Мадонна Фьора, или Медальон кардинала делла Ровере (СИ) - Кальк Салма. Страница 25

— Да, еще как! Я теперь, по крайней мере, смогу уснуть спокойно.

— Вы ведь не только коллеги, но и близкие друзья?

— Именно так. Сначала мы были двое итальянцев, потом двое из Рима, хотя если бы остались в городе, то не имели бы ни одного шанса встретиться и уж тем более подружиться. Разве что случайно.

— А почему? — ей стало интересно.

— А вы не знаете?

— Нет, я, видимо, нелюбопытна и слишком в себе. И очень многое проходит мимо меня. Поэтому рассказывайте, пожалуйста.

— Все просто — его отец в те времена был разносчиком пиццы, а мой — аристократом. Он рос на улице и ходил в местную школу, а я учился в отличной, но дорогущей закрытой школе с полным пансионом. У меня и все приятели были такие же, а он уже лет в тринадцать верховодил в уличной банде, которая держала в страхе весь район.

— Подождите, но он вовсе не производит впечатления человека бедного, невоспитанного или необразованного, — удивилась она.

— Так сколько воды утекло! Он талантливый организатор и решительный командир, и генерал, ваш родственник, приложил немало усилий к тому, чтобы один из его выдающихся офицеров был блестящим во всех смыслах. Надо сказать, Лодовико сначала очень сильно сопротивлялся. Говорил, что как по шее дать — знает, как застрелить — тоже, и как организовать операцию из нескольких участников, тоже хорошо себе представляет. А большего, вроде как, и не нужно. Но генерал умел быть убедительным, в итоге Лодовико научился самым разным вещам. В том числе и зарабатывать деньги, а не только отнимать. Сейчас у его отца сеть пиццерий по городу, его вечно нездоровая матушка выздоровела и благоденствует в большом доме с прислугой, сестра удачно вышла замуж и подарила ему двух племянников, а сам он с удовольствием наведывается к ним в выходные.

— Надо же, не подозревала. Впрочем, я невнимательна к окружающим. Это неправильно, нужно с этим что-то делать. Но скажите, как вы, такие разные, стали друзьями?

— Знаете, это довольно личная история.

— Я не имею привычки болтать, если что. Ни о себе, ни о других.

— Я заметил, — усмехнулся он. — Но поскольку вы иногда показываете какие-то свои удивительные стороны, то я, пожалуй, тоже покажу. Вы готовы слушать долгий рассказ о прошлом?

— Я очень люблю слушать долгие рассказы о прошлом, — она положила приборы, отставила пустую тарелку и взяла бокал.

Он помолчал немного, потом улыбнулся, не глядя на неё — вероятно, какому-то воспоминанию.

— Хорошо, слушайте. Дело было так. Это все случилось, когда мы оба, только-только из академии, служили у генерала первый год. У Лодовико дома осталась девушка. Соседская дочка, с детства знакомы, вместе росли, все дела. Она его ждала, писала ему письма, очень трогательные, они беседовали по телефону, а когда он ездил домой, они встречались. Он предлагал ей выйти за него замуж, причем неоднократно, но она отвечала — сначала вернись окончательно домой, а там выйду. Не хочу, говорила, сидеть всю жизнь одна и ждать мужа. Сговорились вроде, что он полгодика еще послужит, потом вернется, и там уже свадьба и все такое. Кольца от него она тоже не взяла — а вдруг что с ним случится, и он не вернется, а она уже невеста просватанная, ничего хорошего. Ладно, он приехал к нам, радостный такой, мы уже смирились с мыслью, что он нас покинет, и вдруг девушка перестаёт отвечать на письма. Не подходит к телефону, ее домашние, которые в курсе их отношений и вроде как согласны на всё, говорят, что её нет, но они ей передадут непременно, что он звонил. И так примерно месяц. Он мрачнеет, места себе не находит. Я долго у него выпытывал, что происходит, он долго огрызался, что не моё это дело, но потом рассказал — когда держать в себе уже сил не осталось. Стали ломать голову вместе. Кончилось тем, что генерал вызвал его к себе и спросил — что случилось? Лодовико не сразу, но раскололся и ему тоже рассказал, что именно случилось. Тогда генерал вызвал еще и меня и говорит — а поезжайте-ка, ребята, и разберитесь, что там происходит, от вас тут всё равно толку нет, один ходит мрачнее тучи, а другой его утешает. Вот такой вам мой приказ, отправляйтесь утром и чтоб без победы не возвращались. Мы и поехали.

— Что-то мне подсказывает, что хорошего конца не будет, — покачала головой Элоиза и допила вино из бокала, впрочем, Марни тут же налил ей снова.

— Смотря, что считать хорошим концом, — хмыкнул он.

— Ну как же — любовь до гроба, свадьба и прочее.

— Вот любовь до гроба-то как раз там была. И даже немножечко за гробом.

— Это как? — она удивленно взглянула на него.

Налил себе тоже, выпил, хмыкнул.

— А расскажу сейчас. Мы приехали поздним вечером и сразу же, никуда не заглядывая и ни с кем не встречаясь, пошли к Лодовико домой — если что случилось, дома должны знать. Так и оказалось. Господин Сан-Пьетро хмуро глянул на него и сказал — а нет больше твоей Терезы, померла она. Как померла? А никто не знает, как. То есть знают-то все, что её ударили ножом в сердце, а вот кто и как — даже сплетники молчат. А почему молчат? Потому, что боятся. Потому, что за Терезой последнюю пару месяцев знаешь, кто ходил? Сандрино Скарпо, дружок твой распрекрасный. Говорил, что нечего ей тебя ждать, лучше синица в руках, чем журавль в небе и все такое. Цветами ее осыпал, кольца дорогие приносил, правда, она не брала и говорила, что ждет тебя, что ты ей жених и все такое, что там говорят в таких случаях. Да только он не особо слушал. Пытался и в дом к ним ночью забраться, и её куда только не зазывал — все без толку. А когда в окно лез, его чуть отец Терезы из старого ружья не подстрелил, едва спасся. Смеху было на всю улицу, сам понимаешь. Лодовико спросил, конечно, почему ему сразу не сообщили. Как почему — да потому, что Сандрино с компанией тут весь район держат, без тебя совсем страх потеряли, а ты вон как далеко. И это отец Терезе запретил тебе писать и звонить, чтобы еще больших бед на семью не навлекать, а то у них еще четыре младших девчонки, сам знаешь. Вроде как если ты приедешь и женишься на ней — тут и делу конец, а пока пусть сидит тихо и не высовывается. Но к мессе она ходила, утром и вечером, и вот однажды вечером ушла и не вернулась. Нашли утром, на улице, в рваном платье, босую, изнасилованную и мёртвую. Конечно, шум, полиция, но никто же ничего не сказал, да и нечего особо говорить было, особенно сначала. Сейчас-то уже две недели прошло, рассказывают, будто Сандрино среди своих говорил, что это он ее, потому что не захотела с ним ни под венец идти, ни просто так жить. Свои-то свои, а всё одно все всем родня и соседи, и слушок пополз, но доказательств никаких нет.

Можно представить, на что стал похож Лодовико, когда все это услышал. Мы с господином Сан-Пьетро его едва в четыре руки удержали, он хотел тут же бежать в ночь, ломиться в дом Сандрино и убивать его на месте. Но удержали, напоили и уложили смертно пьяного, а я строго наказал всем его домашним ни словом нигде не обмолвиться, что мы оба у них.

К вечеру Лодовико проспался, отругал меня всячески, что я ему помешал идти творить справедливый суд, и собрался снова. Пришлось его, во-первых, опохмелить, а во-вторых, сказать, что не следует совершать опрометчивых поступков. Ну, пойдет он, убьет этого Сандрино при всем честном народе, и что? Много радости с того будет ему самому, его почтенным родителям и генералу, который нам наказал без победы не возвращаться? Он смотрел на меня и потихоньку трезвел. Ну да, говорит, ерунда получится. Но нельзя же просто так это дело оставлять! Нельзя, согласился я. Хочешь убить — убьешь. Но так, что никто концов не найдет. А я помогу. Он уставился на меня, как будто увидел впервые, и спрашивает — а я-то чего в чужие разборки лезу? Пришлось объяснить, что уже некоторым образом не чужие. И вообще, нам еще к генералу возвращаться и спину друг другу прикрывать, а мы тут ерундой страдаем. Надо заканчивать дело и по тихой исчезать.

На подготовку ушло двое суток. Все это время Лодовико не показывал носа из дому, а меня, в конце концов, одели, во что там у них принято, Лодовико научил, что говорить и как говорить, чтобы меня принимали за своего, и я отправился знакомиться с Сандрино Скарпо. Пришел в бар, где они по вечерам собирались, потерся там, рассказал, что из соседнего района и ищу напарника на дело. Компания краж и грабежей более или менее не гнушалась, и такие поиски были делом обычным. Но тут Скарпо сам пожелал меня послушать, жадный он был, и делиться не любил. Я ему рассказал, что есть на примете домик, хозяева уехали на три дня, и вернутся послезавтра. В домике сейф, но старый, без шифра, ключом открывается, а в сейфе деньги и драгоценности. Домик я покажу, а вот замки открывать не умею, тут-то мне как раз напарник и нужен. Охраны в домике нет, ворота на запоре, но мы не пойдем через них, мы перелезем через стену, я знаю, где. Он согласился, только я ему говорил про следующий вечер, а он уперся — идем сейчас, и все. Боялся какой-нибудь нестыковки или ловушки, надо полагать. Но с ловушками у нас всё было отлично.