Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович. Страница 46

— Вон чего захотели! — шутливо молвил генерал-губернатор. — Нет уж, пусть молятся аллаху и в наше общество не лезут! Своих разночинцев достаточно!

Появился лакей с мороженым на подносе.

— Жаль, жаль эту молодую башкирскую даму!.. — продолжал генерал-губернатор, тасуя колоду пухлыми руками. — На что она теперь может рассчитывать? Ведь скоро мы поймаем и повесим её любовника. Впрочем, хоть миг, да мой!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЗИМНЯЯ БУРЯ

Глава 29

ЛЕСНОЙ КУРЕНЬ

По лесной дороге к куреню, где в ямах топили древесный уголь, заваливая его землей и дерном, вышли двое мужиков. Один, высокий и плечистый, с темно-русой бородой, был постарше, другой, веснушчатый и рыжий, — помоложе.

Из-за поленницы дров появилась женщина в мужских брюках, лоснившихся от сажи, и в такой блестящей от грязи рубахе, что казалось, она сшита была из листового железа. Лицо ее перемазано сажей. На плече — лом. Она приостановилась и стала вглядываться в обоих путников, отходивших от черной стены елок по вырубленной поляне, на которой видны были торчавшие из-под земли две слабо курившиеся деревянные трубы.

«Никак, бродяги», — подумала она.

На курене оставалось совсем мало людей. Лес для выжигания заготовлен, громадные поленницы стоят, как полуразрушенные крепостные деревянные стены. Лесорубы ушли, до самой зимы у них не будет работы, выйдут снова, когда установится санный путь. Дедушка Филат, да сама куренная хозяйка Варвара, вдова старого углежога, знавшая выжигание не хуже покойника, да девчонка ее Танюшка составляли все население куреня. Они сами укладывали в ямы огромные  поленья, заваливали их землей, томили, потом разгребали кучи и студили уголь, потом вытаскивали, складывали его.

Варвара бродяг не особенно боялась. Бывало, что на курень забредали разные люди. Приходилось приютить, дать ночлег, угостить, чем богаты. Все же всякое появление незнакомых людей всегда сильно тревожило «куренную мать», как прозвали рабочие тетку Варвару.

Житель тайги всегда безошибочно узнает бродягу. По походке и по тому, как человек смотрит вокруг, ведь сразу заметно, кто таков пришел и что хочет. А тут оба брели не торопясь, видно, что у них нет никакого дела, хотя оба молоды и, кажется, здоровы, особенно тот, что порослей.

«Озорные люди, — подумала Варвара. — Да, никак, Степка...» — всмотревшись хорошенько, признала она.

Степка был женат на родной племяннице Варвары, на дочери ее брата. Брат Варвары, старик, строит барки, плотник, а Степку выгнали с завода, будто бы крал шинное железо, и нынешний «верховой» Запевкин грозился посадить его в тюрьму, но Степка сбежал. Как еще слыхала Варвара, он собирался идти в город на заработки. Запевкин ему будто бы говорил: «Уйди с завода, или я тебя сгною. Видеть тебя не могу!»

Варвара обрадовалась, что идет свой человек, но и тревога не исчезла.

«Боже ты мой, да с кем это? Неужто он где-то Гурьяна Сиволобова сыскал?» Вот уж года три пропадал он после того, как порешил Оголихина. «Это он! Тут нельзя ошибиться. Ей-богу, он!»

Бродяги подошли ближе и сняли шапки. Теперь видно стало, что они пришли покорные, как с повинной, что грядущая зима, видно, припугнула их и выгнала из лесу.

Взгляд Варвары остановился на богатырской фигуре Гурьяна. Ей даже приятно стало, что будут у нее мужики жить. Работа найдется. Ведь Гурьян был первый труженик. Неужто разучился? «Пусть-ка стены эти разворотит», — подумала она про поленницы, обступившие курень чуть ли не с трех сторон. И пришло Варваре в голову, что зря люди несли, будто Гурьян стал главарем шайки, убивал людей и брал золото мешками, принял магометанство. А он вот пришел и кланяется ей, бабе. Видно, ему не сладко. И стало Варваре жаль этого огромного, но, как ей казалось, нескладного и несчастного мужика.

— Здравствуй, тетя Варвара! — ласково и глупо улыбаясь, молвил Степка.

— Здравствуй, племянничек! — постаралась ответить Варвара с видом кислым и неприветливым. — Что это, каким ветром?

— Соскучился по тебе, тетечка...

— Ах, ты! — ответила тронутая Варвара.

Степка врал, но ей приятно было слышать. Давно уж о ней никто не скучал, и, кажется, никто в ее жизни вообще не говорил ей ничего подобного.

Она пригласила гостей в землянку. Наскоро затопив большую русскую печь, ушла на «кучи». Потом вернулась быстро приготовила обед. А Гурьян со Степкой сходили в лес и привели трех лошадей. Оказалось, не так уж они бедны.

К вечеру тетка Варвара отправила мужиков в баню, потом пошел мыться дедушка Филат, а после всех сама с девчонкой. Баня тоже в землянке, в такой же, как и жилье у углежогов.

Варвара пришла к ужину в чистом платье, в вымытых сапогах, и Гурьян заметил, что она еще хороша. Там, где была сплошная сажа, выступил на светлой коже густой румянец, губы были пунцовы, сережки блестели в ушах; казалось, и глаза стали светлее, словно промылись, и полны живости. Чистые волосы закручены под платок, а полная, свежая шея открыта.

На другой день с утра Гурьян и Степка вышли на углесидные ямы. Лучших помощников Варваре и не надо было. Убедившись, что мужики жгут уголь не хуже ее, она через несколько дней положилась на них и занялась хозяйством. Каждый день у землянки сушилась полная веревка белья. Варвара привела в порядок дом и коровник, готовила пищу. У Гурьяна было ружье, он убил лося, и теперь на курене стало куда сытнее прежнего.

В пятницу Варвара запрягла коней, повезла уголь. Гурьян дал ей денег купить муки, еще рубль — девчонке на обнову, да рубль на водку. Варвара не спрашивала, откуда у него такие деньжищи.

Вернулась она с Марфутой, Степановой женой. Женщины привезли новости, что в заводе будто бы нового управляющего хотели убить, кто-то вчера стрелял на улице у господского дома. Марфута рассказала, что хотят ломать кричную, переделывать огненное заведение, будут ставить машины.

До завода было почти двадцать верст, и Степанова жена домой не поехала, прогостила на курене целую неделю.

***

Весной, простившись с Могусюмкой, отправился Гурьян на завод.

Въехал он в поселок в воскресенье, под вечер. После башкирских деревень хороша показалась ему широкая улица с сосновыми избами, что почернели от смолы, вытопленной солнцем из бревен. У второго дома — шатровые ворота. Под окнами в палисаднике зацветала черемуха. Вышли две девицы, — обе беловолосые, розовощекие. Одна глянула бойко на Гурьяна и, оправив светлый сарафан, переглянулась с подружкой. Обе побежали туда, где среди улицы собралась на лужайке целая толпа парней и девиц.

Гурьян придержал коня. Тут все, как прежде.

Девицы все как на подбор — русы и белы, румяны, бойки, с быстрыми озорными взглядами. Простая самодельная белая одежда их — передники и сарафаны — сияла чистотой.

И девицам приметился Гурьян. Молодой еще мужчина, удало сидит на коне, сам статен, взор орлиный. Кто он таков, они не знали, но с живостью посматривали на него. Это все были молодые девицы, подросшие после ухода Гурьяна.

Одна из белокурых девиц, обогнавших Гурьяна у палисадника, подошла к парню в картузе.

За вчерашнюю насмешку за твою,—

запела она, избоченившись,—

Что не ходишь на постельку на мою...

Вдруг вмиг сбилась толпа девушек.

Без тебя моя постелька холодна,

Одеяльце заиндевело,—

продолжала просмешница.

Все захохотали. Парень снял ремень.

Подушечка потонула во слезах...

Гурьян разгладил усы от удовольствия. Парень с ремнем сорвался с места, кинулся к девице, но тут подъехал Гурьян.