Проклятие зверя: 3 дочь, 13 невеста (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas". Страница 13

Красиво. Ручьи играли. Птицы пели…

Так хорошо стало и безнадёжно легко, что дурь и на меня нашла. Углядел свой хвост, закружился с детской радостью, пытаясь его поймать зубами. Клацал, семеня по кругу: стараясь с наслаждением его клыками ухватить и почесать… Так завертелся, что ориентиры пошатнулись, и я завалился в траву, как щенок несмышлёный, но облюбленный лучами солнца.

А потом смех заливной, точно грома раскат, раздался.

Я застыл, не веря глазам. И человечка мелкая, с волосами молочного цвета, тоже.

Я смотрел… И она, на меня огромными синими глазищами таращилась. В них не страх плескался, а любопытство и безмерное удивление.

Я молчал… и она, а в башке отдавалось эхо яростно грохочущего сердце.

Как она тут оказалась? Село далече для такого малька. Как пить дать, опять за бабочкой погналась, и как итог — потерялась.

С недоумением окатил её взглядом: мелкая, тощая, белобрысая… На личике грязные кляксы. Волосы хоть и в косу плетены, да только сейчас в беспорядке торчали и даже сор в них виднелся. Сарафан выпачкан, подран.

А она на меня смотрела с искренней улыбкой. Без испуга, который всегда испытывали люди, при нашем появлении. Смотрела чисто, открыто и улыбалась как-то неправильно. Так, что у меня сердце ёкало и глох я от чувства, которого никогда не испытывал, потому и не мог сказать однозначно — хорошо мне аль плохо.

Я ощерился.

Мелкая засмеялась громче и заливисто, и тогда я грозно щёлкнул клыками, желая прогнать неразумное дитя, ибо вызывала она странное желание… облизать и сожрать! Как самое лакомое на свете яство. Даже натужно сглотнул, во рту ощутив нежный вкус молочной плоти.

Великий Зверь меня задери, голод разыгрался нешуточный. Нужно бы перекусить. А девчонка была непростительно лёгкой и аппетитной добычей. Её сочная плоть, горячая кровь… А запах такой, что у меня уже голову вело.

Потому опять клацнул, грубее! Да только вместо плача и попытки удрать, мелкая удивительно мягкую ладошку мне к носу приложила, словно проверяла — мокрый аль нет.

Я опешил. Растерялся от простоты и невинности жеста. А она чуть сдавила кончик носа, теперь проверяя на прочность:

— Ту-ту, — колокольчиком озвучила жест.

А я во все глаза смотрел на жуткое создание человеческого вида, не ведающее страха, и в бессилии вскочил на лапы. Она перестала лыбиться, хлопнула недоумённо ресничками. Огромные глаза запрудились слезами.

Не-е-ет, этого мне только не хватало. В сторону шагнул, но несколькими шагами ближе к первому дереву застыл — поляну наполнил детский плач. Пронзительный, громкий и протяжный.

Я прижал уши, чтобы хоть немного заглушить мерзкий звук, ступил прочь, но чем дальше отдалялся, тем сильнее в мозг проникало отчаянье мелкой. Душу затопило очередное до селе неизведанное чувство…

Я не знал, что оно значило, но сердцу становилось нестерпимо больно.

Сам не понял, как вернулся на полянку, но вместо успокоить:

— Умолкни! — приказал грубо, потому что меня пронизывал плачь ребёнка, сотнями игл вонзаясь во все внутренности. Это было невыносимо, уж лучше настоящая боль… плоти, чем вот такая…

И мелкая умолкла.

Я запоздало понял, что она по-волчьи не понимает.

Или понимает? Прищурился и только она, стоя на другой стороне полянки, всхлипнула остаточно, проверяя догадку, опять рыкнул:

— Не реви, а то сожру!

Мелкая тотчас поджала губы, понятливо заткнувшись. Тыльной стороной ладошки смахнула слёзы с покрасневших щёк, опять ресничками хлопнула, с немым укором таращась на меня во все глаза.

Неужто понимала?! Быть того не могло… От безмерного удивления в груди очередной рык родился:

— Молодец, — мысли хаотично в башке метались, я уже подумывай уйти, но лапы не шли. Мелкая раздражала до невозможности, аж скулы сводило от злости, но при этом не отпускала. Я точно приклеенный продолжал стоять.

— Иди домой! — грозно оскалился, в отчаянье не ведая, что делать и как прогнать. Видят боги, я хотел, чтобы это глупое существо ушло!!! НЕМЕДЛЯ!

Но мелкая, как назло, улыбнулась и уверенно зашагала ко мне, будто не прогонял, а наоборот подзывал. А я ведь ни шага к ней не сделал — специально замер на противоположной стороне поляны.

— Не подходи! — зарычал с пущей злобой.

Девочка чуть сбилась с шага:

— А ты со мной поиграешь? — и опять глазищами невероятными меня колдовала. А они были колдовскими, потому что топили своей глубиной, и я как завороженный ждал… Что? Не знаю, но ждал, даже дыхание затаил, и тогда девочка ко мне с объятиями бросилась. Загребла огромную морду тощими ручками, прижалась своим носом к моему:

— Ты ведь будешь со мной дружить? — взгляд лучился такой нескрываемой надеждой, что желание ей откусить башку и выпотрошить тельце сменилось растерянностью. Всё что смог, обронил глухо:

— Уходи!

Крепкий хват худеньких ручек ослаб, объятия разомкнулись. Мелкая несчастно отступила, в её колдовских очах померк свет…

Это было ещё хуже, я аж задохнулся болью и диким желанием прервать особо кроваво страдания и мои, и этого существа. В груди лихорадочно грохотало сердце…

Я, как пёс на привязи, ступил за мелкой, несчастно понурившей голову и уже скрывшейся за деревьями.

* * *

Уже вечерело, когда мелкую человечку, уснувшей на мне в позе наездницы, вернул домой.

— Ежели ещё раз не доглядите, перегрызу всё ваше село! — пригрозил кучке тёток и мужику, потом обливающихся, кто у невест вместо мамок и надзирателя были на этот момент. Их застал за весельем праздным: пили, жрали, а учёт невестам не вели — проглядели ведь, как одна ушла…

Напоследок к смотрителю заглянул, напомнил, кто он и зачем тут главным поставлен, и ушёл, но с тех пор нет-нет, да и навещал резервацию, даже ежели не моя очередь была. Понимал, что зря, не стоило, но лапы несли… Из лесу не выходил — со стороны наблюдал. Пусть не увижу, хоть буду знать, как дела идут.

И через время к удивлению узнал, что люди всё равно себя вели безответственно, даже не смотря на страх перед Зверем, кто их мог убить с одного удара, разодрать с одного укуса. Их опасения из памяти быстро выветривались…

Есть угроза — трясутся от страха, а нет Зверя — и так всё прокатит.

Это плохо!

Я о том и не подозревал раньше — не интересовало меня это. А теперь, со стороны наблюдая за их жизнью и тем, как они с невестами себя вели, убеждался, что Альфа опять что-то не так делал. Не досматривал, людям больно много свободы давал, и надзора за ними стоящего не было. А ещё — у людей такие чувства как жалость, любовь, сострадание, ежели и были то, только к своим — кровным.

Редкая баба погладит, нежное слово скажет какой-нибудь упавшей девочке-невесте, не поддержит лишний раз, ежели провинилась, тайком не подкормит, ежели наказание какая отбывает в погребе.

Они были к ним равнодушны и общались, как с отработанным товаром.

Глава 7

Рагнар

Так и бегал от своего лагеря до села. Следил издалека, да себе зарубки делал: когда встают, тренируются, учатся, играют; когда надзора особенно нет; когда едят, проказничают, кто главный заводила, кто изгой…

Бабы в основном по дому были и скотиной занимались, грядками. Мужики силой подсобляли, хоромины чинили, землю копали…

Что ж — расплодились люди, много парней крепких, девок пышных, мужиков вальяжных, баб дородных. А невесты отличались от местных — худые, в одеждах поношенных, бледные, грустные, чумазые…

Не все, но большинство…

А среди молодняка Иржич выделялся. Сынок смотрителя. Выхаживал гордо, других строил. Напоминал мне брата младшего только без крови волколака. И девки ему чаще других улыбались, а он гонял других с самонадеянностью молодого Альфы.

Излюбленным его делом было толпой какую-нибудь невесту донимать. И, ясное дело, от всех отличающая Славушка — светлостью волос, глубиной синих глаз, нравом тихим, для него была, как мёд для пчелы.