Гербарий (СИ) - Колесник Юна. Страница 24

И брезгливо касаются гости

Разносолов из глиняных чаш.

⠀

Шёпот: «Глянь — ни кареты, ни платья!»

Но сосновые лапы щедры:

Возле сонной скрипучей кровати

Ароматные стелют ковры.

⠀

Что для нас — и свежо, и бесценно,

Для других — совестливый укол.

Не тревожься! Мы выстроим стену –

Острозубый сплошной частокол.

Финальные строчки она почти кричит, пусть и не в полный голос, но с таким вызовом, так твёрдо и гордо, что у Артёма холодеет спина — от восторга перед её силой. Он резко поднимается, спохватывается, надевает шорты, идёт к двери, потом обратно, снова делает круг по комнате. Останавливается прямо перед ней:

— Что ты делаешь на биофаке?

— Ты не понял…

— Я — понял. Это потом. Мне надо знать — у тебя есть ещё стихи?

— Ты ничего не понял!

Олеська вскакивает, изо всех сил молотит его кулаками по груди, по плечам:

— Что я хочу, ты спрашиваешь, да? Я! хочу! платье! С пайетками! Красное! И туфли на шпильке!

Артём заливается смехом, уворачивается:

— Красное? Точно красное?

— Точно! И розы хочу! Сто штук! Нет, триста!

— Как же вы в гневе восхитительны… Точно — Марго! — он приседает под тяжестью прилетевшей-таки подушки. — Ах так! Ну держись, ведьма рыжая!

Им уже кто-то барабанит снизу, наверное, таджики-рабочие, но они целуются и ничего не слышат.

V

Дня через два Артём говорит по телефону. Диалог деловой и краткий.

— Отец. Я же никогда ничего не просил. Остальное уже всё решено. И Виктор машину обещал. Помнишь Виктора?

— Да. А деньги?

— У меня были, копирайтинг тоже доход приносит.

— Но завтра!.. Ты шутишь, Артём? Где я свет возьму, где людей?

— Найди, я прошу. И ещё, отец, это очень важно. В Осинках, Гайдара, семь, там бабушка…

На следующий день Артём вызывает такси. Они едут долго. Промзоны, дачи, трасса, трасса, потом — просёлок.

«Совсем скоро — дом. Там тепло, там бабулины ватрушки… И она постелет нам вдвоём, и всё будет так, как ты хотела. Ты покажешь ему гору, с которой каталась на санках, и чердак, и берёзовую рощу…» Олеся доверчиво дремлет, прижимаясь к Артёму, ей спокойно и хорошо.

Внезапно машина тормозит, водитель оборачивается к ним, хмуря седые брови:

— Всё, ребятки, приехали.

— Нет, ещё минут сорок, — Олеся, даже не открывая глаз, чувствует, знает. Сколько раз каталась туда-обратно на автобусе.

Но таксист качает головой:

— Движок, говорю, накрылся, выходим.

— Куда выходим, дядя? — Артём резко выпрямляется, отвлекаясь наконец от смартфона.

— Вы что, смеётесь? — тут и Олеся наконец окончательно просыпается.

— Если бы. Вылезайте, молодёжь, прогуляйтесь. Погляжу тут. Свистну, как разберусь.

Они выходят из автомобиля, на всякий случай прихватив вещи. Артём пристально смотрит на водителя, застывшего возле открытого капота:

— Не обманешь, дядя? А то давай помогу?

— Не стой над душой, парень. И так дело дрянь.

Темнеет. Накрапывает дождь. Направо уходит аллея, шуршащая листвой, сумеречная, недлинная.

— Где мы, Олесь? Зараза, связь пропала… Вот влипли. А это что за ворота?

Олеся разминает руки-ноги — засиделась, мельком смотрит туда, куда указывает Артём:

— Подвязье это, усадьба старинная. Экскурсии туда водят, кажется. Но я ни разу не была.

— Ого! Любопытно, слушай. Пошли посмотрим?

Они подходят ближе. В воротах усадьбы нервно снуёт человек с телефоном, что-то умоляюще втолковывает в трубку. В сумерках Олеся не замечает поразительного сходства.

Человек видит их и замирает как истукан. Потом бросается наперерез.

— Стойте, стойте! Девушка, милая, это же чудо! Вы мне нужны!

— Ничё, нормально так… — начинает Артём, но человек отмахивается от него.

— Девушка, у вас типаж! А у нас аренда проплачена! Пойдёмте со мной, бога ради, время теряем!

— Что вы от меня хотите? Тёма! — Олеся выдёргивает ладонь, отступает под защиту Артёма.

— Послушайте, мужчина…

Но тот и слышать ничего не желает:

— Успокойтесь, ничего противозаконного. Вам, девушка, и делать почти ничего не нужно — только переодеться и у камина постоять пять минуточек. Несколько кадров. Всё готово: и свет, и… Визажист весь на нервах, а Яночка наша с гриппом слегла. Я заплачу, вы не переживайте! И снимки будут, обещаю!

Вот тут Олесе стало интересно, и она согласилась.

Внутри усадьбы — огромной, с башенками по углам, с парадной полукруглой лестницей, с прохладным тёмным залом и люстрой, в которой мерцали настоящие огромные свечи — суетятся люди. Олесе собирают волосы, машут кисточками у лица. Включают лампы, ставят какие-то экраны. «Софиты? Отражатели? Или как они называются?» — Олеське, по сути, всё равно, она отчаянно крутит головой, путая кудри, мешая закончить укладку. Где же Артём? Бросил её тут? Чужие люди вокруг, всё быстро, ничего не понятно, что-то колется на открытых плечах, туфли велики, она боится упасть. Ей велено стоять у камина, «изящно оперевшись». Но Артем? Где же он?

— Работаем! — это голос того человека, который притащил их сюда, он держит огромную профессиональную камеру наизготовку, как пулемёт, и от этого Олеське делается страшно.

После его слов — тишина, слышен только треск дров в камине. Загорается круг света. Звенит музыка… тихая-тихая.

И он вступает в этот круг — он, её любимый. Олеся не видит смокинга. Не видит бархатную коробочку. Видит только его взгляд, прозрачный и чистый. «Вот же они, глаза цвета моря, те самые, в которые ты, Олеська, влюбилась два года назад. Он тут, он тебя не бросил. Значит, всё хорошо».

Артём останавливается и говорит, запинаясь:

— Олеська моя… Я хочу… ты будешь моей? Женой будешь?

Она с трудом осознаёт, что происходит. Оглядывается, видит улыбающихся людей. «Это всё сделал он? Это что же — всё для тебя, Олеська? Платье, цветы, камин этот…» — она оглядывает себя сверху вниз, волосами задевая пайетки. «Как, зачем? Почему нельзя было — просто?» И она плачет, отцепляя непослушные локоны, почти кричит:

— Ты дурак… Какой же ты дурак!

И стоит перед ним в алом струящемся платье, такая же юная и свежая, непокорённая, как эти розы в высоких корзинах около её ног. Слезы её уже не копятся на ресницах, льются вниз, и она совершенно не знает, что делать. И Артём, застывший с маленькой коробочкой в руках, ослеплён не столько красотой этой неизвестной ему девушки, сколько тем, как угадали они оба с этим образом, как влился он в эту атмосферу Средневековья, глубоких теней по углам, влажного аромата роз и удушливого плавящегося воска. Кто-то из присутствующих прозаично шмыгает носом.

Раздаётся громкий улыбчиво-недовольный и такой знакомый для Олеси голос:

— Леся, доча, что ж ты опять рыдаешь? — низенькую женщину выводит ближе к камину тот самый фотограф. — Слёзы — слабость твоя, помнишь?

— Бабуля… Бабулечка моя… — она бросается к ней, путаясь в подоле платья. — Он меня замуж зовёт?

— Зовёт, зовёт. Только вот не пойму — ты идёшь или нет?

Конечно, она согласится. И будет шампанское, и поздравления, и поездка в Осинки вместе с Вадимом. И серьёзное интервью с бабушкой, и банька у соседей, и утреннее счастливое пробуждение.

А вот потом, уже по дороге обратно в город, эйфория внезапно покинет Олесю. И дальше, после знакомства с Мариной, с Антоном, ей станет только тяжелее. Никак в голове её не сможет уложиться, что отец её парня — известная медийная личность, в прошлом — эпатажный фотограф, сейчас — режиссёр-оператор фестивальных фильмов, что живут они в шикарной (по Олесиным меркам) квартире-студии, что мать Артёма, такая хрупкая, некрасивая, победившая болезнь свою, смогла остаться ровной и тихой, и что все те простые люди, с которыми она жила под одной крышей на юге — все они молчали о реальном положении дел в их семье. Она не поверит в ссору Артёма с отцом, решит, что это была проверка, спектакль, как тогда, в усадьбе.