Твой выход, детка! (СИ) - Перова Вера. Страница 2

— Но ты же его совсем не знаешь.

— Я знаю достаточно. Ты что, не видишь, ему необходимо зацепиться в Петербурге любыми путями. Любыми, — она многозначительно посмотрела на меня.

Когда мать чувствовала, что теряет контроль над ситуацией и когда ее никто не видит (мы с отцом не в счет разумеется) она в один миг трансформировалась из интеллигентной петербурженки в базарную торговку. И тогда ей требовалось значительно меньше слов, чтобы выпукло выразить свою мысль.

— Вся эта периферийная шваль очень изобретательна и предприимчива, когда дело касается их трудоустройства. Никто не хочет ехать и улучшать жизнь в глубинке. Все прутся в столицы, — ее несло неостановимо.

Скользнув по мне взглядом и вспомнив с чего все началось, она продолжила уже обращаясь ко мне, но не сбавляя накала: — Какая любовь? Он будет крутить романы у тебя под носом с молодыми девицами, а ты сидеть дома, варить обеды и нянчить его сопливых детей.

Отец сидел в кресле, низко наклонив голову. На какое-то мгновенье мне даже показалось, что он спит. Я не видела его лица и не могла понять, что он думает по этому поводу. Хотя, глядя на его лысеющий затылок я знала наверняка, на чьей он стороне. Вообще, за все то время, что я не живу дома, отец ни разу не взял трубку. Говорила всегда мать, а он только время от времени вставлял комментарии. Так было не только по телефону. На сцене всегда мать. Женившись на ней, отец обрек себя на роли второго плана.

По правде сказать, мать всегда была намеренно бестактна по отношению ко мне. Она с легкостью переступала грань между грубоватой шуткой и жестокостью. За прожитые годы вместе я довольно умело наловчилась отбиваться, но события последнего месяца (поиск квартиры, денег, полная неизвестность) сильно измотали меня, и на достойную оборону сил уже не было. Я решила быть краткой.

— Послушайте, — сказала я, жалея, что не прислушалась к интуиции, которая подсказывала мне, что надо было сообщить обо всем по телефону. — У нас все серьезно. И мы уже сняли квартиру. Так что, я ухожу.

Мать задохнулась от изумления и ужаса.

— Ты загоняешь нас в могилу, — прохрипела она, картинно схватившись за сердце.

Зная, до мельчайших деталей, продолжение этого спектакля, я поднялась и молча пошла к выходу.

— Не смей вот так уходить! Разговор еще не окончен!

Уже закрывая дверь, я слышала, как мать переключилась на отца, словно все это была его вина.

— Геннадий, — орала она, — что ты молчишь? Скажи ей хоть что-то…!

Сегодня, как и каждый день этого года, тишина была полновластной хозяйкой моей квартиры. Правда, было несколько звонков от родителей. Последний, кажется, четыре месяца назад.

— Завтра ты придешь к нам на ужин, — заявила мама.

Ничто в мире не заставит меня прийти на этот чертов ужин.

— Не знаю, — отвечаю я.

— А что тут знать? Разве ты чем-то занята? Елена, — произносит она. — Ты не можешь скорбеть вечно.

— Кто знает. Может у меня и получится.

— Прошел уже почти год. Тебе не кажется, что пора бы перестать?

— Ты права, мам. Прошел всего лишь почти год.

— Но ты же совсем не выходишь из дома.

— Мне здесь нравится.

— С тобой невозможно разговаривать, когда ты так себя ведешь, — заявляет мать.

— Тогда зачем ты звонишь?

Людям вроде моей матери не объяснишь, что такое жалость. Это либо есть, либо нет. Главное, как все выглядит со стороны. И на это она не жалела ни сил, ни эмоций, ни нас с отцом.

Мать еще что-то говорит, но я ее уже не слышу: я только что запустила своим мобильным в стену; от удара телефон рассыпается на мелкие кусочки и обломки разлетаются по комнате. А мать, наверное, до сих пор говорит…

Сон так и не пришел. Я села и огляделась. С того дня я ничего здесь не трогала, и все оставалось, как прежде: его треники, смятые комком; зарядка для сотового, воткнутая в розетку; валяющиеся на полу носки; раскрытая сумка, в которую я складывала наши вещи перед поездкой.

Медленно подойдя к окну, я раздвинула шторы и выглянула. Небо просто издевается надо мной. Сегодня был один из тех навязчиво-летних дней, которые словно из кожи вон лезут, чтобы быть еще прекраснее. Небо такое оскорбительно голубое, что оставаться дома, значит совершать преступление. Как будто мне есть куда пойти.

Глубоко вздохнув, я взяла из шкафа Пашкину спортивную майку и пошла в ванную. Зеркало было завешено простыней — я не могла видеть себя. Меня здесь не должно было быть. На пустых полочках стоял только его шампунь, моя зубная щетка и паста. Я разделась и встала под горячий душ. Вода стекала по телу, не принося удовольствия. Я налила на ладонь немного шампуня. Его терпкий аромат вызвал приступ слез и одновременно принес мрачное успокоение. Постояв еще несколько минут под струями воды, я завернула голову полотенцем, сохраняя подольше запах шампуня, оделась в его майку, сверху натянула его толстовку. Теперь он был со мной. Я была под защитой своего мужа.

Пока я была в ванной, вернулся Ромик. Сейчас на нем была привычная одежда. Посуда уже была вымыта. Чайник стоял на плите. Пиццу он привез с собой. Наступал момент, когда надо проявлять интерес к чужой жизни и поддерживать беседу.

Он повернулся и уставился на меня. Потом подошел и глубоко вздохнул несколько раз подряд.

— Перестань обнюхивать меня, словно собака, — сказала я.

— Пора это прекратить. Завтра я куплю тебе шампунь для девочек.

— А что тебя не устраивает? Я вымылась.

— Давно пора.

— Пицца. Начинает надоедать, — я присела к столу.

— Хороший признак, открывающий перспективу, — он поставил передо мной дымящуюся чашку чая.

Они дружили с детства. Точнее — с рождения, потому что родились в одном роддоме с интервалом в несколько дней. И любили шутить на эту тему: “он мне родильный ” (вместо “родной”). А еще Пашка говорил о Ромке: “это мой запасной”. Вместе ходили в школу. Вместе приехали поступать в Питер из небольшого городка Липецкой области. И после окончания института вместе замутили фирму на Ромиковы деньги. Точнее, на деньги, которые он получил в наследство после продажи огромной квартиры своей умершей бабушки. Везде и всегда вдвоем. Меня этот тандем, по началу, сильно раздражал и удивлял. Они были совсем разные. Два антипода. Если Беляев — целеустремленный, собранный, очень серьезный, где-то даже жесткий. Он очень трудно подпускал к себе близко людей. То Ромик — легкий, веселый оболдуй, который живет одним днем. Он поддерживает почти все институтские связи, по-прежнему цокает на каждый проплывающий мимо женский бюст и по-прежнему называет грудь титьками. Такой типаж. Но на мое появление он среагировал с не свойственным ему раздражением.

— Она надолго? — спрашивал он у друга.

— Навсегда.

После нашей свадьбы раздражение сменилось холодностью и отстраненностью. Он также был единственным другом для Пашки, он также часто бывал у нас дома, они вместе успешно вели бизнес, частые вылазки на природу и походы в баньку были нормой. Но. Мы никогда не говорили с ним по душам, он старался не оставаться со мной наедине. Да что там, он даже не смотрел на меня. Короче, полный игнор. Но — интеллигентный. И только в последний год между ними что-то случилось. Ромка тихо выпал из нашей жизни, как будто его там никогда и не было. Звонки и долгие полуночные беседы на кухне о работе прекратились. Даже в редких рассказах о текущем Пашка перестал упоминать его имя. Я встречала его в общих компаниях, но он держался особняком и не подходил даже поздороваться. Так, издалека кивнет или помашет рукой и исчезает. На мой вопрос «Что же случилось?» Пашка всегда отвечал: «Ничего. Все нормально. Просто много работы».

Поэтому я была очень удивлена, что когда ничего уже было нельзя вернуть и изменить, когда я не видела и не слышала никого вокруг, он появился снова и оставался рядом, взвалив на себя всю работу в фирме, мой магазин, мои истерики, мое пьянство и совсем не деликатные комментарии моих родителей.