Зеленые холмы Африки - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 42

Гаррик, важный, как индюк, разговаривал с женщинами. Насколько я мог понять, он предлагал им наши пустые бензиновые бачки в обмен на что-то. — Иди сюда, — крикнул я ему. Он подошел, все с тем же наглым и самоуверенным видом.

— Слушай, — сказал я ему по-английски. — Если до конца поездки я не вздую тебя, это будет чудом. А уж если стукну, то выбью все зубы, можешь не сомневаться. Вот и все.

Он не понял слов, но тон мой делал их яснее любой фразы из словаря. Я встал и жестом объяснил женщинам, что они могут взять себе бачки и ящики. — Полезай в машину, — сказал я затем Гаррику. — В машину! — повторил я, когда он захотел сам отдать женщинам один из бачков. Он повиновался.

Мы все уложили и были готовы в путь. Витые рога торчали над задним сиденьем, привязанные к багажу. Я оставил мальчику деньги для Римлянина и одну шкуру куду. Потом мы влезли в машину. Я сел впереди, рядом с вандеробо-масаем. Сзади разместились М'Кола, Гаррик и гонец, житель придорожной деревни, откуда был и Дед. Дед забрался на багаж, под самую крышу.

Помахав всем на прощанье, мы проехали мимо домочадцев Римлянина, пожилых неказистых туземцев, жаривших огромные куски мяса на костре около тропы, которая вела через маисовое поле к ручью. Мы благополучно переправились через ручей-вода в нем спала, а берега подсохли; я оглянулся на хижины, на ограду, за которой был наш лагерь, на холмы, синевшие под пасмурным небом, и снова пожалел, что приходится уезжать, не простившись с Римлянином и ничего не объяснив ему. Потом мы двинулись через лес, по знакомой дороге, торопясь засветло выбраться на открытое место. Дважды мы застревали в болоте, и Гаррик с азартом начинал командовать, пока остальные рубили кусты и копали землю, так что в конце концов мне ужасно захотелось задать ему трепку. Ему необходимо было телесное наказание, как шлепки расшалившемуся ребенку. Камау и М'Кола посмеивались над ним, а он разыгрывал вождя, который возвращается с удачной охоты. Не хватало только страусовых перьев!

Один раз, когда мы застряли и я лопатой расчищал дуть, Гаррик в пылу увлечения, распоряжаясь и подавая советы, нагнулся, а я как бы нечаянно ткнул его черенком лопаты в живот, так что он даже присел. Я и глазом не моргнул, и мы все трое-М'Кола, Камау и я-боялись взглянуть друг на друга, чтобы не расхохотаться.

— Больно, — протянул он удивленно и встал. — А ты не подходи близко, когда человек копает, — сказал я по-английски. — Это опасно.

— Больно! — повторил Гаррик, держась за живот. — Потри его, — посоветовал я и показал, как это делается. Но когда мы снова сели в машину, мне стало жаль этого бедного смешного позера и бездельника. Я спросил у М'Кола пива. Он достал бутылку из-под багажа, откупорил ее, и я стал медленно пить. Мы проезжали теперь по местности, похожей на олений заповедник. Я обернулся и увидел, что Гаррик уже оправился и снова болтает без умолку. Он потирал живот и, видимо, рассказывал, какой он молодец-даже не почувствовал боли. Я поймал взгляд Деда-он следил сверху, как я пью.

— Дед! — окликнул я его.

— Что, бвана?

— Вот возьми. — Я протянул ему бутылку, в которой оставалось немного пива и пена.

— Еще пива? — спросил М'Кола.

— Конечно, черт дери, — ответил я. При мысли о пиве мне вспомнилась та весна, когда мы дошли по горной тропе до Бэн-де-Альес, и как мы состязались, кто больше выпьет пива, и как теленок, который был призом, никому из нас не достался, а домой мы возвращались ночью, в обход горы, и луга, поросшие нарциссами, заливал лунный свет, и мы были пьяны и рассуждали о том, как описать эту лунную бледность и коричневое пиво, усевшись за деревянные столы под зелеными побегами глицинии в Эгле, после того как пересекли долину, где ловили рыбу, и конские каштаны стояли в цвету, и мы с Чинком снова говорили о литературе и о том, можно ли сравнить их с восковыми канделябрами. Черт возьми, вот это была литературная болтовня; в те времена, сразу после войны, мы только и думали о литературе, а потом мы пили превосходное пиво у Липпа в полночь после споров в «Маскар-Леду» возле цирка, и в «Рути-Леду», и после всякой большой словесной драки, охрипшие и все еще слишком взволнованные, чтобы лечь спать; но больше всего пива тогда, сразу после войны, мы выпили с Чинком в горах. Флаги для стрелков, скалы для альпинистов, а для английских поэтов-пиво, причем для меня самое крепкое. Помню, как Чинк цитировал Роберта Грейвса. Мы исчерпали одни страны и отправились в другие, но пиво везде оставалось настоящим чудом. И Дед тоже знал это. Я понял это по его глазам еще в первый раз, когда он следил, как я пью.

— Пива, — сказал М'Кола. Он открыл бутылку, а я глядел на эти места, похожие на заповедник, и чувствовал жар нагретого мотора у себя под ногами, и вандеробо-масай, как всегда, пыжился у меня за спиной, а Камау вглядывался в следы колес на зеленом дерне, и я высунул ноги в сапогах наружу, чтобы они немного остыли, выпил пиво и пожалел, что со мной нет старины Чинка, капитана Эрика Эдварда Дормана Смита, кавалера Военного креста из пятого стрелкового полка его величества. Будь он здесь, мы бы с ним поговорили о том, как описать эти места, похожие на олений заповедник, и достаточно ли просто назвать их оленьим заповедником. Старик и Чинк очень похожи. Старик старше и терпимей для своих лет, а компания у нас почти такая же. У Старика я учусь, с Чинком же мы вместе открыли для себя немалую часть мира, а потом дороги наши разошлись.

Но каков этот проклятый черный самец. Надо было мне его уложить, он же бежал, когда я выстрелил. Тут впору было попасть хоть куда-нибудь, ведь вьцелить его как следует я не мог. Ну ладно, черт тебя побери, а как же тогда самка, в которую ты промазал дважды, стреляя лежа, хотя она стояла к тебе боком? Она тоже бежала? Нет. Если б я накануне выспался, то не промахнулся бы. А если б протер замасленный ствол ружья, первый выстрел не пришелся бы слишком высоко. Тогда я не взял бы ниже во второй раз и пуля не пролетела бы у нее под брюхом. Нет, сукин ты сын, если ты чего-то стоишь, стало быть, сам во всем виноват. Я воображал, что великолепно стреляю из дробовика, хотя это совсем не так, выбросил на ветер кучу денег, чтобы поддержать в себе это мнение, и все же, оценивая себя холодно и беспристрастно, я знал, что умею стрелять из винтовки крупную дичь не хуже всякого другого. Провалиться мне, если это не так. И что же? Я прострелил брюхо черному самцу и упустил его. Такой ли уж я хороший стрелок, каким себя считаю? Конечно. Тогда почему я промазал по той самке? А, черт, со всяким может случиться. Но тут не было никаких причин. Да кто ты такой, дьявол тебя возьми? Голос моей совести? Слушай, у меня совесть чиста. Провалиться мне, я знаю, чего стою, и знаю, на что я способен. Если б мне не пришлось тащиться в такую даль, у меня был бы самец черной антилопы. Я же знаю, что Римлянин настоящий охотник. И там было еще одно стадо. Почему я пробыл там всего один вечер? Разве так охотятся? Нет, к дьяволу. Вот когда-нибудь я разживусь деньгами, и мы вернемся сюда, доедем на грузовиках до деревни Деда, наймем носильщиков, так что не надо будет беспокоиться об этой вонючей машине, потом носильщиков отошлем назад, станем лагерем в лесу у ручья выше деревни Римлянина и будем жить и охотиться в этих местах не спеша, каждый день ходить на охоту, а иногда я буду устраивать передышку и писать неделю, или полдня, или через день и изучу то место, как изучил места вокруг озера, куда нас привели. Я увижу, как живут и пасутся буйволы, а когда слоны пойдут через холмы, мы станем смотреть, как они ломают ветки, и мне не нужно будет стрелять, я буду просто лежать на палых листьях и глядеть, как щиплют траву куду, и не выстрелю, разве только если увижу рога лучше тех, что мы сейчас везем, и вместо того, чтобы целый день выслеживать черную антилопу с простреленным брюхом, стану себе лежать за камнем и смотреть, как они пасутся на склоне холма, и у меня будет довольно времени, чтобы навсегда запечатлеть их в своей памяти. Конечно, Гаррик может привезти туда своего Бвану Симба, и они распугают все зверье. Но если они это сделают, я уйду дальше, вон за те холмы, там есть другие места, где можно жить и охотиться, если только есть время жить и охотиться. Они проберутся всюду, где пройдет машина. Но там везде должны быть долины вроде этой, о которых никто не знает, и машины проходят по дороге мимо. Все охотятся на тех же местах.