Язва - Хеннеберг Натали. Страница 39

Горючее подходило к концу. Лес и Гейнц с помощью радара обнаружили горную цепь и в глубине ее — довольно ровное плато, которое могло послужить космодромом. Пейзаж был довольно расплывчатым. По мере того, как мы опускались, все созвездие Лебедя, казалось, скрывалось за темной туманной пеленой, и все тени удлинились. Эта пелена скрыла и планету, но иногда она расступалась, словно какая-то черная туманность набегала на светлую…

Не желая поддаваться мрачным впечатлениям, я отошла от иллюминатора и включила свои мозговые «антенны». Теперь я знала: у меня были «антенны», как у Талестры, как у Морозова и Анг'Ри. Неожиданный ужас охватил меня, и чувство это было таким острым, что я зашаталась: это не было тем тяжелым и ледяным равнодушием, которое исходило от Гефестиона, это было, скорее, похоже на затхлые, гнилостные запахи Геры; все это было как-то липко, глубоко и животно и, главное, ужасно близко… «Эт'Антигона вредужасна» — прошептал чей-то голос у моих ног. Оказывается, не одна я обратила внимание…

Чтобы не рухнуть от отчаянья, я опустилась на первую ступеньку лестницы, ведущей в центральный пост, среди неподвижных детей, уснувших, где придется… Помещение было наполнено давящим мраком, неоновые светильники едва мигали. Один из спящих застонал, несколько невнятных голосов ответили ему. Сзади еле слышно отворилась дверь, и Лес — я тотчас поняла, что это он — появился на пороге. Я отодвинулась, чтобы пропустить его.

— Чем вы тут занимаетесь, Виллис? — спросил он. — Вы знаете, что мы легли на орбиту?

— Да.

— Морозов и Гейнц делают последние анализы. А вообще-то это бесполезно: нам все равно придется садиться.

Помолчав немного, он добавил:

— Идите в центральный пост, там есть немного свободного места.

— Спасибо. Но я бы не хотела покидать детей.

— Н-да, — сказал он. — Вы и ваши дети. Именно это вам и было нужно, чтобы выжить, не так ли? Они спят?

— Да. И немного бредят во сне.

— Но вы все равно неспокойны?

— И вы тоже.

Он затворил дверь рубки, где работали Морозов, Шталь и, наверное, Талестра, уселся рядом со мной… Я не видела, скорее чувствовала его, как будто это был мощный источник света. Оба мы думали в этот момент о судьбе несчастной «группки», которая населяла «Иглу», о пройденных испытаниях, о тайне Антигоны, но, кроме этого сурового настоящего, кроме этой ужасной ночи накануне боя, мы затронули и еще кое-что из того, что было у нас на сердце…

— Его звали Хелл, не так ли? — сказал Лес, не придавая никакого вопросительного значения этому имени. — Как же вы его любили! И как он был счастлив!

— Надеюсь, — отвечала я с подъемом. — Я так хотела, чтобы это было так. Но я не знаю, удалось ли мне: я была глупой, ничего не понимала. И если нет, то это было бы хуже, чем сама смерть. Если он страдал из-за меня…

— Нет, это невозможно. Он был счастлив. Это был настоящий мужчина, иначе вы не смогли бы любить его. Ведь вы такая совершенная, что лучше вас любой мужчина не мог бы и желать.

— Спасибо, — сказала я. — А для вас самое большое значение имеет красота, да? Голубое свечение, которое замечаешь, как только корабль пересекает пояс астероидов и гирлянду планет, похожих на разрозненные жемчужины. А потом, когда спускаешься к планете — блеск круговых магнитных полей и геометрически правильный мир, так совершенно рассчитанный, что какой-нибудь посторонний метеорит показался бы здесь абсолютно чуждым и излишним. Земная симфония… пифагорийская красота…

— Что может быть красивее симметрии Солнечной системы? Вы ошибаетесь. Или вы еще большая арктурианка, чем я сам.

— Тогда — тот момент, когда входишь в ее стратосферу, не так ли? Это ожидание, порог совершенства. Тот самый момент, когда чувствуешь, что тебя как бы укачивает плотными слоями какого-то неуловимого легкого вещества, которое является предвестником Земли. Я имею в виду ионизированную плазму, вы хорошо меня понимаете?

— Лучше некуда. Действительно, я думаю, что понимаю вас лучше, чем кто бы то ни было, Виллис. Но есть кое-что и получше этого.

— Я знаю. Есть то, о чем мы до сих пор не догадывались! Это — земная простота. Золотистые поля пшеницы. Океаны, волнующиеся от дуновения легкого бриза. И бури, приступы ярости природы, и огромные пустыни. Я думаю, мы любим Землю потому, что она является калейдоскопом вселенной. Мы любим ее за скрытые в недрах богатства, которые мы предчувствуем. И за ее пещеры. Горные ущелья на Уране и на Сатурне еще глубже, но там мы нигде не увидим следов угасших огней на стенах, там нет необычайных изображений оленей и мамонтов — единственного отблеска угаснувших цивилизаций. Вспомним об озерах, где стоят застывшие тысячелетние леса, в глубине которых бродили первые люди, полуголые и дрожащие от страха. Или о красной глине, которая послужила для изготовления первых сосудов (вы же знаете, они имели форму загнутого листа), и первых изображений человеческих богов…

— Но вы постоянно обращаетесь к земному человечеству!

— Но ведь именно из-за любви к землянам вы так неравнодушны к Земле, Лес! Вы знаете другое человечество, более развитое, изысканное, которое с грациозной покорностью стремится к смерти. Вы могли бы сделать так же, как все арктурианцы — оставаться в пассивном ожидании этого конца, среди мягкого света и музыки, вобрать в себя последние запахи жизни, последние капли ее радостей, а потом присоединиться к мертвым богам в пантеоне Самарры. Но половина вашей крови взбунтовалась против этого слишком простого решения… А потом вы встретили землян. Они были воплощением грубости, ярости, упорства, но и страданий, и пылкости. Надо ли говорить, кто был для вас воплощением Земли? Сначала — ваш отец. Из-за него, из-за вашей умершей матери (она покончила самоубийством во время одного из долгих полетов вашего отца, и вы часто думали, что она просто устала от ожидания и от опасений за его жизнь), вы начали ненавидеть Землю. Многие начинают с этого. Потом вы встретили человека по имени Валеран, которого вы считаете своим братом…

— Он мне, действительно, как брат.

— А позднее, это так странно, мертвую девушку по имени Астрид.

— Мертвую девушку? — Лес повернулся ко мне своим красивым бледным лицом.

— Ну, я не знаю. Я ведь могу только читать в вашем мозгу. Вы думаете, что она мертва.

— Но вы должны знать это точно. Виллис. Жизнь или смерть — это ведь ваша сфера.

Я закрыла глаза и высказала эту невероятную истину, в которую сама еще не осмеливалась верить:

— Нет ни жизни, ни смерти. Есть только вечный круговорот.

Молчание встало между нами, и я почувствовала Леса совсем рядом со мной, как будто это был потерянный и вновь найденный друг или брат. Наконец, он произнес:

— А вы, Виллис, вы — тоже мутантка?

— Да, я мутантка.

— Врачевательница, не так ли?

— Мне кажется, таких называют «чувствительницами», я прочитала этот термин в вашей голове. Когда кто-нибудь около меня страдает, я принимаю его страдания на себя, какая-то сила выходит из меня, и это вылечивает людей.

Я думала о Хелле. Мое могущество дало знать о себе благодаря Хеллу, потому что я хотела помочь ему. Но смерть пришла извне, и я не смогла спасти его.

— Вы с Талестрой, — сказал Лес, — так мало походите друг на друга! О мутантках постоянно говорят, а бывают ли мутанты?

— Гамма-излучению, космическим лучам и другим факторам наплевать на разницу полов. Просто женщины более восприимчивы, всегда готовы к осознанию чудесного и исключительного. А мужчины часто всю жизнь не подозревают о своих способностях. Да вот, возьмите, хотя бы, Морозова с его русским акцентом и его всесторонними знаниями. Я уверена, что он старый мутант, только он слишком умен, чтобы сознаваться в этом. И 80 процентов моих «кузнечиков», особенно мальчики… А почему вы спрашиваете?

Он посмотрел на меня долгим взглядом, в его глазах переливалась золотистая арктурианская пыльца… Выходцы из великой галактики не нуждались в жестоких мутациях, которые раздирали наше человечество. В этот момент я поняла, что Лес Кэролл был истинным воплощением Двойной Звезды, посланным для спасения нашего шарика.