Королевское зерцало - Хенриксен Вера. Страница 9

Анна, вторая сестра, осталась вдовой после смерти короля франков Генриха. Может быть, при дворе короля франков Эллисив и окажут гостеприимство; последние годы Анна правила страной за своего малолетнего сына Филиппа. Но, чтобы добраться до страны франков [12], беззащитной вдове следовало обратиться за покровительством к церковникам, другой возможности не было.

Единственное, о чем не надо было беспокоиться, это о деньгах: их было достаточно и на жизнь, и на приданое им обеим, Ингигерд и ей. Харальд оставил у Эллисив изрядную часть своих сокровищ, которые имел обыкновение возить с собой.

Эллисив была рада, что у нее хватило ума никому не сказать об этом.

Пришел праздник Михаила Архангела [13] и его небесного воинства. Он не принес радости Эллисив, ей было больно думать о дерзком вызове Харальда, готового вступить в бой с самим Михаилом Архангелом.

Вскоре после праздника разнеслась весть о том, что приплыл корабль конунга Харальда. Его сопровождали два корабля оркнейских ярлов, Паля и Эрленда. Эллисив со своего уступа видела, как они причаливали.

Оба ярла были среди прибывших На кораблях было много раненых, хёвдингом на корабле конунга Харальда был его сын, юный Олав. Эллисив вернулась в дом епископа. Она не спешила узнать новости, привезенные этими людьми.

Юный Олав сам явился в дом епископа, чтобы поговорить с Эллисив; его сопровождало всего несколько воинов.

Эллисив думала, что готова выслушать самую горькую весть, ведь она не ждала добра уже с тех пор, как покинула Норвегию. Она не сомневалась, что чувства ее находятся за семью замками.

Но изменившееся лицо Олава застало ее врасплох.

В поход отправлялся юноша, рвущийся в бой. Теперь же перед ней стоил человек, побывавший в преисподней.

Олав почтительно приветствовал ее, занял место во главе стола и пригласил Эллисив сесть рядом.

— Нас разбили, — сказал он. — Конунг Харальд убит.

Эллисив не смотрела на него.

— Где было сражение? — спросила она.

— Неподалеку от Йорвика.

— Много людей погибло?

— Много.

— Вы приплыли на трех кораблях. Но, наверно, вернулось больше?

— Вернулось двадцать четыре.

Эллисив не могла отвести взгляда от его изменившегося лица.

— Двадцать четыре из трехсот?

— Некоторые корабли из Ирландии и с Южных островов тоже вернулись домой. А у нас остались только эти.

Некоторое время Эллисив не могла вымолвить ни слова.

— Конунг ничего не просил передать мне перед тем, как началась битва? — тихо спросила она.

— Не знаю. Меня с ним не было. Я оставался на корабле.

Один из людей Олава, Эллисив узнала в нем исландца Арнора сына Торда по прозвищу Скальд Ярлов, ответил на ее вопрос:

— Перед битвой конунг сложил две висы. Вот первая из них:

— Значит, вы сражались без кольчуг?

— Да. Конунг отказался отступать, хотя надежды на победу почти не было. Он предпочел погубить своих людей.

В голосе скальда звучала горечь.

— Конунг сказал, что первая виса ему не удалась, — продолжал Арнор. — Он пожелал сложить другую. Вот она:

— Вам, королева Эллисив, лучше известно, к вам ли обращены эти слова.

— Да, — отозвалась Эллисив. — Мне это лучше известно.

Она считала, что у нее хватит сил выдержать все, посланное ей в этот день. Но, узнав отклик собственных слов в висе Харальда, почувствовала, что у нее все плывет перед глазами.

Арнор вопросительно смотрел на нее.

— Вы не хотите спросить о женихе Марии?

Эллисив заставила себя встретить его взгляд.

— Мария умерла. Наверное, Эйстейн Тетерев тоже погиб или смертельно ранен, иначе он пришел бы с вами.

— Он погиб. — Это произнес Олав. — Хочешь узнать подробности? — спросил он, помолчав.

— Да, но в другой раз, — ответила Эллисив.

Только после их ухода, и то не сразу, Эллисив вспомнила, что забыла спросить, в какой день была битва, — она была уверена, что Мария погибла именно в тот день.

III. ОРКНЕЙСКАЯ ЗИМА

Дверь в церковь Торфинна ярла была приоткрыта, оттуда доносилось пение:

— Magnificat anima mea Dominum… [15] — долетали слова вечерней мессы.

Эллисив остановилась и прислушалась. Ей не казалось красивым это пение, хотя крохотный хор, состоявший из епископа Торольва и трех его священников, пополнился, когда из Англии вместе с О.тгчом вернулся норвежский епископ Тьодольв со своими людьми.

— Et miserico dia ejus a progenie inpogenies [16]. — пел хор.

Эллисив знала латынь, когда-то у нее было достаточно времени, чтобы изучить этот язык.

Но к церковной службе на латыни она так и не привыкла. В душе у нее до сих пор хранились звуки другой литургии, способной перенести небо под купол киевской Святой Софии.

Если бы она сейчас услыхала службу, какую слышала в детстве, неодолимая сила привела бы ее в церковь, к небесному свету.

— Deposuit potentes de sede, et exaltavit humiles [17], — голоса поющих повышались и понижались.

Но все это не трогало Эллисив и не могло помочь ей.

Эллисив медленно шла с кладбища, где навещала могилу Марии.

Она ощущала себя увядшей веткой на древе жизни, отторгнутой от источника с живой водой. Ведь она до сих пор не покорилась воле Божьей.

В душе у нее поднималась ненависть к священникам Харальда с их латынью. Объяснить им что-нибудь было почти невозможно.

Вот, например, епископ Тьодольв.

Он пришел к ней со словами утешения. И стал так преувеличенно превозносить не только мужество Харальда, но и его набожность, что озадачил Эллисив: либо епископ дружины совсем не знал своего конунга, либо просто лгал.

Эллисив пыталась объяснить ему, что для нее чувство отчужденности от церкви, от связи между Богом и людьми, которое она сейчас испытывает, еще мучительнее, чем скорбь по Харальду.

Тогда епископ Тьодольв заговорил об исповеди, он смотрел на Эллисив, как будто она была великая грешница.

Она прямо сказала ему, что не нуждается в исповеди, по крайней мере в такой, какую он имеет в виду.

— Чем же я тогда могу помочь? — спросил Тьодольв, он был явно обижен.

Эллисив попросила дать ей время подумать. Какой прок говорить ему, что она не верит в его способность помочь ей.

Ее душе нужен был добрый целитель, а не строгий судья. Такой служитель Божий, который простер бы к ней руки и сказал: «Дочь моя, ты заблудилась во мраке, выйди же к свету! Зло опутало тебя, но я помогу тебе освободиться от него».

Так сказал бы отец Иларион, который был в Киеве ее наставником и духовным отцом. Он поступил бы, как добрый пастырь, который готов взвалить на плечи заблудшую овцу, чтобы вернуть ее обратно в стадо.

Нет, здесь ей не от кого ждать помощи. Горе и досада, гнев и отчаяние переполняли Эллисив, но она должна была скрывать это любой ценой. Если ее начинала бить дрожь, Эллисив замирала, заставляя себя успокоиться. Если становилось так тяжко, что она боялась сойти с ума, она останавливала взгляд на первой попавшейся вещи — на камне или на котле — и пыталась сосредоточить на ней все мысли, она впивалась в нее глазами, надеясь, что этот пустяк заполнит ее душу.