Начинаем жить - Кожевникова Марианна Юрьевна. Страница 7

— Я вам еще от Ляли с Мишей привет привезла.

Саня протянул руку.

— Нет, с ними я по телефону разговаривала. Ляля сказала, что с вашими стариками созванивалась, чувствуют они себя неплохо, а вас просили мобильник надолго не отключать.

Александр Павлович вздохнул — что правда, то правда, водился за ним грешок: как только приезжал в Посад, отключал мобильник. Ему хотелось сосредоточиться, погрузиться поглубже в работу, а дергаться совсем не хотелось. И тем более скакать по чужим указкам и необходимостям. Но родители — это святое. Лялька права, что напоминает.

— Буду включать почаще, — пообещал он и повторил: — Родители — это святое.

Вот тут Вера и отважилась на вопрос, надо же проверить, как относится Александр Павлович к святыням.

— А с Тверью что? — спросила она. — Не собрались еще туда съездить?

— Еще как съездил, — радостно отозвался Саня. — После Парижа сразу в Тверь махнул! И так мы хорошо повидались, Верочка! Если бы вы знали, какая у меня мама! Чудо, а не мама. А характер какой! Тут, знаете ли, думать еще и думать. Я во многом в нее пошел, тоже горячий. Будет случай, обязательно вас познакомлю, вы друг другу понравитесь! Вы обе очень решительные женщины.

Саня говорил, и лицо его светилось счастливой улыбкой. Улыбалась и Вера и отвечала после каждой Саниной фразы: «Вот и хорошо! Очень хорошо. Я рада».

Саня чувствовал, что Вера радуется за него искренне, от души, и это его трогало, и он мысленно желал ей счастья.

Вера тем временем принялась убирать со стола, звенела чашками, ложками, а когда начала мыть чашки, то все что-то звенело и звенело, и стало понятно, что это вовсе не чашки, а колокольчик у двери.

— Я же говорила, ждите гостей, — вспомнив про упавшую чайную ложку, без всякого удивления сказала Вера и поставила чистые чашки в сушилку.

Саня тоже не удивился: от кольца только и жди, что неожиданностей. Он пошел открывать дверь, раздумывая, кого увидит на пороге. С утра появилась Вера. А сейчас? Катя из Парижа? Мама?

На пороге стоял незнакомый молодой человек. Наклонив чуть набок длинную шею, он смотрел на Саню прозрачными голубыми глазами.

— Я — племянник, — представился он.

У Сани округлились глаза. Кого-кого, а племянников у него не было. Он приоткрыл уже рот, готовясь задать вопрос, но молодой торопливо добавил, разъясняя:

— Внучатый.

— Аферист, — припечатала подошедшая Вера долговязого, окинув его взглядом.

Глава 3

Павел Антонович глаз не спускал со своей Натальи Петровны. В лесу пошли грибы, а он с участка ни ногой, хоть грибником был заядлым. Мучился от этого ужасно, но терпел. Ослабит он контроль, и Наташа тут же в Москву махнет. А зачем? Что хорошего из этого выйдет? Павел Антонович был убежден, что жене там делать нечего.

С тех пор как Милочка объявила матери и отчиму, что выходит замуж, и познакомила с женихом по имени Димитрий, Наталья Петровна места себе не находила. С одной стороны, она была рада до смерти, что дочка наконец-то устроит свою жизнь. Ей давным-давно было ясно, что Милочке пора жить семьей. С другой — жених ей не очень-то показался, не простой, не душевный и вообще какой-то непонятный. Вежливый, но держится особняком. Сразу видно: омут тихий, а черти в нем водятся. Как будут уживаться, неведомо, но лишь бы дочке был по сердцу, а уж они-то приладятся — опыт по прилаживанию большой нажит. С третьей — ей очень хотелось поучаствовать в предсвадебных хлопотах. Она так себе и представляла, как они с Милочкой ходят по магазинам, выбирают шторы для спальни, покрывало на постель. Постельное белье нужно купить, да и Милочке обновить гардероб. Во времена Наташиной молодости ничего в магазинах не было, все давалось с бою. А в загсе талоны давали, один — жениху, другой — невесте. Жениху костюм и ботинки можно было купить, невесте — платье и туфли. Хочешь — белые, хочешь цветные, но одну пару. Она белые взяла, а как же иначе? Так они и пролежали неношеные. Ну и белье постельное — две простыни, два пододеяльника и наволочки. А теперь? Были бы деньги! Вот и надо потратить отложенное. Свадьба же! Ничего не жалко! Наталье Петровне давно хотелось сервиз купить. И не один — чайный, кофейный и обеденный. А то всю жизнь из разных чашек пили! В общем, хлопоты предстояли большие и такие отрадные, такие приятные! И как это Паша не понимает, что ей непременно нужно в Москву поехать?

Павел Антонович понимал, но понимал он совсем другое. Понятно, что Наташке хочется для дочки всего накупить, чего у самой не было. Но выйдут из этого одни неприятности. Пойдут Наташа с Милочкой шторы выбирать — Наташе оранжевые с оборкой приглянутся, а Милочка рядно с нашитыми треугольниками выберет. Мать уступит, осадок на душе останется. О нарядах и говорить нечего, Милочка давным-давно у матери советов не спрашивает. Мать для свадьбы будет платье выбирать попышнее, а Милочка какой-нибудь обдергай приглядит. Опять осадок, а то и ссора. Свадьба же! Осудят люди невесту. И еще есть нюанс. Милочке спасибо, что от родителей не отделилась, а согласилась купить две квартиры с общей кухней и холлом. Но ведь молодые наверняка уже вместе живут. Приедет Наташа и губы подожмет — как это так? Непорядок! Что это Димитрий хозяином по квартире ходит, на кухне чайник ставит, кофе среди ночи пьет? Курит, музыку ставит. У молодых теперь такая музыка, что не поймешь, то ли стиральная машина работает, то ли еще что. В общем, будущая теща и сама распереживается, и молодым жизнь не украсит, при ней и в трусах не походишь, и любимую лишний раз не чмокнешь.

Так оно и шло, Наталья Петровна рвалась в Москву, а Павел Антонович ее удерживал.

— Слушай, Паш, — завела с утра разговор Наташа, — у нас постное масло совсем кончилось. Съезжу-ка я в Москву, привезу масла и курочку.

— Жара сегодня, сорок градусов на солнце. В городе дышать нечем, — сообщил в ответ жене Павел Антонович. — Я сейчас Ляле по мобильнику позвоню, пусть Ирину к нам везут и постное масло заодно купят.

Радикальное противоконфликтное средство Павел Антонович нашел внезапно и очень обрадовался. Пятилетняя Ирина лучше всех бабу Нату на месте удержит.

— Нечего девчонке в городе делать, — прибавил он. — Пусть сами в жаре пекутся, а ребенка привезут.

Наталья Петровна на секунду задумалась и махнула рукой.

— Будь по-твоему, Паша. Я знаю, что ты против моей поездки в город. Костьми ложишься, лишь бы я не поехала. Почему, не знаю, но будь по-твоему. Иринке и впрямь в Москве делать нечего, только мучиться. Пусть скорее привозят. И сахара пусть прихватят, — тут же сообразила она, — я тогда смородину сварю. Милочка смородиновое варенье очень любит.

— Лады, — обрадовался Павел Антонович. — Звоню немедля.

— Но если Милочка попросит меня ей помочь, ты сам тут с Иринкой будешь управляться, — на всякий случай предупредила она.

— Если попросит, буду, — согласился он и тут же набрал Лялин телефон.

Лялю приглашение очень обрадовало. Сердце у нее за родное дитя болело, а тетю Наташу с дядей Пашей теребить было неловко. С Санькой, Александром Павловичем Иргуновым, Коньком-Игрунком, они вместе выросли, ее покойная мама — для Саньки тетя Лиза — выучила его французскому языку, можно сказать, путевку в жизнь дала, но родней они все же не были, отсюда и неловкость. А раз позвали, Ляля отправит к ним дочку с превеликой охотой и большой благодарностью.

«Шумел-гремел пожар московский» — распевала Ляля басом, встряхивая Иринкины трусы, прежде чем уложить их в сумку: на даче чем больше трусов, тем лучше. Не тете же Наташе стирать. Как раз до субботы хватит, а там она приедет и сама все выстирает.

Солнце жарило вовсю. Духотища в Москве стояла несусветная, а у них в центре в особенности — ни деревца кругом, ни кустика. Был когда-то двор, в котором Ляля выросла, гоняла на велосипеде, собирала шампиньоны, а теперь его раскопали. Пообещали новый выход метро построить, да, видно, раздумали, потому что уже не первый год стоит деревянная огорожа над раскопанными ямами, посерела вся, а дело ни с места.