Гербарий (СИ) - Колесник Юна. Страница 11

Родители Артёма — Вадим Михайлович и Марина Игоревна — в начале февраля приедут из столицы. Это случится из-за болезни Марины, её настойчивого желания вернуться в родной город, туда, куда сбежал учиться непокорный младший сын, туда, где до сих пор живет её мать.

Лист третий. Вадим и Марина. Мандарины (лат. Citrus reticulata)

I

Как, почему на странных, казалось бы, уродливых деревцах-гибридах вырастают поражающие красотой своей цветы и плоды? Отчего так бывает? На сильных породистых деревьях — ягоды сплошь с червоточинами, а тут — и кривизна кроны, и цветение слабенькое, а вот надо же — усыпано деревце золотыми шарами, кисло-сладкими, манящими… Что происходит под землёй, как затейливо переплетаются корни, как циркулируют под корой соки, почему будоражат новое, неизведанное ранее?

Тем летом, почти четверть века назад, Вадиму, отцу Артёма, едва исполнилось семнадцать.

Сочи. Терраса. Мраморные полы, колонны.

Вадим уже собирается спуститься по лестнице во двор, но замирает, любуется линиями — строгими, чёткими… и светом — мягким, ускользающим, тем, что золотит листву старого каштана. Но вдруг, пожалуй, неожиданно для себя самого изо всех сил бьёт кулаком по белоснежным перилам. Поворачивается к ним спиной, раздражённо думает:

«Как же они меня достали! Даже тосты у них — и те дурные! За рыбалку? За дружбу? Разве это тосты… Пятый день уже пьют. А про этих троих будто забыли напрочь. Хоть бы на пляж их свозили. В горы. В дендрарий, в конце концов», — Вадим потирает ладонь, дёргает бровью.

«Словно так и приехали — кто с жёнами, кто с подругами… А почему нельзя прямо сказать — любовница? Не-е-ет, подруга — так у них принято. Менты, два депутата и Генерал — он один, без жены и без подруги. Глеб — его сын. А девчонки — дочери вон того тощего ментовского полковника, который лапает визгливую бабёнку. “За истинных женщин!” Это вот за этих, что ли? Что собрались голышом в бассейн сигать? А ничего, что на втором этаже трое детей? Сидят наверху, как в тюрьме, играют в приставку. Музыки им снизу хватает, кассеты с фильмами уже заезжены… “Титаник”, “Брат”, теперь ужастики в ход пошли. Ладно Глеб — почти подросток, а девочкам всего лет по семь-восемь, погодки они, кажется…»

Он заходил к ним, к детям, прямо сейчас, поставил тарелки с шашлыком и овощами, собрал с пола конфетные обёртки, с видака — персиковые косточки. Взглянул мельком — три пары застывших глаз, на экране какие-то монстры грызутся. Жуткая картинка.

Второй сезон Вадим здесь, на вилле, помогает матери. Он смотрит на неё сквозь стекло, внутрь дома. Она красивая женщина — прямая, высокая. Волосы — шоколад, кожа — янтарь.

«На экране нет таких, ни в одном фильме нет! Вот везёт же людям — снимают фильмы, рисуют картины. Почему мне нельзя? Не мужское это, не наше… Не поймут. Фотик есть, да. Мыльница… Плёнки извёл за полтора года — километры. А кадров удачных — только два. Мама с блюдом баклажанов и зимний берег, когда в воздухе висела пыль, морская пыль…»

Он снова дёргает бровью, услышав пьяные голоса, прислушивается.

«Спорят… О власти, о каких-то активах, о таможне… И всё это вперемешку с блатными песнями и полуголыми тётками. Показать бы их лица, красные, потные, перекошенные — им самим показать, когда проспятся. И это они называют отдыхом? Так, всё, успокойся».

Он резко распахивает двери, ведущие с террасы в просторную кухню. Мама стоит около плиты. Он почти кричит:

— Я хочу отвести их на море!

— Зачем вернулся, Вадим? Иди домой. Не место здесь тебе, — акцент у мамы тоже красивый, горловые звуки успокаивают, приводят в чувство.

— Мама, а им разве место?

Она взглядывает на сына — быстро, порывисто.

— Ну что ж, присядь, подожди.

И вот они идут вниз, вчетвером: Глеб впереди — руки в карманах, на плече — свёрток циновок, потом девчонки в одинаковых джинсовых сарафанах, зацепившись ладошками, и Вадим с рюкзаком — слева от них.

Он шагает и смотрит, как они дышат: трепещут ноздри, ловят вечерний бриз. И пряди волос чуть колышутся… И дорога легка — вниз, вниз, с горочки, и ноги будто хотят оттолкнуться от асфальта.

Вырвались. Детские лица — и у Алисы, что ближе к нему, и у Глеба, что младше его самого всего года на три, — словно пропитаны этим сияющим воздухом. «Как это запомнить? — думает Вадим. — Как передать? И кому?»

Переход под железной дорогой. Они идут направо и ещё дальше, мимо дач. Берег. Почти штиль сегодня, шуршат волны, вздыхает море… Торопясь, будто можно опоздать, дети скидывают одежду. И плещутся, купаются, но опять — почти молча. Только что-то невнятное бормочет Глеб и повизгивает на тихих волнах Алиса, цепляясь за плечи сестры. Здесь почти пусто, лишь на пирсе — две влюблённые парочки. Глеб выходит из воды, косится на них с интересом и показным презрением. Вадим сдерживает улыбку.

«М-да. Мало народу на юге сейчас. Потому что денег мало, у всех. Только эти, их родители, сорят зелёными бумажками налево и направо. На их деньги пять лет назад и ремонт отгрохали. Вилла… Полвека назад госпиталь там были девушек учили на радисток. А сейчас? Разврат. И мама готовит на них, стирает, убирает всю эту мерзость. Деньги… А чтобы ты сделал, если были бы деньги? Много денег? Не знаю… Но чтобы мать туда не ходила».

Выскакивают на берег мокрые девчонки, кутают мурашки в полотенца, пьют чай из термоса, что успела сунуть Вадиму мама. Ему хочется разговорить их, растормошить.

— Кушать будете? — он шуршит в рюкзаке.

Девчонки фыркают, дружно мотают головами. Вадим непонимающе сводит брови к переносице. «Что не так? Акцент смешной? Да вроде и нет его. Хотя… Русский бы спросил, мол, есть хотите?»

Его сначала напрягало, что записан он русским. Мама же абхазка, кровная, а в паспорте, который он получил год назад, чёрным по белому — Колесов Вадим Михайлович, русский. И сестра русская, хоть имя ей абхазское выбрали — Гунала. Значит: «послушная». Так и есть: ласковая, тонкая, руки — виноградные ветви… «А вот подрастёт — тоже будет туда, на виллу, ходить?! Был бы жив отец…»

Отец Вадима был русским. Так случается. Служил, влюбился. И семья невесты приняла его. Он остался в Абхазии. Жили, радовались солнцу, сыну, дочке. Растили мандарины, виноград. Ходили в горы за орехами…

И только когда отец погиб два года назад, в 93-м, они с матерью и сестрой уехали в Сочи. Уехали… Сбежали. Всё бросили. А русский дед, которого Вадим и не видел никогда, взял да и примчался к ним. Сказал: «Никому я там не нужен». Помог отстроить дом, посадил киви и хурму. Через полгода привёл большую, громкую Майю Тиграновну. «Ну и что, что она без руки осталась, зато добрая, а какие сказки Гунале рассказывает…» — Вадим думает об этой сильной женщине со смесью нежности и уважения.

— Пейте чай, пейте.

Вадим смотрит на море. Он не любит плавать, считает это баловством, игрой. Море — оно живое. И солнце — тоже. Плывёт медовым шаром медленно, по дуге. «Как можешь ты быть каждый день таким разным? Как запомнить мне тебя, Солнце?»

— Вот бы переплыть туда, — это говорит Глеб. Стоит рядом, уже в шортах.

— Куда? — спрашивает Вадим, не отводя взгляда от залитого золотом горизонта.

— А что там? Турция?

— Да. Зачем тебе?

— Мечта у меня — свалить отсюда куда подальше. Надоело всё.

— Мечта, говоришь? Осторожней надо с мечтами. Ну-ка, пошли. Садись.

Глеб фыркает, но усаживается на циновку, перебирая тёплые камни.

— Вы легенды наши слышали? — спрашивает Вадим, заранее зная ответ.

— Не-е-ет… А расскажите нам! — это Алиса, она бойкая, она смелее сестры, но это и понятно.

— Ну, слушайте… — он начинает заговорщически и замолкает, собирая мысли в слова, потом выдыхает, сбрасывая с себя весь этот суматошный день, жару, запахи потных тел, и продолжает негромко:

— Видели вы, как магнолия цветёт? Как её лепестки, девушка эта была нежна. И сильна была, как ветви кипариса. Любой перевал могла одолеть верхом на верном своём зайце…