Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена. Страница 79

Я не знаю кто и как всё так быстро организовал, и почему с этими людьми мне было так легко, приятно и просто. Но Иван был прав — мне понравилось.

Нет, мне очень понравилось. Я была в полном восторге, проведя с ними полдня.

Мы засиделись до позднего вечера. Грелись у потрескивающего поленьями костра и жарили на тонких палочках зефир, словно бойскауты в походе. И, когда я рассказывала истории про Юдифь и Церцею, Медею и Далилу, и про то как по разному их видели художники, никто недовольно не морщил нос, даже Диана, которая и завела разговор о женском коварстве.

Все делились своими историями. Обо всём. Только Иван промолчал, когда до него дошла очередь.

— Он с детства такой, — махнула рукой мама и взъерошила его волосы, — слова не вытянешь, а эта наоборот, — пригрозила сестре, что тыкала палкой в бок ленивой кошке, — в карман за словом не лезет.

— Лучше бы мне достались его ресницы, а не красноречие, — Ди обвела себя рукой, — а ему всё это, и короткие ноги.

— Да нормальные у тебя ноги, — фыркнул Иван. — Не напрашивайся!

Дианка показала ему язык, толкнула и спряталась за мной. И он бы поймал её в один рывок, но она прикрывалась мной как щитом и визжала, словно её режут. Он её всё же поймал. Диану схватил одной рукой, меня обнял — другой. Прижал к себе. Сильно и нежно. И, чёрт побери, это был единственный момент, когда я до слёз хотела, чтобы Иван был Он. Тот самый. А не хотела, чтобы на месте Ивана сейчас был другой. Но этот момент прошёл.

— Приезжай ещё! — обняла меня Дианка на прощание.

— Обязательно, — искренне пообещала я.

— Ты ей понравилась, — пояснил Иван, когда мы уже возвращались домой.

— Точно? — удивилась я.

— Уверен. Она даже ни разу не спросила, когда мы поженимся, не беременная ли ты, и будешь ли жить с нами или я наконец съеду, а она сделает из моей комнаты таксодермическую лабораторию или будет варить мет: всё равно её уже никогда не проветрить, — улыбнулся он.

Я долго смеялась.

За последний месяц это был определённо один из лучших дней в моей жизни.

У меня даже щёки болели — давно я столько не улыбалась. Никто не говорил мне никаких неприятных вещей, никто от меня ничего не хотел, никто не был связан ни с музеями, ни с бандитами, если не считать меня. Настолько было уютно, что уезжать не хотелось.

— Спасибо! — искренне поблагодарила я Ивана, прощаясь у двери.

Это было немного неловко, но уже совсем не так, как было раньше.

Неловкость от того, что я не знала, как выразить словами благодарность за этот чудесный день. За волшебство простого человеческого общения. За теплоту в душе. За…

Он молча скользнул большим пальцем по моей щеке, кивнул и… сделал шаг назад.

С бешено бьющимся сердцем я закрыла дверь. Развернулась и едва устояла на ногах.

В проёме стены стоял Моцарт.

— Привет!

Сергей стоял, опираясь плечом на косяк. Словно осунувшийся за эти пять дней. Похудевший. Уставший. Но больше по его лицу ничего нельзя было прочитать.

— Привет! — сцепила я руки в замок. Проклятье! Они дрожали.

— У тебя всё в порядке?

— Да. Да, — я суетливо закивала, чувствуя себя не просто преступницей. Меня словно поймали на месте преступления. — Я … я не знала, что ты прилетишь.

— Я, признаться, и сам не знал. Но ты плакала, — отступил он в комнату. Прихрамывая на правую ногу, дошёл до дивана. Медленно, осторожно сел. Скривился от боли. И так же осторожно откинулся к спинке. — Плакала и звонила Бринну. Почему не мне?

— У тебя был отключён телефон.

— Правда? — удивлённо покосился он на карман, который как раз разразился трелью. Достал аппарат, ответил. — Да. Да, долетел. Всё нормально. Антон, давай ты не будешь изображать мою маму. Кашу доел. Шнурки завязал. И да, до дома доехал. Давай! — он уронил руку с телефоном на сиденье, словно держать её у него не было сил и поднял на меня глаза. — Что случилось?

Взгляд у него был такой, словно у меня всего одна попытка.

И я её с треском провалила.

— Н-ничего, — сглотнула я. — Ты ранен?

Он тяжело, разочарованно вздохнул.

— Нет.

— Но ты… — искренне не понимала я, что с ним происходит.

— Что? — сверкнул он глазами.

— Ты болен?

— Нет.

— Почему ты не перезвонил?

— Я звонил. Но ты не брала трубку.

— Я ждала весь вечер, всю ночь, пол дня.

Он многозначительно кивнул.

— Ясно. Не помню, чтобы я сказал, что перезвоню вечером. Но будь по-твоему: да, я не перезвонил. Был занят.

— Чем?

— Это важно?

— Видимо, нет, — взмахнула я руками. — Ведь важно только то, что говоришь и делаешь ты. Ты занятый, деловой, вечно решающий какие-то проблемы человек, а я так, — не нашла я подходящего слова. — Плевать на меня.

— Меня бы здесь не было, будь мне плевать. Но ты не хотела со мной разговаривать, а я не стал навязываться. Ведь я дал тебе время подумать.

— Я перезванивала, Сергей, — села я рядом. Диван прогнулся, и он опять поморщился от боли. Что у него болит. Нога? Грудь? Правый бок? — Ты был недоступен. И я тоже не стала тебя больше беспокоить.

— Какая похвальная забота. Что ж, спасибо! Тронут, — он растянул губы в улыбку. — Как учёба?

— Мне нравится, — пожала я плечами.

— Как поживает твоя подруга Карина?

— Не знаю. Наверно, неплохо, мы виделись всего один раз.

— Чудесно. Папа? Мама?

— Прекрати! — не выдержала я.

— Прекратить что?

— Издеваться! — подскочила я. — Если хочешь что-то сказать, скажи.

— А мне показалось это ты хочешь мне что-то сказать.

Он знает, да? Он уже знает? Он ведь всегда всё знает?

— Да, я хочу! — выкрикнула я.

Он поднял руку, как ведущий, дающий докладчику слово.

— Я целовалась с Иваном.

В его взгляде, направленном на меня, ничего не отразилось. Ни одной эмоции. Моцарт просто смотрел и молчал. А потом спросил:

— Понравилось?

Проклятье! Вот как он умудряется задавать такие простые и такие беспощадные вопросы. И как он умудряется делать так, что все оборачивает в свою пользу? Это я должна выступать с обвинительной речью! Я поверила, что ему не безразлична, а это был просто план. Да, план у него был всегда, он и не скрывал, я помню. Но и до сих пор — всё ещё план. Это я должна злиться, чёрт побери! А в итоге я блею, не зная, что сказать и чувствую себя виноватой. И, хуже всего, что, глядя в его бледное лицо, хочу только одного: чтобы он меня простил.

— Да, мне понравилось, — и хотела бы я соврать, но он ведь поймёт.

Я уже сказала «ничего». И хотела бы добавить, что целоваться с тобой мне нравится больше, но я и так выглядела жалко, а эти оправдания и сравнение его ещё и оскорбят.

Моцарт усмехнулся.

— Спасибо за правду.

Ну вот, о чём я и говорила!

— Он тебя поцеловал или ты его?

Чёрт, он не знал? Проклятье! Он просто спросил. И я могла сказать что угодно.

— Он меня. Но я… наверно, я дала повод. Поэтому я себя не оправдываю. И он…

— Не надо его защищать, — скривился Моцарт. И в этот раз не от боли. Не от той, что мучила его в боку.

Телефон, что он так и держал в руке, снова требовательно затрезвонил. Моцарт посмотрел на экран.

— Прости! Я должен ответить.

Да, пожалуйста! Взмахнула я руками. Когда я была против!

— Да… Что?!.. Я понял! — он посмотрел на часы. Отключился. И так же медленно, как садился, встал.

И вот теперь схватился рукой за бок. Всё так же прихрамывая на правую ногу, подошёл ко мне. Обнял.

Шумно вдохнул мой запах.

— Спасибо! — поцеловал в макушку.

— За что?! — вырвалось со стоном. Ноги подкашивались от его близости. Он здесь. Он рядом. Он…

— За всё, — скользнула его ладонь по моей спине.

Нет, нет, нет! Не отпускай меня! Не отпускай, пожалуйста! Вцепилась я в него двумя руками. Только не сейчас.

— Не уходи, — прошептала я, прижимаясь к его груди и едва сдерживая слёзы. — Пожалуйста, не уходи!

— Я должен, — провёл он губами по моему лицу. Собрал ими слезинку. — Не плачь! — и убрал руки.