Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 17

– Разве нет других врачей?

– Он наш госпитальный врач.

Мисс Гэйдж принесла графин с водой и стакан. Я выпил три стакана, и потом они обе ушли, и я еще некоторое время смотрел в окно и потом снова заснул. Второй завтрак я съел, а после завтрака ко мне зашла заведующая, мисс Ван-Кампен. Я ей не понравился, и она не понравилась мне. Она была маленького роста, мелочно подозрительная и надутая высокомерием. Она задала мне множество вопросов и, по-видимому, считала почти позором службу в итальянской армии.

– Можно мне получить вина к обеду? – спросил я.

– Только по предписанию врача.

– А до его прихода нельзя?

– Ни в коем случае.

– Вы полагаете, что он все-таки явится?

– Ему звонили по телефону.

Она ушла, и в комнату вернулась мисс Гэйдж.

– Зачем вы нагрубили мисс Ван-Кампен? – спросила она, после того как очень ловко сделала для меня все, что нужно.

– Я не хотел грубить, но она очень задирает нос.

– Она сказала, что вы требовательны и грубы.

– Ничего подобного. Но, в самом деле, что за госпиталь без врача?

– Он должен приехать. Ему звонили по телефону на Комо.

– А что он там делает? Купается в озере?

– Нет. У него там клиника.

– Почему же не возьмут другого врача?

– Шш. Шш. Будьте паинькой, и он скоро приедет.

Я попросил позвать швейцара, и когда он пришел, сказал ему по-итальянски, чтобы он купил мне бутылку чинцано в винной лавке, флягу кьянти и вечернюю газету. Он пошел и принес бутылки завернутыми в газету, развернул их, откупорил по моей просьбе и поставил под кровать. Больше ко мне никто не приходил, и я лежал в постели и читал газету, известия с фронта и списки убитых офицеров и полученных ими наград, а потом опустил вниз руку, и достал бутылку с чинцано, и поставил ее холодным дном себе на живот, и пил понемножку, и между глотками снова ставил бутылку на живот, отпечатывая кружки на коже, и смотрел, как небо над городскими крышами становится все темней и темней. Над крышами летали ласточки и летали ночные ястребы, и я следил за их полетом и пил чинцано. Мисс Гэйдж принесла мне гоголь-моголь в стакане. Когда она вошла, я сунул бутылку за кровать.

– Мисс Ван-Кампен велела подлить сюда немного хересу, – сказала она. – Не нужно ей грубить. Она уже не молода, а заведовать госпиталями – большая ответственность. Миссис Уокер слишком стара, и от нее очень мало помощи.

– Она замечательная женщина, – сказал я, – поблагодарите ее от меня.

– Я сейчас принесу вам поужинать.

– Не стоит, – сказал я. – Я не голоден.

Когда она внесла поднос и поставила его на столик у постели, я поблагодарил ее и немного поел. Потом стало совсем темно, и мне видно было, как по небу сновали лучи прожекторов. Некоторое время я следил за ними, а потом заснул. Я спал крепко, но один раз проснулся весь в поту от страха и потом заснул снова, стараясь не возвращаться в только что виденный сон. Я проснулся опять задолго до рассвета, и слышал, как пели петухи, и лежал без сна, пока не начало светать. Это утомило меня, и когда совсем рассвело, я снова заснул.

Глава четырнадцатая

Солнце ярко светило в комнату, когда я проснулся. Мне показалось, что я опять на фронте, и я вытянулся на постели. Стало больно в ногах, и я посмотрел на них и, увидев грязные бинты, вспомнил, где нахожусь. Я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как в коридоре затрещал звонок и кто-то, мягко ступая резиновыми подошвами, прошел по коридору. Это была мисс Гэйдж; при ярком солнечном свете она казалась старше и не такой хорошенькой.

– Доброе утро, – сказала она. – Ну, как спали?

– Хорошо, благодарю вас, – сказал я. – Нельзя ли позвать ко мне парикмахера?

– Я заходила к вам, и вы спали вот с этим в руках. – Она открыла шкаф и показала мне бутылку с чинцано. Бутылка была почти пуста. – Я и другую бутылку из-под кровати тоже поставила туда, – сказала она. – Почему вы не попросили у меня стакан?

– Я боялся, что вы не позволите мне пить.

– Я бы и сама выпила с вами.

– Вот это вы молодец.

– Вам вредно пить одному, – сказала она. – Никогда этого не делайте.

– Больше не буду.

– Ваша мисс Баркли приехала, – сказала она.

– Правда?

– Да. Она мне не нравится.

– Потом понравится. Она очень славная.

Она покачала головой.

– Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. – Она умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. – Приподнимите руку, – сказала она. – Вот так, хорошо.

– Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?

– Сейчас скажу швейцару. – Она вышла и скоро вернулась. – Швейцар пошел за ним, – сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.

Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет пятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла, а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и воздерживался от разговора.

– Что же вы молчите? Рассказывайте новости, – сказал я.

– Какие новости?

– Все равно какие. Что слышно в городе?

– Теперь война, – сказал он. – У неприятеля повсюду уши. – Я оглянулся на него. – Пожалуйста, не вертите головой, – сказал он и продолжал брить. – Я ничего не скажу.

– Да что с вами такое? – спросил я.

– Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.

Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. – Берегитесь, – сказал он. – Бритва острая.

Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры на чай. Он вернул мне деньги.

– Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.

– Убирайтесь к черту!

– С вашего разрешения, – сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла мисс Гэйдж.

– Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.

– Пожалуйста.

Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.

– Что, этот парикмахер сумасшедший?

– Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему показалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.

– О, господи, – сказал я.

– Xa-xa-xa, – захохотал швейцар. – Вот потеха! «Только пошевелись он, говорит, и я бы ему…» – Швейцар провел пальцем по шее. – Xa-xa-xa! – он никак не мог удержаться от смеха. – А когда я сказал ему, что вы не австриец! Xa-xa-xa!

– Xa-xa-xa, – сказал я сердито. – Вот была бы потеха, если б он перерезал мне глотку. Xa-xa-xa.

– Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался австрийца. Xa-xa-xa!

– Xa-xa-xa, – сказал я. – Убирайтесь вон. Он вышел, и мне было слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Я оглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.

Она вошла в комнату и подошла к постели.

– Здравствуйте, милый! – сказала она. Лицо у нее было свежее и молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого лица.

– Здравствуйте! – сказал я. Как только я ее увидел, я понял, что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела, что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.

– Милая моя, – сказал я. – Как хорошо, что вы приехали.

– Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.

– Вы должны остаться, – сказал я. – Вы прелесть. – Я был как сумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал ее к себе.

– Не надо, – сказала она. – Вы еще нездоровы.

– Я здоров. Иди ко мне.

– Нет. Вы еще слабы.

– Да. Ничего я не слаб. Иди.

– Вы меня любите?

– Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.

– Слышите, как сердце бьется?