Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена. Страница 81

— Ну, хорошо, что не на второй. Хорошо, что не пуля. Я грешным делом, думал, опять буду свинец из вас вынимать. А тут всё же британские доктора вас качественно подштопали.

— Жить буду?

— Ну, если ваша невеста вам и правда дорога, вы уж постарайтесь, — накрыл он меня одеялом. — Пока никаких физических нагрузок и рану обрабатывать. Медсестру вам пришлю. И когда я говорю «не вставать» — это значит не вставать…

И я бы с удовольствием слушал его мудрые советы и дальше, но на меня наконец навалилось спасительное ничто, унося в мир грёз и красочных медикаментозных сновидений.

— … нет, я так не считаю, — услышал я обрывок фразы. Сквозь сон? Или во сне?

Плевать, о чём ты говоришь, малыш. Просто говори. Не молчи. Я так люблю твой голос.

В ответ раздалось мужское бу-бу-бу. А потом снова она.

Хрустальным ручейком. Колокольчиком. Лёгким ветерком.

— Может, я многого и не понимаю. Но это точно та самая коллекция.

Я счастливо улыбнулся. А потом вспомнил… Схему, что она составила, на полу. Страшные фотографии в тонкой папочке, что ей вручил «добрый» дядюшка. Её взгляд. Обвиняющий и виноватый одновременно.

Дерьмо! Всё это такое дерьмо, что она должна была сбежать, не оглядываясь.

А она здесь.

— Как ты сказала его зовут? — приоткрыл я один глаз.

— Серёж! — кинулась она к кровати.

— Нет, Серёж это я. А ты назвала какое-то другое имя, я всё слышал.

— Дурак! — ткнулась она лицом в руку. — Я сказала Вальд. Александр Вальд.

— Первый раз слышу, — пожал я плечами и улыбнулся. Нос у неё был холодный как у котёнка. И она была здесь.

Да, я был непокобелим. Я велел ей оставаться дома, когда сам уехал. Но как же! Она послушалась!

Понимаю, она ждала меня, только чтобы поговорить. Видимо, бросить мне в лицо обвинения и факты, что раскопала, а потом уйти. И была бы права. Я потому сорвался и прилетел. Всё понял по её молчанию, по слезам, по лицу Бринна и его сбивчивым объяснениям. И тому, что она здесь, я обязан грёбаной дыре в боку и исключительно доброте моей девочки: бросить меня раненого и больного она не могла.

Ну хоть какая-то польза от этого покромсанного на части ливера. А там уж я постараюсь…

Я потянулся, прислушиваясь к ощущениям. То ли лекарство ещё действовало, то ли док был мастером своего дела, а может, я был так счастлив: моя бандитка здесь, что боли не почувствовал. Подтянулся на подушках, уступая Женьке место на кровати.

Как-то глупо было снова строить из себя великого и ужасного Мо и гнать её — я был чертовски рад её видеть, чего уж — поэтому просто привлёк к себе и ткнулся небритой щекой в её славную мордашку. — Привет!

— Привет. Ты как?

— Уже лучше.

Уверен, если бы не Бринн, она бы меня поцеловала по-настоящему, а не просто ткнулась губами в щёку. Но, слава богу, что здесь был Бринн, иначе одним поцелуем это бы не закончилось, а, кажется, пришло время их послушать, а не предаваться пагубным соблазнам.

— И кто такой этот Вальд? — поймал я её руку. Пусть и не надеется, что я её теперь отпущу.

— Думаю тот, с кого всё началось, — посмотрела Женька осуждающе. — Это его картины и его коллекция, что украли сорок лет назад, — она достала из кармана маленький блокнотик и открыв, стала зачитывать: — Скрипка, ценная монета, прядь волос Наполеона, несколько картин. Ван Эйк, Рембранд, Вермеер, Мане, Дега.

— Нумизматика! — воскликнул Антон, глядя на меня. — Это же оно? Монета?

— А мне больше понравился клок волос Наполеона. У тебя не указано откуда он его выдрал? — подмигнул я и забрал у неё блокнот. И даже краем глаза глянув, присвистнул. То, что я увидел на полу, меня сразило. Но то, что она узнала помимо этого, поразило ещё больше. — Похоже, ты знаешь больше нас.

— Похоже, тебе надо жениться на моей маме, а не на мне, — забрала она свои записи. Антон заржал. А я покаянно повесил голову.

Не знаю, любил бы я её больше без её язвительности, но определённо не меньше. И, может, в силу возраста она пока была порывиста и слишком поспешна в своих суждениях, но ведь умна как чёрт.

— Большую часть того, что я узнала, мне рассказала она, — прозвучал её голос обвиняюще. — Но давайте начнём с того, как эта история началась для тебя.

— Так же, как и для Антона, душа моя, — улыбнулся я, обнимая её.

Надеюсь, Бринн сейчас скрипит зубами. Да, чувак, тебе я искренне сочувствую, но девчонка моя.

А вот Ваня пусть мылит верёвку. Потому что нельзя просто взять и поцеловать мою девушку и не ответить за это. И Ваня это знал. Как знал и то, что мы срочно вывозим сервера и это займёт много времени. Что мы оглохнем и ослепнем. Что людей не хватает. И я не буду следить за своими, но рано или поздно всё равно узнаю.

Нет особой чести в том, чтобы поцеловать юную неискушённую девочку. Нет и её вины, что тридцатилетний мужик знает, как сделать приятно и ей понравилось. Но это был не просто поцелуй — это был вызов.

Я это знаю. Он это знает.

Он знает кто я. Я знаю — кто он.

И я эту перчатку поднял.

— Мне просто не повезло родиться сыном чёртова Сатаны, малыш, — поправил я подушку и едва сдержался, чтобы не охнуть. Сука, поторопился я с выводами — бок болел. — Хоть я отца и не знал. И всего пару дней назад первый раз увидел. Но мама просила передать ему письмо, что я как-то написал ему в детстве. Мне было года четыре, я даже буквы ещё толком не знал. И думаю, просто переписал то, что она мне диктовала. Там, где она мне сказала и всё.

— Она не верила, что отец Сергея умер, — добавил за меня Антон. — А на листе были написаны музейные инвентарные номера.

— И где это письмо?

— Хороший вопрос, — усмехнулся я.

— Сергей его сжёг. Пых и всё! — взмахнул руками Антон, показывая, как взметнулся вверх дым. — Отец хотел слишком много. Ему нужен был и донор печени. И этот список. Но пришлось выбирать.

— Да, моя девочка! Он просто старый больной сукин сын! — я усмехнулся. — Видела бы ты его лицо, когда он выбрал жить и пепел от бумажки полетел по комнате. Уверен, он до последнего думал, что я этого не сделаю. Но после всех лживых слов, что он нам сказал лишь бы получить сраную печень, всё было написано у него на лице. После всех клятв, — я покосился на Антона, тот играл желваками: знал, что я скажу. — Антоний, правда ему поверил. Что папка нас любил. Расплакался. Да, Антох?

— Сам-то! — огрызнулся он и передразнил: — Хочу, чтобы он сдох! И отдал ему кусок своей печени.

— Жаль, что твоя не подошла, — заржал я. — Уверен, ты бы отдал всю. А я, видишь, хозяйственный.

Его и правда не подошла. А я правда, хотел, чтобы папаша сдох. И плевать мне, что он обещал рассказать то, чего я не знаю и никогда не узнаю, если он умрёт. Пусть бы сдох вместе со всеми своими секретами. Но я хотел, чтобы он выжил. Не ради него. Хотя бы ради Антона. Да и сам себе я бы, наверно, не простил, если бы просто равнодушно отвернулся. Я не он. И не хочу быть похожим на него. Уверен, этот живучий старый хрен снова вывернется и покажет костлявой карге кукиш. Но нет, так нет — я сделал, что мог.

— Не очень-то я ему и поверил, — буркнул Антон.

— Но ты же поверил, что у него просто не было возможности нас вырастить. Что он хотел, но был вынужден инсценировать свою смерть и много лет скрываться, когда родился я. А с твоей матерью вышла шумиха, и ему снова пришлось бежать. И столько лет его не было в нашей жизни, и никак было не подать весточку, — хмыкнул я. — Но он ту же нашёл такую возможность, как только ему потребовалась печень.

— Чем же ему было так дорого твоё письмо? Ведь, насколько я поняла, все эти номера у него уже были, — как обычно попала Женька своим вопросом не в бровь, а в глаз.

— Уж точно не моими детскими каракулями, — потянулся я к меню на тумбочке. Заскрипел зубами от боли, но вида не показал. Положил папку на колени. Открыл. — Мама была далеко не глупа. Она не просто спрятала в музее то, что он просил, и записала номера. Она записала их в зашифрованном виде.