Нежна и опасна (СИ) - Володина Таня. Страница 18

Я не поняла команды. Куда поднять? Как именно? Не дожидаясь моей реакции, он взял меня за икру правой ноги, отвел в сторону и положил на свое колено. Снял туфлю и стащил гольф.

Я чувствовала себя странно и нелепо. Я сидела на кровати в полуснятом платье, с голой грудью и одной ногой, закинутой на мужчину, а голову мою украшала черная блестящая маска.

И тут случилось нечто еще более странное и нелепое: он взял в рот большой палец и начал его посасывать. Машинально я отдернулась, но он крепко держал меня за ногу. Я содрогнулась от отвращения, волоски по всему телу вздыбились. Похоже, он заметил это, потому что я услышала смешок. Не переставая сосать палец, он провел рукой от ступни до колена, а потом выше, и выше — до края трусов. Задержавшись на секунду у этой иллюзорной преграды, он сунул палец под ткань и надавил на клитор.

— Нравится, когда тебя трогают здесь?

Я не знала, что отвечать. Вроде бы я девочка по вызову и должна изображать африканскую страсть и стонать от удовольствия, но я не понимала, в какой момент это делать и нужно ли оно вообще. Василий Иванович посоветовал вести себя естественно, как обычная девушка. Ну, если так, то я решила сказать правду:

— Нет, мне не нравится.

— А здесь? — он пощекотал между губами ниже. — Ты пользуешься тампонами во время месячных? Или у тебя еще не было месячных?

Его голос становился все более вкрадчивым и елейным, а ситуация стала походить на сцену из фильма ужасов. Я думала, это будет нечто вроде порнофильма, но, казалось, я попала в руки маньяка-педофила.

— Я не пользуюсь тампонами, — выдавила я.

— Слишком узкая дырочка? Дай-ка я посмотрю.

Он оттянул ластовицу трусиков и раздвинул складки кожи. Я сжалась как могла. Конечно, это не помогло. Он снял с меня трусы, толкнул спиной на кровать и широко, до боли в мышцах, развел ноги. Я ощутила его тяжелое дыхание на промежности. Кажется, он и правда разглядывал «дырочку». Его пальцы трогали, щипали и растягивали малые половые губы. А потом он лизнул меня мокрым прохладным языком.

В тот момент мне захотелось уйти. Я дернулась, но он придавил меня к постели. Щелкнула крышечка от чего-то, он сказал:

— Вдохни это глубже, котенок.

И я втянула носом резкий аромат перезревших персиков.

Через несколько секунд мышцы расслабились, и я ощутила, как в вагину вползает что-то большое и твердое. Василий Иванович не соврал, боли почти не было. Только чудовищное распирание и наполнение внутренностей чем-то чужим и ненужным.

21. Страшно и неуютно

Наверняка у этого ГД были жена и дети. Наверняка они любили его и уважали. Если бы они узнали о том, чем занимался их отец с девушками, выглядящими младше своего возраста, что бы они подумали? Что это я его соблазнила? Что это яответственна за похоть, которую он испытывал?

Жанна во всем винила меня.

И я могла ее понять. Если бы я увидела в этих списках имя Молчанова, я бы тоже ужаснулась, а ведь я даже не была его невестой. У меня с ним вообще ничего не было. Но представляя, что он переспал с кем-то из нас, — допустим, с Викой, — я испытывала укол ревности, обиду и стойкую неприязнь к той, что раздвинула перед ним ноги. А в моем запущенном случае — еще и жгучую зависть.

Считала бы я виноватым Молчанова? Сложный вопрос. Что бы он ни делал, я всегда находила ему оправдания.

Что ж, никто не винил мужчин. Их заманили, околдовали, соблазнили, воспользовались ситуацией, поймали на крючок. Предложили то, от чего они не смогли отказаться. Виновата всегда девушка. Ей и платить по счетам. А уж если она проститутка — то платить не только за себя, но и за «того парня».

Я вызвала курьера и поручила ему отвезти коробку с серьгами к Дому книги. Если Жанна сдержит свое слово, и мой список вместе с компрометирующими фотографиями не появится в открытом доступе, я смогу выдохнуть и забыть об этой истории. Если повезет — то забыть навсегда.

Я зашла в кладовку и стащила с полки свой чемодан. Спрятала бумажки во внутренний карман, а оргазм-машинку уложила среди туфлей и босоножек. Собралась поставить его обратно, но рана на плече отозвалась болью. Я не могла помочь себе правой рукой, а левой не удавалось вернуть чемодан на полку. Я села на пол и неожиданно расплакалась. Я не знала, почему я плачу. Угроза опубликования моего списка была нейтрализована: ни Кирилл, ни Юрий Георгиевич, ни Саша Гар с женой-истеричкой не пострадают. Даже старый толстый Хаст со своим фондом в поддержку несовершеннолетних матерей-одиночек не окажется в глазах общественности гнусным сластолюбцем.

Я расплатилась по своим счетам. Теперь у меня ничего не осталось: ни денег, ни надежды перевезти дедушку, ни перспектив купить свою квартиру. Но зато — никакой ответственности, никаких долгов. И чувство, что я поступила правильно. А еще подсознательное облегчение, словно вместе с «грязными» деньгами я избавилась от грязной части себя.

Я как будто обнулила свой опыт. Поставила точку и начала все сначала.

У меня остался только Кирилл. Мужчина, который любил не меня, но хотел быть со мной. Мужчина, которому я была нужна. Я плакала, но без горечи — слезы приносили успокоение.

Кирилл застал меня сидящей на полу. Присел рядом:

— Ты чего ревешь? — Увидел полупустой чемодан и спросил: — Тебе нечего взять в отпуск, да? Не переживай, купим одежду на месте. В Лос-Анджелесе все дешевле, чем в Питере.

Я глянула на него: он держал серьезную мину, но глаза его смеялись. Я фыркнула:

— У меня полно одежды. Просто… я не знаю, что со мной будет.

— Так никто не знает, — ответил Кирилл, отводя пряди волос с моего лица.

— Мне страшно и неуютно.

Я впервые говорила ему что-то настолько личное о себе. Сердце замерло. Что он мне ответит?

— Это нормально. Всем иногда страшно и неуютно, но не забывай: у тебя есть я. Ты можешь мне доверять. Я не обижу тебя и не сделаю больно. — Он сел на пол и обхватил меня сзади, прижимая к груди и целуя в шею. — Ты — самое дорогое, что у меня есть.

Я откинула голову ему на плечо:

— А ты — единственное, что у меня есть.

За что я Кирилла уважала — он ни разу не сказал, что любит меня. Даже тогда, в машине, когда он забрал меня из больницы и остановился на перекрестке. Направо — в мою съемную квартиру, налево — к нему домой. Мы оба выбрали повернуть налево.

Интересно, он сам осознает, почему не может сказать мне «люблю», — девушке, к которой он так сильно привязан.

Мы ужинали в ресторане. Я неловко наматывала на вилку спагетти, а Кирилл ел стейк, то и дело прерываясь на телефонные звонки. Охрана сидела за соседним столиком и пила клюквенный морс. Я уже привыкла к этим парням и иногда переставала их замечать. Больше всего мне нравилось, когда меня сопровождал Олег Игоревич. Я ждала от него известий о деле моих родителей, но он качал головой: «Пока не время, потерпи еще немного».

Однажды я спросила Кирилла, не стоит ли ослабить меры безопасности: покушений больше не случалось и даже угрозы, о которых он как-то обмолвился, прекратились. Кирилл тогда ответил: «Возможно, они этого и добиваются. Мы расслабимся — и они снова ударят. Нет, пока следствие не найдет заказчика или хотя бы исполнителя, отец приказал не снимать охрану».

Он отложил телефон и сказал:

— Ну все, отец договорился: в понедельник вам с Олегом сделают визу в Таллине. Приедем утром, вы сходите в посольство, а через несколько дней получите паспорта.

— «Приедем»? Ты тоже с нами поедешь?

— Да, мне нужно провести переговоры в Мууге. Я хочу использовать их терминал для перевалки металла. Отец тоже поедет. И моя помощница Оля Котова — кажется, ты с ней общалась по телефону.

Отец? Кирилл уже упоминал, что он хочет познакомиться с девушкой, которая спасла его дочь от взрыва, но я не думала, что это случится так скоро.

— А как мы поместимся в машину? Или поедем на автобусе?

— На яхте, — улыбнулся Кирилл. — Зачем вообще нужна яхта, если никуда на ней не ездить?