Вечерние новости - Хейли Артур. Страница 56

— Я люблю тебя такой, какая ты есть.

Она серьезно взглянула на него:

— Это правда, Гарри?

Он медленно кивнул:

— Правда.

Они посмотрели друг другу в глаза, и каждый прочел во взгляде другого то, что хотел.

В здании аэропорта Партридж ненадолго оставил Джемму. Он подошел к туристическому бюро и задал несколько вопросов прыщавому юнцу за стойкой. Юнец, глупо улыбаясь, объяснил ему, что им с сеньорой надлежит доехать до Лас-Боведас, той части старого города, которая находится за крепостной стеной, на площади Франции. Там они найдут муниципальный juzgado [28].

Партридж и Джемма отправились в старый город на такси. Они вышли около высокого обелиска, увенчанного Шантеклером — петушком с раскрытым клювом. Обелиск был воздвигнут в честь строивших канал французов, среди которых был знаменитый Фердинан де Лессепс.

Примерно через двадцать минут в причудливо декорированной комнате, которая когда-то служила тюремной камерой, Гарри Партридж и Джемма Бачелли стали мужем и женой. Во время пятиминутной церемонии судья, одетый в guagabera [29] — облачение отнюдь не торжественное, — подписал Acta Matrimonial [30], за что Партридж заплатил двадцать пять долларов, он также вручил по двадцать долларов двум стенографисткам, выступавшим в роли свидетелей.

Жениху и невесте сообщили, что дополнительная формальность — регистрация брака — не обязательна и в общем-то излишня, если они не вернутся сюда за разводом.

— Мы зарегистрируем брак, — сказал Партридж, — но не вернемся.

И наконец судья вяло пожелал: “Que vivan los novios!” [31] Молодоженам показалось, что эту фразу он произносил уже множество раз.

И тогда, и после Партридж недоумевал, как Джемма, не моргнув глазом, согласилась на гражданскую церемонию — ведь ее религия этого не допускала. Она была урожденной католичкой и свое начальное образование получила в школе Сакрекер. Но всякий раз, когда он ее об этом спрашивал, она лишь пожимала плечами и говорила: “Господь поймет”. Вероятно, это было типичным проявлением беспечного отношения к религии, которое свойственно многим итальянцам. Однажды он слышал, что итальянцы считают самого Создателя итальянцем.

Разумеется, известие о женитьбе разнеслось по самолету быстрее четырех ветров земли — эту цитату из “Откровения Иоанна Богослова” употребил корреспондент лондонской “Тайме”. После вылета из Панамы в салоне для журналистов отпраздновали это событие — с икрой, шампанским и прочими напитками, в которых не было недостатка. Экипаж и стюарды приняли участие в “банкете” — насколько им позволила работа — и сообщили Джемме, что она полностью свободна от своих обязанностей до конца дня. Даже капитан экипажа, ненадолго отлучившись из кабины, явился с поздравлениями.

Среди веселья и теплых пожеланий от Партриджа не укрылось то, что некоторые из присутствующих сомневались в прочности этого брака, а мужчины еще и завидовали.

Никого не удивило, что святые отцы демонстративно проигнорировали свадьбу, и до конца поездки Партридж чувствовал холодок и неодобрение с их стороны. Как журналисты ни старались, им так и не удалось выяснить, дошла ли эта новость до папы. Во всяком случае, в салоне для журналистов папа ни разу больше не появился.

В те редкие минуты, когда Партридж и Джемма могли побыть вдвоем, они строили планы на будущее.

В номере нью-йоркского отеля.., медленна и печально.., образ Джеммы исчезал. Настоящее вытеснило прошлое. И наконец изнуренный Гарри Партридж уснул.

Глава 10

Мигель получил телефонограмму в 7.30 утра в субботу на своем опорном пункте в Хакенсаке. Звонок застал его в небольшой комнате на первом этаже основного здания: здесь находился его рабочий кабинет и здесь он спал.

Из шести радиотелефонов, которыми располагала его группа, один мог принимать экстренные звонки — его номер знали только те, кто имел на то право. Мигель всегда держал этот телефон при себе.

Абонент, согласно инструкциям, звонил из телефона-автомата, чтобы не засекли ни один из номеров.

Мигель вот уже час напряженно ждал этого звонка. Он поднял трубку после первого же сигнала и сказал: “Si?” [32]

Звонивший произнес пароль: “Tiempo” [33], на что Мигель ответил: “Relampago” [34]. Существовал запасной вариант ответа: если на “погоду” он ответил бы словом “гром” вместо “молния”, это означало бы, что в силу ряда причин его группе нужна двадцатичетырехчасовая отсрочка. Под “relampago” подразумевалось следующее: “Мы готовы к отъезду. Назовите место и время”.

За этим последовала главная фраза: “Sombrero, profundo sur [35], две тысячи”.

“Sombrero” означало аэропорт Тетерборо, до которого было меньше мили пути, “profundo sur” — южный въезд. Число “две тысячи” служило указанием времени — 20.00, когда заложники и сопровождающие должны подняться на борт колумбийского самолета “Лирджет 55ПР”.

Мигель коротко ответил: “Lo comprendo” [36], и беседа окончилась.

На сей раз звонил другой дипломат — сотрудник Генерального консульства Колумбии в Нью-Йорке; вот уже месяц — с момента прибытия Мигеля в Соединенные Штаты — этого человека использовали для передачи информации. Дипломатические корпуса Перу и Колумбии кишели людьми, либо сочувствовавшими “Сендеро луминосо”, либо состоявшими на службе у “Медельинского картеля”, либо и то и другое одновременно; они вели двойную игру за немалые деньги, которые получали от латиноамериканских королей наркобизнеса.

После телефонного разговора Мигель обошел дом и другие постройки, предупреждая остальных об отъезде, хотя приготовления велись уже полным ходом и каждый знал, что от него требуется. Лететь с гробами, в которых будут перевозить узников, должны Мигель, Баудельо, Сокорро и Рафаэль. Хулио оставался в Соединенных Штатах в прежнем качестве агента “Медельинского картеля” — на “случай надобности”. Карлос и Луис должны через несколько дней вылететь в Колумбию разными рейсами.

У Хулио, Карлоса и Луиса оставалось напоследок одно дело: после того как самолет улетит, они должны выгнать из гаража машины и бросить их в разных концах города.

Мигель много думал над тем, как поступить с их логовом в Хакенсаке. Он решил было на прощание поджечь все. Однако пожар привлек бы внимание, пепел могли подвергнуть экспертизе, и не исключено, что всплыли бы улики. Пусть даже это и не имело значения — их все равно здесь уже не будет, — но с какой стати облегчать работу американской службе безопасности. Поэтому идею поджога Мигель отверг.

Если же просто уехать из дома, оставив все как есть, никто — в течение нескольких недель, а то и месяцев, а то и вовсе никогда — не заподозрит, что у похитителей был тут опорный пункт. Следовало только избавиться от автомобилей — разъехаться в них в разные стороны и бросить. Конечно, это было опасно, особенно для ребят, которые сядут за руль трех легковых машин, фургона и катафалка, но, по мнению Мигеля, риск был не так уж велик. В любом случае он принял такое решение.

Первым на глаза Мигелю попался механик Рафаэль, и он сказал этому мастеру на все руки:

— Выезжаем сегодня вечером в 19.40.

Рафаэль что-то буркнул себе под нос и кивнул — казалось, его больше занимал фургон, который он накануне перекрасил. Еще совсем недавно фургон был белый, с надписью “Суперхлеб”; теперь он стал черным, на обеих стенках золотом было выведено: “Тихий похоронный приют”.