Дракон и сокровище - Хенли Вирджиния. Страница 14

Элинор сделала глубокий вдох. Ей ни в коем случае нельзя было давать волю своим чувствам. На протяжении последних нескольких лет она научилась владеть собой, не выказывать окружающим своих настроений. Ей пришлось приложить немало сил, чтобы овладеть этим искусством. Теперь она без труда изображала из себя сдержанную, невозмутимую юную леди, вводя в заблуждение даже тех, кто знал ее с рождения. Лишь она одна понимала, что нисколько не изменилась, оставшись все той же необузданной дикаркой, какой была в детстве. Став подростком, Элинор не раз вопрошала себя, почему все то, к чему окружающие относятся с равнодушием, зачастую глубоко трогает ее, вызывая в ее душе гнев, досаду, бурную радость или скорбь, и пришла к выводу, что Господь сотворил ее отличной от большинства других людей. Она без остатка отдавалась как любви, так и ненависти, для нее все вокруг резко делилось на черное и белое, хорошее и дурное. Порой глубина и сила владевших ею чувств не на шутку пугали саму Элинор.

Мать-настоятельница постоянно внушала своей воспитаннице, что умеренность составляет одну из главнейших человеческих добродетелей, но Элинор не могла противостоять своей натуре. Она никогда и ни в чем не останавливалась на полпути. «Все или ничего!» стало ее девизом. Она настойчиво гнала от себя мысль, что Уильям Маршал может отказаться от нее. Ведь у нее просто не было выбора! Можно расторгнуть помолвку, но узы брака, соединившие их, священны и нерушимы. Она ни за что не упустит свою добычу! Когда ей исполнится шестнадцать, он должен будет взять ее к себе без всяких отговорок. А она изо всех сил постарается быть именно такой, какой он пожелает ее видеть, — лишь бы неотлучно находиться подле него.

Приняв это решение, Элинор позвонила в золотой колокольчик. В дверях спальни появилась заспанная Бренда — та самая рыжеволосая горничная, которую Элинор давным-давно отняла у Марджери де Лэйси.

— Я собираюсь на верховую прогулку с моим мужем. Пусть кто-нибудь позаботится о моем платье для катания верхом, а ты помоги мне справиться с этими проклятущими волосами! — приветствовала принцесса свою камеристку. Элинор давно уже не позволяла себе ругаться в присутствии посторонних и отводила душу, лишь оставаясь наедине с Брендой.

Всю ночь Уильяму грезились колеблемые ветром ярко-красные одежды Элинор на фоне серых камней причала. Теперь же. воспоминание об их первой встрече после стольких лет разлуки вытеснило еще более пленительное зрелище: Маршал не сводил восхищенного взора со своей жены, изящно и уверенно гарцевавшей на чистокровной вороной кобыле. Поверх белоснежного нижнего платья принцесса была облачена в изумрудно-зеленую бархатную накидку, подол которой украшали отороченные светлым мехом прорези. Маленькие ножки Элинор были обуты в темно-красные сапоги с серебряной чеканкой, наряд ее дополняли перчатки того же цвета и шелковая сеть, унизанная жемчужинами, которая стягивала ее роскошные волосы в пучок.

— Вы изумительно выглядите, графиня! — обратился к ней Уильям. — Я привез вам подарок. Надеюсь, он вас порадует! — С этими словами он приблизился к Элинор и посадил ей на руку маленького коричневого мерлина. — Эта маленькая дикарка была поймана в горах Уэльса, неподалеку от Пембрука, —пояснил он. — Но она обучена хорошим манерам и, смею надеяться, станет усердно служить вам!

— Благодарю вас от всего сердца, милорд! Я так люблю подарки! — ответила Элинор. Она стянула с головы ловчей птицы бархатный капюшон и улыбнулась при виде того, как мерлин, взъерошив перья, сверкнул своими ярко-желтыми глазами. Несколько мгновений девушка и птица смотрели друг на друга с ожесточением и вызовом. — Тебе, моя дорогая, будет скучно гоняться за нашими виндзорскими голубями, — сказала наконец Элинор. — Но я обещаю, что в один прекрасный день ты вернешься в родной Уэльс! — Мерлин склонил голову набок, словно решив, после некоторого колебания, признать Элинор своей полноправной хозяйкой.

Уильям улыбнулся. Похоже, его юная жена умела подчинить себе всех без исключения. Даже эта хищная птица не могла не покориться ей. Скорее всего и его самого ожидает в ближайшем будущем подобная же участь.

Они направились в дальний участок Виндзорского парка, туда, где под густыми кронами деревьев всегда царил таинственный полумрак. Их сопровождал один лишь Уолтер, верный оруженосец Маршалла. Элинор была несказанно счастлива избавиться от толпы назойливых слуг и компаньонок, всегда сопровождавших ее во время верховых прогулок.

Она горела желанием продемонстрировать Уильяму свое искусство наездницы и умение охотиться с ловчими птицами. Вскоре из-под копыт их коней вспорхнула самка тетерева. Граф и графиня Пембрук сняли капюшоны с голов своих птиц и отстегнули ремешок с их лап.

— Вы всегда охотитесь с ястребами, милорд? — спросила Элинор.

— О нет! Самая стремительная и умелая из ловчих птиц — это сокол-перегрин, — ответил Уильям, — и я считаю, ему нет равных. Представьте себе, он убивает своих жертв ударом лапы, которую сжимает в кулак!

— Неужели? А я всегда думала, что перегрины орудуют только клювом, подобно прочим хищным птицам. Но почему же, милорд, вы сегодня не взяли с собой своего перегрина?

— Уверен, в здешних лесах ему просто не на кого охотиться. Кстати, я не устаю сожалеть о том, что совы — исключительно ночные птицы. Они могли бы стать замечательными ловцами дичи для людей. Ведь благодаря особому устройству крыльев совы летают практически бесшумно и застают своих жертв врасплох!

— Расскажите мне еще что-нибудь о птицах! Мне так интересно! Я так их люблю! — воскликнула Элинор, подумав про себя, что гораздо больше любит звук голоса своего ненаглядного Уильяма, блеск его глаз, когда он с увлечением говорит о чем-либо…

— Что ж, извольте! — кивнул Уильям, лихорадочно пытаясь вспомнить какую-нибудь достаточно тривиальную, забавную охотничью быль, которая могла бы понравиться Элинор. — Я слыхал, что грифы и им подобные, когда их атакуют хищные птицы, обороняются весьма оригинальным способом: они срыгивают, и зловоние настолько отбивает у преследователей аппетит, что те стремительно удаляются.

Элинор звонко расхохоталась, вспугнув нескольких мелких пичужек с ветвей ближайшего дерева.

— Мне нравится смотреть, как вы смеетесь, — сказал Уильям. — Вы откидываете голову назад и предаетесь веселью искренне и непосредственно, как дитя.

— Но вовсе не так, как подобает истинной леди! — со вздохом пробормотала Элинор.

— Многие из них, когда смеются, прикрывают рот ладонью или платочком, чтобы ни кто не услыхал их смеха и не заподозрил бы их в легкомыслии!

— И не увидел бы их испорченных зубов! — фыркнув, добавила Элинор.

Уильям разразился столь громким смехом, что его конь испуганно шарахнулся в сторону.

— Мне тоже нравится смотреть, как высмеетесь! ? дрогнувшим голосом воскликнула Элинор. — Вы откидываете голову назад и предаетесь веселью искренне и непосредственно, как дитя!

— Наверное, это потому, что мы с вами — одного поля ягода!

Уильям давно уже не чувствовал себя таким счастливым. Он улыбался, не сводя глаз с зардевшегося лица Элинор. Ему хотелось всегда быть подле нее, предупреждать малейшие ее желания. Его тело жаждало ее ласк. Но он сознавал, что не сможет дать волю сжигавшему его вожделению, пока юной графине Пембрук не исполнится шестнадцати лет. Лишь тогда она сможет стать его супругой в полном смысле этого слова.

Уильям лишь теперь почувствовал, что виноват перед ней. Виноват в том, что Элинор долгие годы провела в заточении в замке своего брата. И если прежде девочку следовало ограждать подобным образом от ее собственной необузданности, от влияния дурной крови, которое могло сказаться в ней, то нынче, решил Уильям, необходимость в столь суровом надзоре за ней отпала. Теперь, когда она стала почти взрослой, ей подобает иметь свою собственную резиденцию, где она вольна будет вести себя как пожелает. Он решил в самое ближайшее время предложить ей переселиться в один из своих укрепленных замков. Ведь продолжать настаивать на постоянной бдительной опеке над женой было бы непростительным эгоизмом с его стороны. И Уильям вознамерился передать в ее распоряжение один из небольших замков вблизи Лондона и Виндзора. Пусть девушка постигает обязанности хозяйки и госпожи, пусть ощутит вкус свободы. Он имел все основания надеяться, что она не злоупотребит его доверием и не посрамит чести рода Маршалов.