Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира. Страница 6

— Кажется, случилось, — говорю наконец я, понимая, что всё это происходит в действительности, а не в моей голове.

Он оттягивает рукав рубашки и смотрит на часы на запястье, вскинув бровь и согласно кивая:

— Ага, пять минут назад.

— На ощупь, значит?! — возмущённо восклицаю я, открыв рот.

— Ну прости, забыл про них, — говорит примирительно. — Отвлёкся на твоих осьминогов. С Новым годом, — добавляет, вставляя мне в ладонь кружку с шампанским.

Пьём до дна, подбадривая друг друга взглядами.

За окном продолжают взмывать в небо огни.

— Ммм! — вдруг вспоминаю я. — Пойдём скорее на балкон!

Веду его по тёмному коридору в спальню и, не включая свет, распахиваю дверь на длинный балкон с огромными окнами. Открываю одно из них и жадно втягиваю носом свежий морозный воздух. Он под мои сдержанные смешки путается головой в бельевых верёвках, получает по лбу прищепкой, но всё же встаёт рядом, выглядывает на улицу, и любопытство на его лице сменяется восхищением.

Да, вид у меня с балкона открывается прекрасный. Всего один квартал плотно застроенного спального района с тысячей светящихся окошек, а дальше — гладкие, тщательно укрытые снегом луга, кромка пушистого леса, монументальный мост через реку, яркое кольцо колеса обозрения в загородном клубе на горизонте. А сейчас вся эта эстетика провинциальной окраины озаряется непрерывной очередью разноцветных залпов фейерверков — везде, со всех сторон, почти в каждом дворе. Можно сколько угодно не любить Новый год, но этот вид бесспорно захватывающий.

Мы стоим так несколько долгих минут. Молчим, крутим головами, иногда показывая друг другу пальцами направление особо красивой вспышки света, потом другой.

— А ты загадал желание? — вдруг спрашиваю я. Совершенно спонтанно и забыв, что не люблю всю эту новогоднюю чушь. Но воздух будто пропитан волшебством, и я не могу сдержаться.

— Желание? — переспрашивает он с плохо скрываемой насмешкой.

— Говорят, новогодние желания всегда сбываются, — стою на своём я. — Нужно просто правильно их формулировать. Ну, вербализация, визуализация, вот это вот всё.

— Видимо, в школе я прогуливал эти уроки, — хмыкает он. — И по зельеварению тоже.

Закатываю глаза, он это замечает и смеётся.

— Ладно, а ты что загадала?

Глава 3

Я окончила университет с красным дипломом по специальности «реклама и связи с общественностью» и огромным желанием творить, продвигать, погрузиться в бегбедерщину. Однако провинциальный рекламный бизнес оказался не таким креативным и гламурным, как я себе представляла. Крошечные бюджеты, бесталанные дизайнеры, дурной вкус заказчиков и вечные негласные откаты — вот куда мне пришлось погружаться. Впрочем, даже эта незамысловатая реальность научила меня большему, чем четыре года унылой теории на бакалавриате. Несколько лет я регулярно меняла работу, упорно пробуя себя в новом, пока не поняла, что писать тексты у меня получается лучше всего. Устроилась копирайтером в компанию, занимающуюся email-маркетингом, и за годы отточила свои навыки письма так, что могла одним лишь хитросплетённым порядком слов в рассылке продать, например, снегоход бедуину, хотя ни разу в жизни не видела ни того, ни другого. Я была очень хорошим копирайтером, я знала это. Я наслаждалась словом, играла с ним, меняла смысловые акценты, выворачивая фразу наизнанку. А ещё я впитывала и осваивала всё, что попадалось под руку: новые подходы, событийный маркетинг, соцсети, блоги, кликбейты, реакции на тренды и хайпы.

И меня всё устраивало в моей работе до вчерашнего дня.

Мы с коллегами болтали на офисной кухне, уничтожая подаренный одним из заказчиков бочонок с красной икрой, делились планами на праздники и беспечно смеялись, когда Илья случайно озвучил размер своей зарплаты. Совершенно между делом, просто вставил для остроты рассказываемой им истории об их с женой ссоре. Никто не обратил внимания. Кроме меня. Потому что Илья занимал точно такую же должность, что и я. Мы выполняли абсолютно одинаковую работу. Только я ещё исправляла ошибки в его текстах, помогала разруливать конфликты с его клиентами и щедро делилась с ним идеями во время наших мозговых штурмов. Мне не было жалко, нет. Мне даже нравилась моя позиция наставницы. Я будто учила его всему, направляла, делилась опытом. Только вот почему-то на наших зарплатах это не отражалось. Вернее, отражалось очень причудливо: его была процентов на двадцать больше моей.

После обеда я прямым ходом направилась в кабинет директора и задала два вопроса: правда ли и почему. Лев Юрьевич копался в бумажках и очень желал от меня побыстрее отделаться. Он говорил, что Илья стажировался в Лондоне, работал в Москве, прямо сейчас получает степень MBA и вообще нравится клиентам. Я возразила, что по факту я всё равно работаю лучше, а всякие Лондоны и MBA для текстовика не важны. А потом храбро попросила повысить мне зарплату. На парочку хрустящих красных бумажек с Хабаровском, больше не нужно. Лев Юрьевич снисходительно улыбнулся в ответ и сказал, что я девочка и меня должен содержать муж, разговор окончен.

Этот мир не баба-френдли.

Я вышла из кабинета директора, чтобы вернуться туда через час с двумя листами бумаги. На одном были все мои пароли и краткая информация о состоянии текущих проектов. На другом — заявление на отпуск с последующим увольнением по собственному желанию. Учитывая, что на носу были новогодние праздники, я обеспечивала себе свободный от работы и почти полностью оплаченный январь. Лев Юрьевич устало закатывал глаза и говорил что-то про женские истерики, просил отдохнуть и одуматься. Но я не даю вторых шансов.

Без работы остаться я не боялась: у меня было красивое резюме и эффектное портфолио. Только вот впервые за много лет разорвав все связи с рекламным бизнесом, я вдруг засомневалась, что хочу туда возвращаться. Да, я привыкла в рекламу, умела в рекламу. Мозг постоянно придумывал тексты, пальцы вечно что-то строчили — то в телефонных заметках, то на полях блокнотов и книг. Но внезапно я больше не хотела заниматься тем, что умела лучше всего. И не имела ни малейшего представления, куда податься. Не знала, кем хочу быть.

— Я загадала узнать, кем я стану, когда вырасту, — отвечаю, рассматривая город за окном.

Он молчит немного, словно стараясь ухватить обрывки мыслей, крутящихся в моей голове, а потом говорит:

— Тогда я тоже загадываю узнать, кем ты станешь, когда вырастешь. И увидеть, как ты научишься ловить орехи ртом.

Улыбаюсь и тут же озадаченно хмурюсь: он же шутит, да? Иначе это слишком смелое заявление для человека, с которым мы познакомились меньше часа назад и не договаривались встречаться снова.

Поворачиваю голову, намереваясь найти ответ в выражении лица, только на уровне моих глаз оказываются его губы, и я непроизвольно впиваюсь в них взглядом.

Эти губы.

А что, если я прямо сейчас сделаю шаг вперёд и попробую их на вкус? Прикушу нижнюю, лизну крохотный шрам над верхней. Узнаю наконец, мягкая ли у него щетина.

Перевожу взгляд на глаза, опять возвращаюсь к губам, судорожно сглатываю.

Наверняка он хорошо целуется. Ведь плохо целоваться с такими губами было бы преступлением. Самым настоящим грехом.

Уголок его рта ползёт вверх, а я никак, никак не могу оторваться.

А потом совсем рядом что-то бухает, взрывается, слишком ярко и громко, и я вздрагиваю, вырываясь из оцепенения. Кто-то запустил фейерверк с пятачка прямо под окнами, и синий огненный шар кажется таким близким, что до него можно дотронуться рукой. Невероятно зрелищно, но очень не вовремя.

— И эти люди ещё жалуются, что денег нет, — недовольно ворчу я, тоскуя по упущенному моменту. — А потом двое суток из всех щелей фигачат фейерверки.

— Но красиво же, согласись, — с появившейся в голосе хрипотцой говорит он, и меня бросает в дрожь.

— Очень красиво, смотрела бы вечно, — бормочу в ответ, снова скользнув взглядом по его губам. Не уверена, что имею в виду фейерверки. — Но холодно, я схожу за куртками.