Ради братий своих… (Иван Федоров) - Овсянников Юрий Максимилианович. Страница 13
ГЛАВА III
В далеком Заблудове
В центре Заблудова прочный каменный дом — дворец гетмана. Вокруг базарной площади перед дворцом — дома шляхтичей, хозяйственные постройки, каменная православная церковь и крестьянские избы, избушки, избенки… Чем ближе к окраине, тем беднее.
Когда-то на этой земле размещалось маленькое окраинное княжество Киевской Руси. С той поры протекли три столетия. Три долгих века да тысяча с небольшим верст, отделяющих Заблудово от Москвы, превратили русские земли в совсем другой мир. Вера осталась одна, а дома, одежды, обычаи, нравы — все стало другим. И привыкнуть к этому чужому миру нелегко.
По старому дому, по родной Москве первые недели тосковал больше всех Ваня. Сам Федоров с Петром искали забвения в работе. От зари до зари собирали и устанавливали станы, оборудовали словолитню, готовили запасные литеры, доски и кожу для будущих переплетов. Уставали так, что недосуг было даже задуматься, куда судьба забросила.
А потом, когда уже казалось, что чуть обжились на новом месте, подкралась тоска. И дом хороший для жилья гетман выделил, и печатню просторно разместили, и живут в достатке, а все что-то не так, чего-то не хватает. Духа московского, что ли?
А Ванятка, тот, наоборот, повеселел. Нашел себе приятеля из местных — Гриня. С ним в лес, с ним в бабки играть.
В один из таких тоскливых вечеров прибежал с улицы Ваня:
— Тятенька, тятенька! Тебя с дядей Петром гетман к себе кличут. Велел немедля идти…
Высокий, крупный, с небольшой седеющей бородой и лихо закрученными кверху усами, гетман поджидал печатников как дорогих гостей у накрытого стола. Потрескивали поленья в камине, рубиновыми огоньками вспыхивало вино в стеклянных кувшинах. Медвежьи шкуры, брошенные на пол, глушили шаги холопа, прислуживавшего гетману.
Издалека повел Григорий Ходкевич свою речь. Прерываясь, чтобы наполнить кубки гостям или подхватить с блюда добрый кусок жареной оленины, он неторопливо рассказывал о положении прославленного люда в Литве, о своих замыслах. И получалось так, что гетман единственный и последний в Литве защитник русских и белорусов от польских панов и католических ксендзов.
По дороге домой, шагая прямо по лужам, Тимофеев упрямо бубнил под нос:
— Не верю… Вот настолечко не верю, — он совал щепотью сложенные пальцы под нос Федорову, — чтобы гетман о простом люде пекся… Какую-то свою выгоду имеет, а нам голову заморочить хочет…
— Пусть имеет… Ты мне другое, Петр, скажи. Людям польза от нашей работы будет?.. Будет? Я тебя спрашиваю…
— Ну, будет…
— Вот то-то… Значит, надобно нам трудиться. А что до гетманской выгоды, господь с ним! Мы для братьев наших печатать будем.
— Нет, ты подожди, мастер. Ведь он о себе, а не о людях печется…
— А мы, Петр, из его выгоды людскую делать будем.
По прошествии недели гетман опять пожелал беседовать с печатниками. Потом еще и еще раз. За встречей встреча, проходили дни, недели, месяцы, а хозяин Заблудовской печатни все не отдавал повеления начать работу.
Ходкевич происходил из старинного русского рода и был влиятельной, ни от кого не зависимой фигурой в Литве. Объединение Литвы с Польшей, которое готовили сейчас польские паны, угрожало самостоятельности гетмана. И Ходкевич повсюду объявлял, что поднимет восстание в случае объединения. Но для восстания нужны были верные сторонники. А сторонников этих гетман мог найти, только подняв знамя защиты православной церкви от католической.
Частенько наезжали в Заблудово шумные гетмановские единомышленники. Тогда во дворце поднималась кутерьма, захлестывавшая все село. Подвыпившие паны махали саблями, стреляли в воздух и кричали что есть мочи: «Унии не бывать! Смерть еретикам! Виват гетману!»
И вот после одного такого съезда гостей, когда, к общему удивлению, мало шумели и стреляли, гетман наутро сам пожаловал в печатню.
— Ну, Иван Федоров Москвитин, пробил час. Приступай к делу. Начнем печатание Евангелия учительного. Да поможет нам бог…
Наконец-то они дождались этого радостного часа, унесшего прочь тяжкие сомнения и раздумья. В тот день поздно вечером при золотистом огоньке свечи записал Федоров в свою потаенную тетрадочку: «Путь мой мне ведом. По милости пана Григория Александровича Ходкевича, на собственные средства его милости началось печатание Евангелия учительного в 1568 году месяца июля 8».
Набирал текст сам мастер. Тимофеев печатал, а переплеты готовил Ваня. Работа спорилась, и в такие часы Ванятка высоким голосом заводил:
Тут же подхватывал баском Петр:
Федоров незлобиво ругался:
— Ну вас, греховодники. Дело упустите, — но прислушивался к песне с удовольствием.
Появился и четвертый работник. Скучая по другу, все чаще заглядывал в печатню Гриня, да так и прижился. Поначалу на подхвате был, а потом стал приглядываться, все больше и больше вникая в дело.
Заходил в печатню и местный священник Нестор. Садился за стол у окна, начинал вычитывать готовые отпечатанные листы. Искал ошибки, опечатки. А то рассказывал местные предания и истории.
— Случилось все это года полтора-два назад, — начал однажды свое повествование Нестор. — Есть у нашего гетмана имение Спасово на Волыни. Так вот, ехал как-то зимой мимо этого села отряд людей князя Курбского, отъехавшего из Москвы в Польшу. Дело шло к ночи, да еще вьюга разыгралась. Решил отряд заночевать в Спасове. Тамошние дворянчики не противились — пожалуйста, ночуйте, а сами замыслили поживиться за счет отряда. Так и сделали. Солдат прирезали. Оружие, коней, деньги себе забрали. Курбский, как прознал про это, давай метаться, жалобы строчить. Только супротив нашего гетмана никто не пойдет. Он сила великая. Курбский жалуется, а гетман наш помалкивает да в усы посмеивается — людишкам его прибыток, да и врагу московского царя печаль великая…
Федоров слушал молча — в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Не мог он знать в ту пору, что ему самому придется в будущем столкнуться со спасовцами.
День за днем, неделя за неделей, глядь, и работа подошла к концу. 17 марта 1569 года печатание первого Евангелия на русском языке было закончено. Если «Апостол», в котором 534 страницы, печатали 316 дней, то теперь над книгой в 814 страниц трудились всего 256 дней. Сказались и накопленный опыт, и приобретенное мастерство.
Вечером Федоров понес новую книгу гетману. Ходкевич только накануне вернулся из Люблина, где собирались польские и литовские дворяне обсудить все сложности объединения двух государств. Гетман сидел у камина, завернувшись в подбитый мехом плащ, и угрюмо следил за игрой огня. Молча взял книгу. Погладил кончиками пальцев кожаный переплет. Беззвучно шевеля губами, прочитал длинное, подробное название. Дотошно рассмотрел свой герб, отпечатанный на обороте предисловия. Перелистал все страницы и снова вернулся к началу книги. Здесь, на первых страницах, было напечатано пространное предисловие, написанное им самим.
Нацепив очки, гетман любовался собой, своими словами:
«…Она необходима для всех, особенно же в нынешнее смятение мира, так как многие из христианских людей пошатнулись в вере и от новых и различных учений и умом своим возгордились и отвратились от общего согласия… Поэтому я, Григорий Александрович Ходкевич… не пожалел дать на это дед о от дарованных мне богом сокровищ… Вы же… примите эту книгу с любовью, а я с божией помощью буду заботиться и о других книгах… не пожалею вложить в это мои средства и вскоре отдам их печатать…»