Ради братий своих… (Иван Федоров) - Овсянников Юрий Максимилианович. Страница 8
Сразу за греческими палатами начинался тесовый забор. Заскрипела калитка, и Федоровы очутились на большом заснеженном пустыре. Ванятка даже удивился, зачем это отец так спешил сюда. Пустырь не видел, что ли. А Федоров-старший влюбленно смотрел на чистый снег.
— Гляди, Ванятка, гляди. Здесь по велению государя будет новый Печатный двор. Вот тут, — Федоров протянул руку, — будет словолитня. А тут — палата с большими окнами и высокой крышей, в ней поставят печатные станы. Вот здесь разместится правильная палата. Сюда будут приносить читать первые печатные листы, чтобы ни одна ошибка в книгу не проскочила…
Заслушавшись, Ваня уже видел перед собой высокие красивые терема с крышами, расписанными голубой, красной, зеленой красками. Совсем такие, как в сказках…
— Все это будет, — продолжал отец. — Вот сойдет снег, придут сюда мастера и начнут строить…
— Тять, есть хочу, — снова вспомнил Ванятка.
— Прости, сынок, замечтался. Пойдем домой. Мать нас уж заждалась, наверно…
Первая из первых
Ранним утром 19 апреля Иван Федоров пришел на новый Печатный двор на Никольской. Пришел торжественный, одетый по-праздничному. Не потому, что то был день его именин, а потому, что начинал он сегодня новое серьезное дело, готовился к которому вот уже целых десять лет.
Федоров пришел раньше обычного, но еще раньше пришли помощники и ученики. Молча они ждали его у крыльца, греясь на теплом весеннем солнце, — Петр Тимофеев, подмастерье Андроник Невежа и совсем юный, недавно присланный Макарием, безусый Никифор Тарасиев.
— С праздником, мастер!
— Спасибо, други. Не мой, наш праздник. Сегодня начинаем дело государевой важности. Дело непростое…
А было так. Недели три назад подлетела с криками «Гой-да!» к Печатному двору ватага конных — новый царский любимец Алексей Басманов с дружками и слугами. Сам с плеткой в руках, в зеленом бархатном кафтане, шитом серебром, в зеленых сафьяновых сапожках — под каблуком яйцо прокатить можно, а носы кверху крючком загибаются. Оттолкнул Андроника Невежу:
— Где мастер?
И прямо в литейную, где Федоров с Тимофеевым новый шрифт готовили. В избе было душно, пахло горячим металлом, натужно гудел раздуваемый горн. Басманов вошел и как хозяин уселся среди избы на табурет. Федоров только-только выхватил из горна большую металлическую ложку с расплавленной смесью свинца и сурьмы.
— Посторонись, боярин! Обжечь ненароком могу…
Разлил жидкий металл по формочкам, отложил ложку, вытер пот со лба и только тогда подошел к Басманову:
— Прости, боярин. Литье — дело срочное, промедления не терпит.
— Ловко работаешь, Федоров. Тебе бы не буковки, а пушки лить.
— Может, и такое время придет, боярин. Только то, что буковки по миру разнесут, того ни пушками, ни саблями не убьешь…
— Смотри, Иван. На язык ты больно остер, а вот как государев наказ исполнишь?
— С великим старанием и божьей помощью, боярин…
— Повелел царь и государь наш тебе и клевретам твоим не мешкая приступать к печати книги «Апостол» для храмов вновь обретенной земли Полоцкой. Да так печатать, чтобы стыдно не было за книгу эту перед иноземцами…
Федоров поклонился в пояс:
— Спасибо за честь, боярин. Государев наказ исполним с великим бережением. Видишь, боярин, как получается — хоть и брали город пушками, а без слов книжных обойтись нельзя…
— Язык попридержи, Федоров! Смотри, может, и по-другому встретимся… — Огрев плеткой по спине ни в чем не повинного Никифора, Басманов бешеным шагом заторопился к воротам. И опять с криками «Гой-да!» полетела ватага по Никольской, топча конями зазевавшихся прохожих.
Три недели печатники лили, шлифовали, подчищали новые литеры, готовили краску, резали узорные заставки на твердых самшитовых досках: широкие — для начала разделов, узкие — для начала глав.
Наконец наступил день 19 апреля, когда все было готово к набору и печати первых листов книги.
Триста пятнадцать дней длилась работа. Печатали лист за листом, напряженно приглядываясь, чтобы не было ошибок, чтобы ровно, как на государевом смотре, стояли буквы и строчки, чтобы яркой киноварью горели инициалы — заглавные буквы в начале главы.
За стенами Печатного двора незаметно пробегали недели. У царя Ивана Васильевича родился сын Василий и, прожив шесть месяцев, умер. Боярин Морозов от имени русского государя подписал перемирие со шведами. Приезжали в Москву послы польского короля Сигизмунда и, не добившись желаемого перемирия, вскорости уехали. События проходили мимо Печатного двора, не волнуя, не трогая его мастеров. И лишь последний день 1563 года оставил след в истории русской книги и сыграл свою роль в жизни самого Федорова.
В этот день умер митрополит Макарий. Два месяца не вставал с постели маленький худенький старичок с большой головой. Умирал он медленно. Угасал, сознавая, что расстается с жизнью. Не было сил двигаться, но мысли рождались здравые и ясные. Чуть ли не через день гонял послушников на Печатный двор: проведать, как идут дела. Так, в заботах, и уснул навечно поутру 31 декабря книголюб, главный радетель печатания книг в России. Хоронили Макария в Успенском соборе Кремля — главном соборе государства. Все эти дни Федорова мучило, как же будет дальше, кто теперь поддержит его, кто поможет советом, добрым напутствием, вниманием. Конечно, рассуждал он, хуже будет или лучше — бог ведает, а как — покажет время. Запретить же печатать книги уже никто не сможет…
И работа продолжалась — набор, проба, исправление ошибок, печатание листов. Только никто теперь не приходил узнать, как подвигается дело, некому было показать нынче отпечатанную узорную заставку. Помощники примечали, что стал Федоров молчаливее, точно ждал чего-то… В один из дней середины февраля Федоров не пришел на Печатный двор.
Мастера прождали допоздна. Каждый, занимаясь своим делом, нет-нет да и заглядывал в окно на улицу: не идет ли? К вечеру решили: Петру Тимофееву идти проведать, что слупилось. Не занемог ли мастер?
Федоров встретил своего помощника на крыльце:
— Заходи, гостем будешь. Или что в печатне приключилось?
— У нас все в порядке. За тебя беспокоились, мастер. Может, занедужил?
— Да нет, здоров. Дело одно затеял…
Лист из «Апостола» 1564 года.
Они прошли в натопленную горницу. Справа, ближе к окошку, стоял большой стол. На зеленом сукне — листы белой бумаги и несколько зачиненных перьев. Тут же стояла красно-медная чернильница с изображением диковинного зверя — единорога. Слева у стены — два поставца: один — с книгами, другой — с оловянной посудой.
— Решил я, Петр, напечатать на последних страницах книги историю нашей работы и добрые слова о покойном Макарии. Немало сил и забот отдал он нашему делу… Вот и писал сегодня целый день, — Иван кивнул в сторону стола. — Только еще не закончил. А сейчас давай вечерять вместе, — и, приоткрыв дверь в другую комнату, крикнул: — Дарьюшка, встречай гостя!
Утицей, тяжело переваливаясь с боку на бок, вошла Дарья. Федоровы ждали второго ребенка, и Дарья чувствовала себя плохо: едва переступала отекшими ногами.
— Прошу, Петр, к нашему столу. Отведай, что бог послал…
Тимофеев засиделся в гостях недолго. С наступлением темноты ходить по улицам запрещалось, на перекрестках опускались бревенчатые заслоны, у которых дежурили злобные стражники. А после его ухода в доме Федоровых сквозь щели ставен еще долго виднелся желтый огонек горевшей свечи.