Городские сказки - авторов Коллектив. Страница 5

— О чем нынче говорят люди? — обратилась Тишина к Ветру, прерывая… саму себя? — Раз уж мы приняли такой облик, надо, пожалуй, соответствовать, а ты чаще заглядываешь в их жилища. Так что рассказывай.

— Говорят? О разном. Одни философски сотрясают воздух, пуская меня сквозь открытую форточку в накуренную кухню, другие и вовсе не замечают того, что говорят, закрутившись в ежедневной кутерьме забот и дел. Третьи поют.

— Они до сих пор не разучились? Когда так мало тишины в их городах, кому захочется петь?

— Все просто: некоторые перестают слушать гул голосов внутри и снаружи, и у них начинается голод по настоящим звукам — звукам, которые имеют значение. Такие люди начинают писать стихи. А где слов уже не хватает, помогает гитара.

— И много ты таких видел?

— За ними мне больше всего нравится наблюдать, так что немало, хотя найти их бывает непросто: иногда приходится долго кружить по паркам и подземным переходам. Да и не все они на самом деле такие, каковыми пытаются казаться.

— Мне так интересно! Может быть, мы тоже попробуем петь?

— Боялся уже, что ты не предложишь! Конечно, попробуем! Но место сегодня выбираю я.

— Согласна, — ответила она, жизнерадостно улыбнувшись.

Двое неторопливо приближались к городу, окунувшись в свои мечты. Негромко распевались, пробуя свежий воздух приближающегося утра на вкус.

Светало. Тишина и Ветер с улыбкой смотрели им вслед, зная, что теперь они не пропадут.

Шаман

она же Анна Быстрова

И мир ломается

У Лафале тонкие черты лица, большие, прозрачно-зеленые, совершенно русалочьи глаза и трогательно-короткие волосы, цветом похожие на самый светлый мед. Лафале с одинаковым успехом может быть и парнем, и девушкой. Она-он вряд ли выбирает, кем стать сегодня, — скорее, надевает личину рассеянно, как одежду. Лафале всегда носит одежду с короткими рукавами и без воротника, чтобы видны были татуировки, покрывающие, наверное, все тело. Татуировки меняются каждый день. Лойи точно знает, что все они — тексты еще не написанных книг. Почти что больше всего на свете Лойи хотел бы прочитать их. Больше всего — быть рядом с Лафале, потому что существовать с ним даже не в разных реальностях, а на разных уровнях восприятия — это невыносимая боль.

Лойи абсолютно не умеет сдерживать слова, вихрями кипящие внутри, сворачивающиеся в горячие золотые спирали там, где у обычных людей по традиции находится сердце. У Лойи длинные, до плеч, пушистые черные волосы, а в глазах пляшут искры золотых огней, и Лойи, разумеется, тоже вполне может быть кем угодно — только бы его-ее слушали и слышали.

Лафале, к сожалению, не умеет слушать. И говорить тоже не может. Только писать. У Лафале невероятно красивые руки; но как же сложно заставлять себя внимательно смотреть, пока не заболят глаза, и не исчезать, потому что Лойи по сути своей невидим. Лойи раньше даже не представлял, что так можно — смотреть и быть видимым. Лафале точно так же не подозревал, что можно слышать и говорить. Лафале страшно закрывать глаза, потому что кроме бесчисленных букв в его жизни ничего никогда не было. Но теперь есть Лойи, и Лафале все-таки смыкает веки и очень старается слушать, пока не начинает кружиться голова от непривычных ощущений.

Лафале абсолютно не создан для того, чтобы говорить и слушать. Он-она умеет писать и читать — глазами, не слыша голоса даже в своей голове. Лафале создана быть совершенно счастливой со своими текстами и тонкими летящими буквами на руках, груди и животе. По утрам она-он подолгу смотрится в зеркало, не обращая внимания на то, что дом — уже новый, какого не было раньше. Иногда замок, иногда маленькая хижина, иногда тюремная камера. Лафале — живое воплощение всех книг и историй, что когда-либо были или еще не были написаны.

Лойи, честно говоря, не уверена, что у нее вообще есть дом. Вокруг есть только звуки — громкие и тихие: шелест, шепотки и грохот. Лойи считает, что нет в мире ничего прекраснее музыки. Лойи тоже вполне счастлив быть флейтой или скрипкой, потому что с губ его срываются слова, которых никогда не было в его голове — зато были в тысячах других. Лойи — самый точный в мире музыкальный инструмент. «Солнце играло на горячих изгибах серебряных труб». «Летний дождь танцует на крышах и целует лицо спящего города». «Я закрываю глаза и вижу во снах тысячи зеркал». Лойи не задумывается над тем, что произносят его губы. Лойи никогда никого не видел и тем более не целовал.

Лафале оказывается прекраснее музыки в тысячи раз, и Лойи ужасно боится признаться в этом самому себе. Лойи видит Лафале. Лафале слышит Лойи. И мир ломается.

Слова замерзают на губах у Лойи и начинают тревожно шевелиться на коже Лафале. Они обе дрожат не от страха, а от чувств, впервые зародившихся у них самих независимо от текстов чужих книг.

Только одни слова звучат в голове у Лойи. Он молчит невыносимо долго, не решаясь произнести их. Он думает о том, что Лафале все равно не сможет услышать.

Лафале беззвучно плачет, разглядывая слова, проступившие на коже. Лафале шевелит губами, чего никогда раньше не делала. С губ не срывается ни звука. Буквы плывут в глазах у Лойи, их никак не выходит прочесть. Но слез в глазах Лафале вполне достаточно.

— Я…

Лойи запинается, губы пересыхают, потому что у него — воплощения звука и голоса, по нелепой случайности получившего вдруг человеческий облик — никогда раньше не было своих собственных слов и чувств. Они оба не созданы для чувств — какая несусветная глупость!

Лафале улыбается, и слезы высыхают на ее-его щеках. Читать по губам — как же сразу не поняла? Читать по губам ничуть не сложнее, чем просто читать. Она беззвучно повторяет слова, и Лойи замирает, вслушиваясь в движения воздуха.

Лафале впервые обретает звучание и несмело улыбается еще раз, глядя на мерцающего Лойи, чуть не потерявшего видимость от удивления и восторга. Густые спирали строк пульсируют в такт, окончательно заменяя сердца.

Обрести настоящее физическое тело и прикоснуться друг к другу, оказывается, сложно только с непривычки. Лойи все еще не может прочесть татуировки, но ему невероятно нравится гладить их пальцами. Лафале не слышит слов, но очень быстро учится бегло читать по губам.

Город появляется сам собой. Они просто просыпаются в нем и вместе с ним — вместе друг с другом. Делают первый глоток горьковатого, но все-таки свежего воздуха. Лойи надевает наушники — музыку не включает, просто приглушает посторонние звуки. Лойи молчит и ведет за руку закрывшего глаза Лафале. Им обоим совершенно не страшно.

Шаман

она же Анна Быстрова

Об автобусах, простых истинах и деревьях

Джорджи больше всего на свете нравятся автобусы. Он подолгу смотрит на них: зелень и голубое небо отражаются в стеклах, Джорджи глядит и жмурится от удовольствия. Столько времени собирал на улицах потерянные людьми монетки, чтобы накопить на поездку, — и вот свершилось. Джорджи никогда раньше не ездил на автобусах, только смотрел подолгу — чуть ли не целыми днями мог так стоять.

Но теперь Джорджи сидит в автобусе, принюхивается к запахам духоты и бензина, и глаза его сверкают от радости свежей весенней зеленью. Джорджи высыпает мелочь в руку кондуктора и так счастливо улыбается, что никак не получается ругаться на него. Он забивается в уголок к окну, ерзает от нетерпения и почти перестает дышать, когда целую вечность спустя автобус все-таки отъезжает от остановки. Джорджи слушает шум колес и мотора, прижимается теплой щекой к стеклу. Сначала от счастья он даже не слышит чужих голосов. Но потом они все-таки врываются в уши: