — успокоила я Дахху, чье лицо вдруг стало цвета мха.

Нам пришлось поблуждать в толще башенных стен. В узких и темных проходах то и дело встречались меловые стрелки-указатели, отметки бывших студентов. Мы шли по ним в Хранилище.

— Ребят, — начала я, ибо мне всё еще чудился запах амбры. — Я хотела с вами обсудить, но всё времени не хватало… Я тут на днях видела Гординиуса.

— Как это? — Дахху удивился. — У него же контракт в посольстве на десять лет. Неужели уволили?

— Ну вот по документам он всё еще на юге. В том-то и проблема, — пожаловалась я.

— Глюки у тебя, — предположила Кадия. И тотчас обо что-то с грохотом споткнулась.

Под ногами у нее оказалась вентиляционная решетка, ведущая в одну из учебных аудиторий. На невнятную ругань Кадии оттуда ответили хоровым «ахом». Очень юным «ахом», судя по тональности.

— А это! — послышался торжествующий голос лектора оттуда же. — Одно из знаменитых башенных привидений! Будете шастать по корпусу по ночам — оно вас сожрет! — радостно заявил он.

— Первогодки, что ли? — проворчала Кадия, потом старательно завыла в решетку (тут уж и лектор вскрикнул), и мы, давясь смешками, пошли дальше.

Я решила отложить разговор о Гординиусе до более подходящей обстановки. Населять башню привидениями в наши планы не входило.

В Хранилище мы вылезли из огромной статуи кат-ши: кругленького, толстенького котика с зажмуренными глазами.

Кат-ши — это дитя ветра, дух, который живёт в сердце весенних смерчей и кочует по всей Лайонассе. Встреча с кат-ши может обернуться как удачей, так и смертью — все зависит от тебя. Так, бесстрашные кочевники из Узких Щелей в непогоду выставляют на улицах высокие столбы-удочки с рыбками на роли приманки. Ведь кат-ши, если его поймать и понравиться ему, покажет дорогу к чему угодно — к свежим пастбищам, драгоценным камням или ненайденной пока любви…

— Символично, — оценила Кадия, мимоходом потирая котику нос — в благодарность. И впрямь: нам ведь кат-ши и тоже открыл путь, по-своему.

Мы прислушались. Кажется, в хранилище никого не было — хотя сказать точно сложно, помещение огромное. Пользуясь удобным каталогом (Дахху не уставал им восхищаться), мы быстро нашли ящик с забракованными диссертациями сотрудников.

Мы с Кадией сосредоточенно перебирали работы, а Дахху, проверив главный вход (он был заперт снаружи, значит, мы и впрямь одни), теперь караулил, чтоб никто не пришел. Периодически Кад и Дахху переглядывались и радостно показывали друг другу большие пальцы: делились восторгом по поводу пребывания в сём потрясающем месте.