Холера (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич. Страница 21

Неподвижные, с раздутыми головами, из которых взирали на свет скорбные старческие глаза, с морщинистыми животами и полупрозрачными, похожими на куриные лапки, конечностями, эти создания, скорее всего, не успели сделать ни одного вдоха, прежде чем оказались вырваны из материнского лона и умерщвлены, оказавшись заточенными в стеклянные, наполненные соленой водой, могилы. Такой товар тоже находил своего покупателя в Брокке. Насколько было известно Холере, из удачно сохраненных зародышей чародеи делали гомункулов, наполняя их крохотные сморщенные тела специально взращёнными демоническими сущностями и чарами умопомрачительной сложности. Но эти…

Холера едва не сплюнула под прилавок. Тот, кто изготовлял этот товар, скорее всего, не разбирался в магических тонкостях. Многие зародыши были повреждены или имели признаки насильственной смерти. Некоторые едва не раздавлены, возможно, тяжелейшими судорогами материнского тела, исторгавшего из себя прежде срока ту жизнь, которой так и не суждено стать жизнью. Другие имели явственные признаки уродства, почти наверняка вызванные теми зельями и декоктами, которыми их матери прерывали беременность.

Холера с брезгливым любопытством разглядывала этих жутких существ с их беспалыми конечностями, по-змеиному перекрученными спинами и сросшимися грудными клетками. Паршивый никчемный товар, из которого никогда не получится гомункул. Ни один чародей не купит такого, разве что на корм коту. Может, потому этот прилавок, похожий на крошечный сверкающий стеклом некрополь, выглядел таким скорбным и мрачным. Его хозяин был обречен на разорение, как обречены были еще до рождения маленькие, так и не ставшие людьми, плоды на его полках.

— Второй триместр, — хрипло произнес голос из полумрака, — За два талера отдам. Славный, как на картинке. Этот, слева, брат его единоутробный, всего осемьдесят грошей. Ножка у него сухая немножко, не выросла.

— А третий? — машинально спросила Холера, хоть и не собиралась прицениваться к страшному товару.

— Третий триместр подороже будет, известно. Два талера и гульден сверху.

Не хозяин, поняла Холера, испытав вдруг несвойственное ей смущение. Хозяйка. Тяжелая грузная женщина в застиранном платье, корсет которого трещал от напряжения, стискивая ее раздувшееся бочкообразное чрево. Да уж, многие ли из флейшхэндлеров следят за фигурой? Торгуя мертвыми уродцами в банках немудрено позабыть о юношеских формах. Куда уж тут до форм… Наверно, каждый день ждет не дождется часа, чтоб закрыть свою страшную торговлю, спрятать нераспроданный товар и отправиться в ближайший трактир, чтобы дешевым пивом и дрянным пережаренным мясом задавить ворочающуюся в изношенных кишках усталость.

Глядя на ее оплывшую грудь, просвечивающую сквозь тонкий лиф, разбухшую, с выделяющимися темными ореолами вокруг сосков, Холера поняла то, что должна была понять сразу, но что разум милосердно задвигал в темный угол.

Ах ты ж ебанная срань…

Во имя Марбаса, да ведь она беременна! Вон как живот раздуло, чуть шнуровка не лопается! Наверно, там, в бесцветных водах материнского чрева качается плод, еще не ведая, что придет его черед нырнуть в прозрачную стеклянную могилу и утонуть в соленом кипятке, не успев ни разу в жизни вздохнуть. Так и будет стоять на прилавке рядом со своими не рожденными братьями и сестрами, под внимательным и заботливым материнским взглядом…

— Мож вам мелочь нужна? — торговка мертвыми плодами хрипло кашлянула в кулак, — Такая, чтоб самая завязь? Тоже есть. От тама, в баночке справа. Совсем еще кляксы почти. Вы не сумневайтеся, мейстерин, на свет гляньте. Крепенькие все, розовенькие. Тут, знаете, умение нужно, чай не коров телить. Иная утроба, которая грубая и без понимания, плод так вытолкнет, что в кашу превратит, хоч на булку намазывай. А я с пониманием, да дело-то сурьезное, понятно… Еще правее баночку видите, добрая мейстерин? Загляньте великодушно из любопытства. Плод как плод, только хвостик как у рыбки, крючочком загнут, и глазки вместе срослись…

Вот же срань!

Это не мать, подумала Холера, отворачиваясь от прилавка и испытывая легкую тошноту от отвращения, это живая фабрика по производству уродцев. Ни одному из ее несчастных детей не суждено стать гомункулом, это просто куски бесполезной мертвой плоти на прилавке. Но сколько же она успела их произвести? Дюжину? Две дюжины?.. Ох ты ж блядская срань…

Должно быть, торговка мертвым мясом привыкла к тому, что покупатели не проявляют должного интереса к ее товару. Убедившись, что Холера ускоряет шаг, она не стала пытаться ее удержать, как это делают торговцы обувью и скорняки. Вздохнув, она вернулась в полумрак, вновь сделавшись почти невидимой, тусклым силуэтом на фоне стеклянного блеска своих богатств.

Ряды флейшхэндлеров с их тухлятиной наконец закончились, но воздух если и стал чище, то ненамного. В этой части Руммельтауна, соседствуя с ними, обитали торговцы Пассаукунстом с их необычным товаром. Здесь тоже отчетливо ощущался запах несвежей плоти, однако более едкого свойства, частично забитый запахами консервирующих и бальзамических жидкостей. Неудивительно, ведь талисманы и обереги Пассаукунста в большинстве своем имели немало общего с человеческим телом, а зачастую и были его производными.

Холера не без интереса разглядывала выставленные на прилавках экспонаты. Скверно выделанные, сработанные зачастую с оскорбительной небрежностью без всякого понимания природы адских чар, они в некотором роде напоминали экспонаты музея. Может, некоторые из них и представляли собой какую-то ценность, но Холера сомневалась, что рискнула бы взять что-то из лежащего здесь в руки, не говоря уже о том, чтобы использовать в собственных целях.

«Подсвечник мертвеца», сработанный из наспех забальзамированной человеческой кисти, на обточенные пальцы которой были неаккуратно насажены свечные огарки. Абсолютная нелепица с точки зрения колдовского искусства, но огромное количество людей в Броккенбурге были свято уверены в том, что свет этого «подсвечника» не разбудит спящих хозяев дома.

«Зубы ведьмы», представлявшие собой горсть гнилых зубов с трудом определяемого возраста. По заверениям продавцов, эти зубы следовало глотать вместо лекарских пилюль, они гарантированно снимали лихорадку, горячку, разлив желчи и вздутие утробы. Холера не удержалась от смешка. Узнай Гаргулья про спрос на подобный товар, к вечеру следующего дня из пяти ведьм в Броккенбурге четыре будут шепелявить!

Холера не собиралась портить пассаукунстерам торговлю, за это можно было выложить на прилавок и собственные зубы, лишь рассматривала выставленные на продажу артефакты.

«Рубашка мертвеца», скроенная из человеческой кожи и покрытая сложной вязью из охранных сигилов. «Перст мудреца», высохшая до деревянной желтизны фаланга пальца. «Ожерелье трех сестер» из стертых временем шейных позвонков. Просто удивительно, сколько ценнейших магических талисманов, оберегов и амулетов можно изготовить, заполучив труп бродяги в ближайшей богадельне или разворошив свежую могилу!

«Волшебный нос», «Заговоренный кадык», «Вещее веко»…

Не удержавшись, Холера расхохоталась в голос, отчего окрестные пассаукунстеры, ведущие неспешную беседу и угощавшие друг друга вином из пузатого кувшина, враз примолкли.

— Что это вы смеетесь, мейстерин хекса? — осведомился один из них, угрюмый тип в теплой шерстяной фуфайке, — Или забавное чего углядели? Так папаша Адальберт вас уважит, продаст на пару грошей дешевле. Из уважения, значит, к вашему сану.

Холера не испытала той законной гордости, которая полагалась ведьме-недоучке третьего круга. В устах пассаукунстера обращение «мейстерин хекса» не было данью уважения, лишь очевидной насмешкой, он этого и не скрывал. Мерзкий старый тип, в придачу еще и либлинг — даже сквозь фуфайку угадывались не вполне человеческие контуры его тела. Пучок вяло шевелящихся щупалец, растущий из кадыка, какие-то оскизлые струпья под ключицами и… Вот же дрянь! На месте бургомистра Тотерфиша Холера не позволяла бы этой публике выползать за пределы Унтерзона, не говоря уже о том, чтоб торговать посреди Руммельтауна у всех на виду.