Вечный капитан (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 31

Место, выбранное ночью для засады оказалось не совсем таким хорошим, но и не плохим. Лошадей мы передали сотне пикинеров, которые погнали их дальше, а сами начали оборудовать позиции для стрельбы. В этом месте дорога проходила между речушкой метра три шириной, по ее левому берегу, и опушкой густого леса. Противоположный берег речушки оказался болотистым, лучше туда не соваться, зато лес будет справа от погони. Там и расположились всем отрядом.

Погоня появилась около полудня. Скакали хлынцой. Их оказалось сотен пять — больше, чем я предполагал. Это были гунны и поляки. Примерно половину отряда составляли рыцари. Видимо, их лошади паслись в другом месте. Скакали кучно и без разведки. Решили, наверное, что табуны угнал отряд из Новгорода-Северского, в котором не могло остаться много воинов, потому что дружина ушла с князем Изяславом. Впереди скакал пожилой чернобородый мужчина в большом островерхом шлеме с расстегнутой бармицей и пластинчатом бронзовом доспехе. Конь под ним был вороной, очень крупный и горячий. Он постоянно поворачивал голову, чтобы убедиться, что никакой другой жеребец не пытается обогнать его. Предводитель гуннов тоже обернулся влево, чтобы что-то сказать рыцарю, скакавшему на полкорпуса позади, и не заметил мой болт. Я попал ему в живот. Бронзовый доспех не спас. Болт влез в тело весь. Судя по тому, как скривилось от боли лицо старого воина, второй болт на него тратить не придется.

Перестук вразнобой конских копыт сменился криками и стонами раненных, проклятиями пока невредимых и ржанием лошадей, которых начали разворачивать вправо, чтобы закрыться щитами и атаковать стрелков. Вот только способных идти в атаку с каждым мгновением становилось все меньше. Да и не хотели лошади лезть в кусты. Я отложил арбалет и начал стрелять из лука. Теперь от моих выстрелов, по большому счету, ничего не зависело. Если и промахнусь, беды большой не будет. Мои лучники и арбалетчики исправят ошибку. Но я не промахивался. Десять дет тренировок начали давать результат. На дистанции метров восемьдесят я умудрился попасть в шею ниже края шлема и выше кромки щита, которым закрывался гунн, а уж в спину угадывал с раза в два большего расстояния. Из посланной за нами погони смогли ускакать человек пятьдесят. Они неслись галопом и не оглядывались. Поскакавшие было за ними несколько лошадей, оставшиеся без наездников, не смогли за ними угнаться, остановились и уже через несколько минут начали спокойно щипать траву. Меня поражает способность лошадей мгновенно подаваться панике, а затем также быстро переходить от нее к безмятежному набиванию брюха. Наверное, это нервное. Жевание помогает успокоиться. Ну, прямо, как женщины, ведут себя!

Пока мои дружинник добивали раненных и собирали трофеи, я подъехал к гунну, которому попал в шею. Он был уже мертв. Молодой, черные усики только пробились. На нем шлем, сваренный из четырех треугольных пластин, к нижнему краю которого пристегнута тронутая ржавчиной бармица, кольчуга с длинными рукавами, кожаные штаны и пластинчатые поножи, закрывающие голень только спереди, а сзади завязанные тремя кожаными ремешками. В деревянных ножнах сабля, старая, слабо изогнутая, скорее всего, досталась от деда или прадеда. Наверное, младший сын магната, поехавший искать счастья. Вот и нашел на лесой дороге вдали от родного дома. Он лежал на боку, сломав стрелу, которая проткнула шею и застряла в ней оперением. Из приоткрытого рта еще текла кровь. Было ее неприлично много.

23

По возвращению в деревню Кукино, я приказал передать пленным в погребе, что информация о табунах оказалось важной и что они заработали по верховому коню. Награда подстегнула их. После обеда, когда я собирался лечь покемарить, дружинник, который относил в погреб обед, доложил, что пленные очень хотят пообщаться со мной.

— Веди их сюда, — приказал я.

Синяк из темно-фиолетового стал более красочным, отчего пленный напомнил мне бомжа с Казанского вокзала. Одно время я жил неподалеку от вокзала и частенько встречал там бомжей с похожей физиономией. Бомжи были разного возраста, комплекции и национальности, но физиономия у всех была одна — именно такая. Второму пленнику перевязали рану. Сильная боль прошла, и он стал разговорчивее. В предыдущий раз только уточнял подробности, а сейчас говорил больше, чем напарник по несчастью. Пленный подробно рассказал, где в обозе хранится самое ценное. Информация, конечно, интересная, да вот только обоз находится между двумя линиями заграждений. О чем я и сказал ему.

— Тогда другое, — сразу перешел он. — На берегу Десны, выше города, за излучиной, стоят ладьи. Там место удобное. Сверху, по течению, им лучше нападать, если кто к городу поплывет. На ночь их на берег носами вытаскивают. Ладей было много, десять и больше.

Наверное, считать умеет по пальцам, разуваться лень, поэтому дальше десяти дело не идет.

— Сколько охраны? — спросил я.

— На каждой по полусотне или больше, — ответил он. — Только ночью они уходят от реки, холодно и сыро возле нее. Все время к нам прибивались, рядом с нами у костров ложились спать.

— Если всё так, как ты сказал, может оказаться важным, — молвил я.

— Вот те крест, князь, правду говорю! — перекрестился он.

Я приказал отвести пленных в погреб и отправил разведку узнать, где ночуют экипажи ладей, а заодно посмотреть, как там идет осада, не собираются ли снять ее и пойти к Новгороду-Северскому, чтобы отомстить за угнанных лошадей и убитых рыцарей? Или уже знают, что это я им сыплю соль на разные интимные места?

Разведчики вернулись утром и доложили, что экипажи ладей действительно спят на берегу у костров, подальше от реки. Осада идет полным ходом. Стены города еще держатся, но уже основательно побиты. Видимо, киевляне решили отомстить за разграбление своего города тридцать один год назад. Хорошая у людей память в эту эпоху! Самое смешное, что вместе с черниговцами Киев тогда захватил отец Владимира Рюриковича, в то время князь Смоленский.

— Мне потребуются вечером двое мужиков пошустрее, чтобы весточку доставили в Чернигов, — сказал я старикам деревни Кукино. — Если справятся, получат по лошади.

Крестьяне перестали бояться нас. Скот на всякий случай продолжают прятать в лесу, но все чаще в деревне появляются мужики и бабы, присматривают за своими дворами. Иногда приходят и молодые парни, а вот девок не видел ни разу. И то верно: девки любят залетать от залетных парней.

Вечером пришли двое. Оба не молодые. Так понимаю, самые шустрые в смысле самые жадные.

— А по какому коню дашь? — первым делом поинтересовались они.

— По такому, на каком пахать сподручнее, — ответил я. — Или вам по боевому надо, решили в дружинники податься?

— Старые мы уже для рати! — улыбаясь, ответили крестьяне. — Только вот конь коню рознь. Один молодой и работящий, а другой только сено жрет.

— Сами выберете, когда снимут осаду, — предложил я. — Только сразу бегите в деревню, я вас ждать не буду, оставлю двух, какие под руку попадутся.

— Ради такого дела мы и раньше прибежим, — пообещали они.

Я объяснил крестьянам, что ночью доставим их к городским стенам на лодке. Там скажут, что с посланием от князя Путивльского. Я заставил вызубрить это послание.

— Если согласятся, пусть утром поднимут на приречной башне Детинца красный флаг, — закончил я. — Ну, а если попадетесь, врите, что хотите, но обо мне и моем послании ни слова.

— Оно и понятно, — согласились крестьяне. — Нам и самим не с руки говорить, что от тебя идет. Скажем, что боярин наш велел всем идти в осаду, а мы в отъезде были, только вернулись.

Пикинерам я приказал оставить свое длинное и грозное оружие, взять вместо пик по охапке соломы. Надеюсь, воевать им этой ночью не придется. Двигались быстро. Большая часть дружинников целый день дурака валяла. В походе я не напрягаю их строевыми занятиями. Часик мечами помашут, разомнутся — и хватит. Война, в отличие от учебы, должна быть в радость.