Закат Пятого Солнца (СИ) - Штаб Юрий. Страница 115

Гонсалес развязал небольшой кожаный кошелек, что висел на поясе. Достал оттуда золотую фигурку языческого божества. Тьма скрывала облик истукана, но Фернан уже и так знал его наизусть. Идол, по своей извечной привычке, скалил в недоброй насмешке крупные зубы.

«Что там говорила Марина? Это индейский бог-плут, что покинул подземный мир для того, чтобы губить доверчивых людей, внушать им безумные идеи и толкать в объятия смерти. Может, выбросить его?! Пожалуй, слишком поздно… Мы уже в ловушке. И отступать некуда»

Фернан снова уронил фигурку в кошелек и крепко стянул завязки. Нельзя поддаваться сомнениям! Разве может местный демон иметь силу там, где есть истово верующие христиане? Испанец вспомнил древний языческий храм в давно заброшенном городе посреди джунглей. И обещание, которое он тогда дал злобному каменному идолу. Обещание вернуться и уничтожить всю эту дьявольскую религию.

«В Табаско и Семпоале это удалось, — думал Гонсалес. — Теперь нужно собраться с силами, покорить Тлашкалу и ударить в самое сердце империи. Когда на алтарях Теночтитлана перестанут приносить в жертву людей, тогда можно будет считать, что свое слово я сдержал…»

Так, не сомкнув глаз, Фернан и пролежал до самого утра. Доспехи он не снимал, пальцы, по въевшейся уже привычке, касались рукояти меча. А на поясе висел кошелек с маленьким золотым истуканом, от которого Гонсалес решил не избавляться, по крайней мере, до конца экспедиции.

Утром Кортес с приближенными провел осмотр территории вокруг лагеря. Добрых две сотни убитых тлашкаланцев осталось лежать на поле.

— Дикари нашли наиболее эффективный способ победить нас относительно малой кровью, — хмуро сказал Альварадо. — Достаточно тревожить нашу стоянку такими нападениями каждую ночь и через два-три дня мы, лишенные возможности отдыхать, окажемся не в состоянии сражаться. А им-то что. У них воинов для этого вполне хватит, даже если мы каждую ночь будем по тысяче убивать.

— Не думаю, что они осмелятся на еще одну такую атаку, — ответил Кортес. — Вы сами видели, индейцы надеялись только на полнейшую неожиданность своего вторжения. Увидав, что мы готовы к схватке, они довольно быстро сникли и отступили. Но все же, не помешает и нам нанести местным жителям ответный визит.

Отобрав около сотни наименее пострадавших в последних битвах, он следующей ночью повел их на вылазку. Фернан чувствовал себя совершенно разбитым и не выспавшимся, но все же присоединился к отряду. Во-первых, у него не было серьезных ранений, а во-вторых, Гонсалес решил, что будет справедливо, если на этот раз он помешает индейцам спать. Поблизости стоял городок, и вот его-то испанцы и решили навестить. Шли быстро, полная луна не давала заблудиться. С гор дул ледяной ветер, пробирая до костей.

Фернан ежился от холода, втихомолку проклиная тлашкаланцев за гранитное упрямство. Давно бы могли уже снизойти до переговоров. Всем от этого было бы только лучше. Впереди покачивались в седлах шестеро всадников — половина всей кавалерии. Еще шесть лошадей, вместе со всеми тотонаками, пушками и большей частью стрелков, остались охранять лагерь. Нельзя допустить, чтобы воины Тлашкалы разгромили их стоянку, пока сами они бродят по окрестностям. Индейцев-союзников генерал-капитан не взял с собой еще и потому, что хотел обойтись без кровопролития. В дисциплине своих солдатах Кортес не сомневался, а вот тотонаки могли не сдержаться и начать грабеж.

Через два часа быстрой ходьбы испанцы ворвались в город. Никаких толковых стен здесь не оказалось, равно, как и охраны. Своего присутствия конкистадоры и не пытались скрыть. Ночную тишину разорвали выстрелы из аркебуз. Испуганные жители выбегали из домов, метались из стороны в сторону, спросонья не в силах сообразить, где искать спасения. Некоторые были настолько ошеломлены, что натыкались прямиком на испанских солдат. Фернан резко ударил щитом какого-то индейца и тот тут же растянулся на земле — скорее от неожиданности, чем от толчка. Затем вскочил и, пригибаясь, скрылся во тьме, юркнув между двумя хижинами. Всадники галопом промчались по широкой улице, размахивая факелами, и разгоняя в разные стороны горожан. Те бросились врассыпную. О сопротивлении никто и не думал. Через несколько минут все тлашкаланцы скрылись из виду, разбежавшись по окрестностям.

Конкистадоры облюбовали широкую площадь перед приземистыми пирамидами, где и остановились. Население рассеялось, никто их не преследовал. Кортес сидел на коне, ожидая, какова же будет реакция местных жителей. Рядом в седле возвышался Альварадо.

— Бьюсь об заклад, что гонцы уже со всех ног мчатся в сторону их войска, — бросил он.

— Полагаю, что армия Тлашкалы сюда не поспеет. С организацией и дисциплиной и дикарей все-таки проблемы, — ответил Кортес. — Подождем. Надеюсь, они решатся на попытку разговора.

— Ха, как же! Они наверняка думают, что мы людей живьем едим!

— Мы каждый раз отпускали пленников. Это должно показать местным жителям, что мы не причиним им вреда.

Как только забрезжил свет, на площадь робко вышла делегация из нескольких человек. Генерал-капитан сначала хотел подъехать к ним поближе, но потом решил, что вид скачущей лошади испепелит в их сердцах последние крохи решимости. У стремени его замерла Марина. Она уже сносно говорила по-испански и была жизненно необходима в роли переводчицы. Девушка показала себя просто отлично во время этого марш-броска: не отставала, не жаловалась и вообще воспринимала ночной поход как увлекательнейшее приключение. Теперь она иногда бросала на Кортеса вопросительные взгляды, ожидая его указаний.

Тлашкаланцы приблизились. Их было всего пять человек, и хотя выглядели они крайне испуганными, но их отвага вызывала уважение. Они ведь не могли знать, что им ничего не угрожает. Кортес через Марину повел разговор. Он долго и красочно живописал индейцам, что ищет лишь мира, но на него постоянно нападают. Рано или поздно терпение его иссякнет, и вот тогда для Тлашкалы пробьет роковой час. Горожане утверждали, что виной всему молодой вождь, Шикотенкатль, который упорно не желает мира, а сами они давно готовы стать чужакам друзьями и братьями.

Заручившись поддержкой жителей этого города, а также изрядно пополнив припасы, конкистадоры двинулись обратно в лагерь. Таким образом, они не только отодвинули немного призрак голодной смерти, но еще и ясно показали, что в их власти уничтожить целый город без малейших усилий, если мир не будет заключен. Кортес ехал и думал, что хотя солдаты, оставшиеся в лагере, и измучены, но необходимо найти нужные слова и заставить их двигаться дальше. Иначе вся экспедиция обречена на гибель.

На следующий день дело, к радости испанцев, сдвинулось с мертвой точки. Впервые к ним прибыло посольство из Тлашкалы. Видимо, на индейцев сильно подействовала последняя демонстрация силы. Это было действительно торжественная процессия. Два десятка вельмож в сопровождении слуг и носильщиков пришли в лагерь и искренне просили мира. Они также жаловались на воинственного Шикотенкатля, виня лишь его в продолжении вражды с испанцами.

— Очень удобно, — не сдержал возмущения Фернан. — Нашли козла отпущения. То есть мы теперь должны заключить с ними мир, но в то же время терпеть атаки этого касика. А в случае чего Тлашкала всегда оправдается: «Это не мы, это Шикотенкатль». Ну и как нам заключать союз?

Кортес придерживался такого же мнения.

— Я не могу примириться с вами, но в то же время терпеть его нападения. Угомоните своего вождя. Если этого не сделаете вы, это придется сделать мне. И если я возьмусь за его усмирение, то пострадать может не только он и преданные ему воины, но и многие другие жители Тлашкалы.

Угроза прозвучала весьма внушительно. Посланники клятвенно заверяли, что они приложат все силы, чтобы убедить совет вождей в необходимости заключить безоговорочный союз с белолицыми иноземцами.

— Вы уже трижды выступаете против меня с оружием в руках, хотя я не сделал зла ни одному вашему человеку, лишь только оборонялся, — добавил Кортес. — Но моему терпению есть разумный предел. Я давал вам вдоволь времени одуматься. Если Тлашкала продолжит эту губительную для себя войну, то от ее народа останется лишь память. Память о глупых гордецах, посмевших сопротивляться моему непобедимому воинству.