Быть Корелли (СИ) - Грэм Анна. Страница 5

Потому что тогда он не знал, с кем прокурор спит.

Изабелла скромно держала руку у него на плече. На своих огромных шпильках она была выше его на голову, наверное, поэтому господину прокурору удобнее было держать её за зад, а не за талию. Его вполне можно было представить с плетью в руке — Хамфри Осборн слыл заядлым охотником и любителем необычных экспериментов, но этим слухам Алессандро ровно так же не придавал значения.

Потому что тогда он не знал, с кем прокурор спит.

Осборн находился на прикорме у Фальконе, но в Семье не состоял. Мир оказался чертовски тесен.

Наверное, Корелли слишком долго её разглядывал — Изабелла почувствовала, что на неё смотрят, повернулась, врезалась взглядом в толпу. И замерла, когда увидела Алессандро. Пристально глядя ей в глаза и криво улыбаясь, Корелли отсалютовал полупустым бокалом шампанского. Изабелла спешно отвернулась. Ему показалось, что она покраснела, даже несмотря на толстый слой грима.

— Надеюсь, ты не собираешься просить моей руки взамен Габриэле?

Алессандро пришлось сфокусировать взгляд — перед ним, закрыв собой Изабеллу Бланко, стояла Бьянка Фальконе, младшая сестра его покойной жены. У неё было круглое лицо, лоб сердечком и вздернутый, маленький нос. Бьянка всегда напоминала ему поросёнка. В ярко-розовом платье с юбкой-пачкой она походила на свинью ещё больше, несмотря на то, что была тощей, как плеть. Характером она вышла куда мерзее Габриэле — Алессандро никогда не мог найти с ней общего языка, и даже простое обсуждение погоды порой перерастало в обмен колкостями. Следуя этикету, она приятно улыбалась (насколько могла быть приятна улыбка на её неприятном лице), но глаза её горели злобой, и в словах её открыто угадывалось истинное отношение к нему. Она ненавидела его за то, что он выбрал Габриэле. И, конечно же, за то, что убил её.

— Нет, я не совершу такой ошибки.

Его ответная улыбка была похожа на оскал. Алессандро покинул зал, оставив розовое облако, состоящее из многих метров ткани и одной Бьянки Фальконе, наедине со своей ненавистью.

Он вышел на балкон, поставил тонкий хрустальный бокал на парапет, ослабил бабочку и вдохнул свежего вечернего воздуха.

Балы проводились в недавно отстроенном коттедже на левом берегу Мичигана. Его окружал самый настоящий ров и искусственно высаженный лес. К тонко выкованным воротам высотой в два человеческих роста прилагался изящный мост и богато украшенные кареты с ряжеными лакеями, на которых гостей довозили прямо до парадного входа. Коттедж больше напоминал Алессандро дворец и отчасти родительский дом. Он никогда не понимал, отчего старшее поколение так тяготеет к доцивилизованным временам. Наверное, оттого, что тогда законом была сила…

Изначально коттедж и территория вокруг него должны были отойти под клинику для онкобольных, но в один момент в каких-то документах нашли какое-то несоответствие каким-то нормам (Алессандро хорошо знал, как такое бывает) и земля вместе с постройками оказалась на аукционе, откуда ушла в руки Луке Фальконе — владельцу многих тысяч квадратных метров коммерческой недвижимости Чикаго и по совместительству близкому другу мэра. Фальконе, в свою очередь, сдавал площадку в аренду мэрии по рискованно завышенным расценкам. В процесс никто не вмешивался, все были сыты и довольны.

На мэрский бал обычно приглашали крупных чиновников и видных бизнесменов. Члены самых влиятельных итальянских семей — Винчи, Корелли, Фальконе и Понтедра — а так же их приближенные, давно и крепко внедрившиеся в официальные структуры, были как среди тех, так и среди других. Руссо по понятным причинам присутствовать не мог, Данте не хотел, Джулиано опаздывал, общаться с кем-либо из «друзей» Семьи — судьёй Савойей, начальником таможенной службы Ксандером, управляющим банка «Чикаго» Нессером — у него не было никакого желания. Он надеялся, что это не связано со страшным разочарованием, которое настигло его при виде Изабеллы Бланко.

— Я должна вернуть вам это.

Казалось, тяжёлый, хриплый, пробирающий до нутра голос Изабеллы Бланко обрёл плоть и коснулся его со спины, но то был лишь порыв ветра. Алессандро ощутил горьковатые нотки рассеянного в воздухе аромата мандарина. Он повернул голову. Возле бокала блестела его запонка. Изабелла стояла у парапета, всматриваясь вдаль.

— Я вижу, далеко вы не ушли, синьорина Бланко, — криво ухмыльнувшись, Корелли взял бокал и осушил его до дна. Запонку он спрятал в карман брюк. Она всё ещё хранила тепло её пальцев.

— Всё не так просто.

Она так и не посмотрела в его сторону. Ресницы её дрогнули, но голос остался ровным — казалось, его слова задели её, но она старалась сохранить лицо. Решительно сказанное ею тогда в машине «Я уже ушла» оказалось пустым, бессмысленным набором звуков. Ненадолго её хватило. Алессандро бросил на неё короткий, оценивающий взгляд — платье, прическа, бриллианты в ушах. От красивой жизни так легко не отказываются. Ради красивой жизни можно и собакой полаять, верно, Изабелла?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ваш мужчина — эта свинья?! — он вспыхнул, развернулся к ней всем корпусом, подался вперёд. Сам не зная почему, повысил голос. Алессандро подобрал самый благопристойный эпитет для господина прокурора — в его голове крутилась одна нецензурщина на всех четырёх языках, которые он знал в совершенстве.

— Я надеялась полюбить его не за внешность.

— А за кошелёк? Или за изобретательность в постели?!

Воображение вдруг нарисовало красочную сцену: эта нимфа грациозно скачущая на члене, точнее на брюхе этого пса; утопающая в жировых складах и паховых зарослях; кричащая какую-нибудь пошлость.

«Мой пухленький котик». «Возьми свою собачку на поводок».

Захотелось сплюнуть. Да какое ему, собственно, дело?! Сплошь и рядом здесь такая «любовь», отчего его так заедает? Наверное, потому что всё это отдаёт какой-то дикой, жизненной несправедливостью. Алессандро Корелли не мог отделаться от мысли что он — лакомый кусок, красавец, миллионер — примерил рога, а Осборн — этот недомужчина — имеет в любовницах, наверное, самую красивую женщину в городе.

— Послушайте! — Изабелла дёрнулась, резко развернулась к нему, приблизилась. Вырвалась из сковывающего её по рукам и ногам образа светской львицы: манерной, горделивой, манкой. Её глаза пылали. Аромат мандарина стал густым, почти удушливым. Алессандро словно схватили за шею и сдавили — и это лишь один её взгляд. В котором слишком много боли злости и отчаяния. — Это мой крест, и я несу его, и вас это не касается!

Она не сказала — прорычала, и тут же будто бы смутилась своего порыва. Её на мгновение ожившее лицо вновь окаменело, превратилось в маску благочестивой дамы. Она сделала шаг назад и нервно замотала головой в поисках выхода.

— Алек! Я тебя везде ищу.

На балконе появился как всегда лучезарный Джулиано, и Изабелла, пользуясь моментом, проскользнула за его спину и растворилась в толпе.

— Все в библиотеке. Пойдём.

Джулиано кивнул в сторону выхода.

«Все» означало, что представители всех четырёх семей собрались в библиотеке для обсуждения текущей ситуации и решения наболевших вопросов. Сегодня ему предстояло увидеться с бывшим тестем впервые после смерти Габриэле. Алессандро сорвал бабочку и сунул её в карман, ослабил ворот рубашки и нырнул в толпу следом за братом. В горле стояла навязчивая цитрусовая горечь.

Глава 5. Конец мира

Темой вечера стали вездесущие китайцы, которые были либо слишком смелы, либо слишком глупы, без спроса влезая в подконтрольный Семьям бизнес. Должна была пролиться кровь, и эта перспектива выливалась если не в проблему, то, как минимум, в череду лишних и весьма нудных действий. Настали времена, когда необходимо тщательнее убирать за собой — так часто любил повторять Руссо.

Алессандро поймал себя на мысли, что стал чаще думать об отце в прошедшем времени — подтачиваемый болезнью, его мозг медленно умирал, а характер безвозвратно портился. Конец был близок, но Алессандро пугала не столько ответственность перед кланом, которая уже и так лежала на нем в полной мере, сколько то, что Руссо Корелли никогда не был и уже не станет для него настоящим отцом. Алессандро стремился заслужить похвалу или хотя бы добрый взгляд за свои успехи, но вместо них получал лишь вновь возрастающие требования. Но Алек не мог его ненавидеть, наверное, потому что всё же любил. Болезнь и осознание близости смерти не сделала Руссо мягче, отец не собирался меняться, глупо было на что-то надеяться, но Алек надеялся. Вопреки здравому смыслу, наивно, по-мальчишески. Он давно вырос, но это жалкое, гадкое чувство недолюбленности, казалось, преследовало его по пятам. Может, Габриэле была права, он не умел любить, потому что просто не знал, как это бывает?