Греховные тайны - Хейз Мэри-Роуз. Страница 51

Боже, как она ненавидела Стива Романо!

Она позвала стюардессу, заказала водки, залпом осушила рюмку и попросила еще. Горящими от ненависти глазами смотрела на Стива Романо, сидевшего впереди, красивого, как сам дьявол, и в своей камуфляжной куртке, штанах цвета хаки, сдвинутом на затылок берете, какие носят террористы, похожего на бандита-главаря.

Сейчас он беззастенчиво флиртовал со стюардессой.

Спальня Изабель в «Паласо асул» — лучшем отеле в Сан-Бласе, служившем одно время летней резиденцией европейского посла в Мексике, — по размерам могла сравниться с бальным залом. Высота потолка достигала двадцати пяти футов, как в соборе. Огромные окна украшали затейливые металлические решетки и тяжелые деревянные ставни. В комнате стояли две двуспальные кровати, над которыми медленно вращался громадный вентилятор, разгоняя горячий влажный воздух. Двойные резные двери красного дерева выходили во внутренний дворик с цветущим кустарником, где, не умолкая, кричали попугаи.

Отель «Паласо асул», наверное, был одним из самых романтических мест, которое когда-либо видела Изабель.

Но она только что потеряла любимого человека и сейчас находится в этом отеле с самым ненавистным ей человеком.

Лежа на огромной кровати, прислушиваясь к непонятным ночным звукам и шорохам, она тихо плакала.

Через некоторое время, словно по сигналу, ручка на входной двери дрогнула, раздался свистящий шепот:

— Иза, крошка, впусти меня. Это Стиво.

— Пропади ты пропадом, — прошептала Изабель в темноту. Пусть думает, что она спит и не слышит. Войти он не сможет — она закрыла дверь на два железных засова, а толщина двери три дюйма. Пусть попробует открыть. И вообще ей больше не нужно подчиняться Стиву Романо. Теперь-то уж никто не снимет ее с картины.

— Ты не могла бы обращаться с ним повежливее? — спросил Бад Иверс. — Я-то думал, у вас любовь. И все так считали. Прекратите вы наконец эту бесконечную грызню.

У бедняги Иверса проблем было достаточно и без того. Погода совсем испортилась. Шел нескончаемый проливной дождь. Половина членов съемочной группы мучилась поносом. Главного оператора укусило какое-то загадочное насекомое, от чего у него началась сильнейшая аллергия, и его пришлось срочно отправить на вертолете. Доставка самых необходимых вещей также превратилась в проблему. Пленка испортилась из-за постоянной сырости. Оставшиеся на ногах члены группы грозили забастовкой, впали в уныние и постоянно пили.

В промежутках между съемками — если еще удавалось что-то снимать — Изабель сидела на дымящейся от пара террасе и пила текилу или — если дождь на время утихал — на влажном пляже, под тяжелыми серыми облаками, с отчаянием думая о том, будет ли она еще когда-нибудь счастлива.

Единственным лучом света в этом мрачном царстве стало появление Рефуджио Рамиреса, который приехал делать рекламные снимки на съемочной площадке.

Они с Рамиресом давно уже стали друзьями. Изабель многим была ему обязана, она чувствовала себя с ним легко и свободно и, что самое главное, с ним одним могла говорить о Дэвисе.

— Боюсь, что все кончено, — рыдая, проговорила она, сидя напротив него за шатающимся деревянным столом в баре с крышей из пальмовых листьев, под названием «Коко-локо».

Рамирес смотрел на нее с непередаваемым выражением понимания и сочувствия. Потом они бродили по берегу под кокосовыми пальмами, которые гремели орехами над их головами при сильных порывах ветра. Далеко в море черная клубящаяся туча, предвестница надвигающегося урагана, уже закрыла звезды.

— Господи, что же мне делать? Я чувствую себя ужасно. — Изабель снова зарыдала.

— Ну что ты, Иза! Все будет нормально. Иди сюда.

Она повернула к нему мокрое от слез лицо, уткнулась в теплое плечо. Его руки гладили ее так нежно, так ласково. Он тихонько бормотал что-то, как будто успокаивая скулящего от боли зверька. Изабель чувствовала, как высыхают на глазах слезы. Опытными, всезнающими пальцами он гладил ее волосы, приподнял подбородок, поцеловал в губы. Она забыла о том, как он уродлив.

Потом он снял кожаную куртку, расстелил на песке, потянул Изабель вниз и сам сел рядом Она лежала в его объятиях, а он укачивал ее, как маленького ребенка, бормоча что-то на смеси испанского с английским. Он качал ее, не меняя ритма, но Изабель внезапно почувствовала, как он ловкими пальцами художника расстегнул на ней блузку и начал ласкать ее грудь.

Руки его казались нежными, теплыми и любящими.

Он осторожно опрокинул ее на песок, и она не остановила его.

Рамирес принес ей утешение и доставил удовольствие. Изабель вспомнила слова Дэвиса о том, что уродец Рамирес занимался любовью с самыми красивыми женщинами Лос-Анджелеса. Вспомнила, как она тогда не поверила этому. Сама мысль об этом тогда показалась ей отвратительной. Теперь же она находила это естественным. Рамирес оказался настоящим любовником, он лишь хотел доставить ей удовольствие, ничего больше. Занимаясь любовью с Рефуджио Рамиресом, Изабель даже смогла на какое-то время забыть о Дэвисе. Она забыла обо всем, кроме этих ласковых рук.

Через три дня наступило ясное солнечное утро, и все пришло в движение. Все почувствовали огромное облегчение оттого, что можно снова начать работать. Они работали от рассвета до темноты, стараясь использовать каждую минуту солнечного дня. Сухая погода простояла неделю, и всю эту неделю Иверс не давал передышки с рассвета до заката.

В конце концов осталось отснять лишь одну ключевую сцену. После этого они смогут уехать. Финальные натурные съемки в деревнях и джунглях будут осуществляться со вторым составом.

На рассвете все погрузились в три джипа и поехали по залитой водой дороге через кокосовые рощи к опушке леса.

Изабель боялась этой сцены — ее главной сцены с Романо. В этом эпизоде Мария пытается спастись бегством. Ей удается выбраться из лагеря и убежать, однако Энрик Диас, главарь бандитов, настигает ее и в конце концов насилует. Пока джип трясся по узкой, поросшей кустарником дороге, Изабель пыталась войти в роль. Она должна поставить себя на место Марии. Что чувствует в этой ситуации Мария? До какой степени отчаяния она дошла? Ее похитили под дулом пистолета, она находится во власти этого ужасного человека, в постоянном страхе, без сил, полуголодная, почти потерявшая рассудок.

Жизнь ее зависит от того, удастся ли ей спастись, прежде чем они убьют ее.

И вот сейчас у нее появилась слабая, призрачная надежда… Может быть, удастся выбраться из палатки под покровом ночи, перед самым рассветом. Ее похитители вечером перепились и сейчас валяются по всему лагерю мертвецки пьяные. Охранник с ружьем тоже задремал.

Осторожно, очень осторожно, на цыпочках, двигалась она, в перепачканных джинсах и разорванной шелковой блузке, со слипшимися, спутанными волосами. Она чувствовала себя такой грязной, униженной, раздавленной.

Даже в туалет ей приходилось ходить на глазах мужчин, издевавшихся над ней.

Под ногами хрустнула веточка. Она замерла. Стояла, вслушивалась, пытаясь унять тяжелое хриплое дыхание и оглушительное биение сердца. Ничего. Какое счастье… пока все в порядке. Лагерь скрылся из виду за густым кустарником. Господи, кажется, удалось! Она спасется.

Найдет дорогу, там будут машины, там будут люди. Кто-нибудь ей поможет… Она всхлипнула, смахнула слезы с лица. Боже, помоги! Она спасется, должна спастись…

— Остановитесь, мисс Коллинз.

О Господи! Она застыла на месте, прижав руки к бедрам, зная, что в спину направлено дуло револьвера.

Снова громко всхлипнула — теперь от ужаса, отчаяния и ярости.

— Повернитесь. Только медленно.

Вот он стоит на краю поляны, широко расставив ноги, высокий, худощавый, опасный, как пантера, с пистолетом сорок пятого калибра, нацеленным прямо ей в грудь.

Мрачно рассматривает ее.

— Вы никуда не уйдете.

С этими словами он направился к ней скользящей походкой хищника, приближающегося к жертве.

Она беспомощно наблюдала за ним. Заговорила надтреснутым от страха голосом: