Шёлковая тишина (ЛП) - о'. Страница 16

Отчасти мне даже хочется плавать в этом буйстве чувств и воспоминаний, перескакивая от восторга к отчаянию, от радости к печали, от любви к ненависти. Мое сердце бьется, как сумасшедшее, разгоняясь от картинок прошлого — тех голубых глаз, нашего удовольствия, моих надежд. В этот момент я существую одновременно в прошлом и настоящем и поэтому не замечаю неровность тротуара. Носок босоножек цепляется за него, и я лечу вперёд, врезаясь в чьё-то тело. Чьи-то руки ловят меня и ставят на ноги. Я опираюсь ладонями на чей-то сгиб локтя и поднимаю глаза вверх.

— И снова блэкаут, цветочек.

Глава 12

Он смотрит на меня сверху вниз всё теми же ярко-голубыми глазами. Я вижу белые линии морщинок на его загорелом лице. Я вижу легкую щетину и усталость во взгляде. Замечаю кусочек татуировки, выглядывающий из ворота футболки — и я знаю, что там изображена летящая птица, альбатрос. И мне не нужно переспрашивать «Блэкаут?», потому что я знаю, что это полное обесточивание корабля и что это — метафора впечатления, которое я произвожу на Антона.

Я смотрю на него во все глаза и не верю в происходящее. Конечно, я миллион раз представляла себе нашу встречу. В моих фантазиях на мне было сногсшибательное платье, безупречный мейкап и причёска. Возможно, я бы шла под руку со своим мужем. Может я была бы в положении? О да. Красивая, цветущая, заставляющая других оборачиваться себе в след. Антон бы наверное не рискнул подойти. Или рискнул бы? Я бы сказала пару остроумных, но хлестких фраз — таких, чтобы он понял, что навеки потерял меня, чтобы он испытал тоску и разочарование в собственной жизни. Чтобы осознал весь масштаб своей ошибки.

Но вместо этого на мне старая футболка с растянутым воротом и джинсы не первой свежести. Ни мейкапа, ни причёски, ни мужа, ни хлестких фраз наготове. Зато Антон…

Конечно, он уже не тот парень, что вскружил мне голову за минуту. Нет, теперь он возмужал, стал крепче даже на вид. Стал увереннее, независимее, насмешливее — так мне кажется из-за его позы и выражения лица. На нем футболка и летние штаны без единой складки. И от него пахнет свежестью. Никакого бензина, железа и моря. Этот его новый запах вызывает во мне чувство недоумения — от него пахнет так, будто он не с корабля, а… А из дома. Из квартиры, где у него живёт кто-то, кто стирает его вещи с кондиционером для белья, придающим свежесть, и кто потом все это гладит.

Догадки проносятся в моей голове одна за одной, пока я смотрю в его все ещё небесные глаза и с силой сжимаю его предплечье.

— Ты в порядке, цветочек? — его глаза насмешливо смотрят на меня, как будто считывая все мои мысли.

— Ты изменился, — сообщаю я, игнорируя его вопрос.

Я разжимаю ладонь и отпускаю его руку. Делаю необходимый мне сейчас шаг назад, но продолжаю рассматривать Антона. Он в ответ на мои слова недовольно морщится.

— Я на гражданке, — говорит он, отводя глаза в сторону. — Теперь море для меня на замке.

В его голосе мне слышится обреченность неизлечимо больного, и я осторожно спрашиваю:

— Что-то случилось?

Антон прошивает меня взглядом, в котором боль и насмешка смешаны в одно неприятное целое, и отвечает:

— Случилось.

Он смотрит на меня с вызовом, ожидая других вопросов, но я не чувствую в себе достаточно смелости для них и спрашиваю совершенно другое.

— А что ты делаешь здесь? В такую рань.

— Вышел за хлебом, — лицо Антона на секунду искажается презрением к такому земному событию, не существующему на кораблях.

Я киваю, не зная, что ещё сказать. Близость и легкость наших отношений уплыли уже давно, пять лет назад. Но осталась тревожная недосказанность — кривая запятая, не дающая чувства завершенности. Мы оба все ещё стоим, не уходим. Оба понимаем, что для твёрдой точки нужно что-то… какое-то действие, какая-то фраза. Но ни Антон, ни я не можем найти это «что-то».

Я переношу вес тела с одной ноги на другую, покачиваясь, будто собираюсь идти, и решаю, что надо выбросить глупости из головы. Недосказанность между нами — что ж, может, она и есть, но так же между нами лежат наши поступки, и вот о них-то я и вспоминаю. Антон ведь бросил меня, уплыл. Предал? Долгое время я именно так и считала. Сейчас же я знаю, что он другой, он не для этой «гражданской» жизни. Не для меня. И лучше всего сейчас нам распрощаться и пойти по своим делам.

Определившись, я чуть улыбаюсь и говорю:

— Ладно, мне пора идти, — я делаю паузу и предоставляю Антону возможность что-то сказать, но он молчит. — Пока.

Я киваю ему на прощанье и обхожу его по полукругу. Он следит взглядом за моими передвижениями и, как только я оказываюсь у него за спиной, разворачивается за мной.

— Лиля?

Я резко оборачиваюсь и останавливаюсь. Сердце бьется сильнее, потому что мне кажется, что сейчас он скажет что-то важное.

— Да?

— Как… Как Тимур?

Мои глаза удивленно распахиваются. Я и не предполагала, что Антон помнит имя сына, не предполагала, что он может спросить о нем. «Он ведь нас бросил, уплыл», — повторяю я про себя. Мне хочется сказать что-то обидное и грубое, хочется задеть его. «Какое ты имеешь право спрашивать о нем?», «С чего это ты вдруг о нем вспомнил, впервые за пять лет?», «Какая тебе разница, как там Тимур? Ты ему никто!». Слова почти вырываются из моего рта, когда я замечаю затаенную надежду в глазах Антона. Он правда хочет знать, хочет, чтобы я ответила нормально.

Меня прошибает холодный пот, когда я складываю дважды два — Антон на гражданке и интересуется сыном. Он хочет наладить с ним контакт? Хочет стать частью его жизни? Частью моей жизни?

Я складываю руки на груди, отгораживаясь от мужчины единственным доступным мне сейчас способом, и заодно внушаю себе, что я бегу впереди паровоза и придумываю то, чего нет. «Ну, так я же писатель» — оправдываюсь я перед самой собой и решаю не делать из мухи слона.

— С Тимуром всё хорошо, — ровным голосом отвечаю я и добавляю. — На хоккей начал ходить.

Антон улыбается широко и счастливо впервые за этот разговор. Его лицо преображается так явно, что я невольно любуюсь им — таким он и был тогда, в нашу первую встречу, таким и покорил мое сердце. Отголосок прошлого звучит в моей душе давно забытой мелодией, и на сотую долю секунды мне хочется, чтобы Антон обнял меня, прижал к себе крепко-крепко и сказал, что это был просто сон, что он со мной, что он с нами, что мы вместе будем растить сына. И я неосознанно улыбаюсь ему в ответ такой же открытой улыбкой.

— Вы всё там же живёте?

Этот вопрос разрушает мою иллюзию так же легко, как молоток — стеклянную лампу. Улыбка сползает с моих губ, я непроизвольно делаю шаг назад. Теперь уже точно его любопытство имеет определенную цель, и я сбивчиво спрашиваю, чтобы знать наверняка:

— Зачем?.. Что ты?..

Антон громко вздыхает и потирает переносицу. Этот жест я вижу у него впервые и не знаю точно, как его интерпретировать.

— Понимаешь, — начинает он глухо. — Я так накосячил… с вами обоими.

Я мотаю головой, не желая слышать продолжение. Антон говорит то, что я и предполагала, и мои ноги начинают гореть от желания сбежать подальше отсюда.

— Я бы хотел всё исправить. Извиниться. Начать заново, — он напряжённо смотрит на меня, считывая мои эмоции, которые я не в состоянии скрыть от него.

— Ты хочешь… что? — потрясённо переспрашиваю я.

Пусть я и предполагала это, но, услышав о его намерениях из его же собственных уст, сбиваюсь с ритма дыхания, сбиваюсь с мыслей, сбиваюсь с курса. Мне хочется убежать и — совершенно иррационально — хочется остаться. Не для того, чтобы послушать, как Антон заливается соловьем, а для того, чтобы осознать весь масштаб катастрофы. И я намеренно вновь напоминаю себе «он нас бросил!», чтобы удивление сменилось злостью, которая поможет мне выстоять в этом раунде против него.

— Начать всё заново, — вновь произносит это Антон. — Послушай, цветочек, я повторюсь. Да, я накосячил…