История про одолженную жизнь. Том 3 (СИ) - Иванов Александр Анатольевич. Страница 21

Как же все забавно получается. Ведь «матушка», как и «бабуля», сначала вполне хорошо относилась ко мне, но затем… Я сам в этом виноват, плохо вжился в новую роль.

Рукой протерев запотевшее зеркало, я, улыбнувшись своему отражению, сказал:

— Ты мне нужна, Кайа. Я тебя не брошу. Мы с тобой вдвоем пройдем сквозь весь этот ад. Все будет хорошо. Для нас двоих по крайней мере.

В отражении на меня смотрела милая девочка-подросток, с характерным для подростка, не обремененного заботами и невзгодами, выражением лица.

Вот так! Вот так хорошо! Это я мерзавец и подонок, а ты, моя дорогая, просто невинное дитя.

Несмотря ни на что у меня появилось чувство, на уровне ощущений, что моя ситуация стала гораздо лучше, чем была до сегодняшнего дня. А также осознание того, что в скором времени мне предстоит презабавнейшая игра с моей любимой и дорогой «матушкой». Кто кого съест? Ам-ам!

Я выглянул из ванной в свою комнату, в которой обнаружилась Мария. Одна. Лера ушла.

— Мария, принесите, пожалуйста, свежее белья, — сказал я

— Уже несу, барышня!

Глава 56

— Барышня, мадам просит вас к завтраку, — с поклоном сказала Мария, когда после душа я оделся в домашнее

— Мама? Дома? Здесь? — спросил я, собирая волосы в «хвост» и надевая на них резинку (мой голос стал очень взволнованным, практически на грани истерики)

— Да, мадам, и ее Прислужница. Она распорядилась подать завтрак в столовую и привести вас, — ответила горничная

Посторонние люди в квартире, даже в такой большой, как эта (занимавшей целый этаж), откровенно раздражают. Горничные, охрана, прочий персонал… Думал — привыкну, но нет. Похоже, чтобы комфортно чувствовать себя в таких условиях, в них, как говорится, нужно родиться. Честно говоря, мне (как, вероятно, и большинству) всегда хотелось иметь или дом, или большую квартиру. И чтобы с домработницей. И вот, пожалуйста! Большая квартира — есть. Домработница (и не одна!) — тоже. Даже повар имеется. Казалось бы, вот оно — счастье человеческое (дорого-богато, да!), круче уже практически некуда! Ан нет, чем дальше, тем больше мне хочется переехать в какую-нибудь «однушку» на окраине города, дабы жить действительно приватно, без всех этих посторонних людей вокруг. Надеюсь, что со временем я все-таки привыкну, ибо никакой приватности, во всяком случае в обозримой перспективе, для меня не предвидится.

По пути в столовую (Мария шла за мной хвостиком), мне попались на глаза еще две горничные, вытиравшие пыль с предметов обстановки. И снова незнакомые лица. И снова китаяночки. Когда я проходил мимо, они моментально прекратили свою деятельность и болтовню (на языке мне неизвестном), и с поклоном поприветствовали (тоже не по-русски).

— Доброе утро, — запинаясь сказал им я

Девчонки эти что-то весело защебетали.

— Они могут вернуться к работе? — спросила Мария

— Д-да, конечно, — ответил я, не ожидая того, что своим присутствием помешал их рабочему процессу

Мария что-то им сказала, и девчонки, поклонившись мне вновь, вернулись к трудовой деятельности. И снова, как это уже было с Машкой, все эти их поклоны и тон, с которым они сказали что-то неведомое мне (не ругали, надеюсь) — не показались подобострастными, а были лишь той вежливостью, к которой они, вероятно, привыкли у себя дома. Было очевидно, что они не прислуживают здесь, а служат. Вернее, работают.

— Они не говорят по-русски? — тихо спросил я, глядя в пол, Марию, когда мы двинулись дальше

— Нет, что вы, барышня! — весело ответила мне та, — Они из деревни! Откуда бы им знать языки? По-нашему говорить и писать-читать умеют — уже хорошо!

Может они и из деревни, конечно, но, чтобы работать в таком доме, как этот, они явно должны были быть «профессорами от уборки», ибо уход за люксовым гардеробом хозяев дома и прочее, требует немалого опыта и знаний.

Очевидно, что родители сменили весь домашний персонал, причем на «не наших». И значит, на то были какие-то веские причины.

Едва я вошел в столовую, как Мария сказала матушке:

— Я ее привела, мадам.

— Спасибо, — ответила та, разглядывая меня и подала какой-то знак, после чего, вся обслуга, бывшая здесь, покинула столовую, затворив за собой двери.

Завтрак был уже подан, но три женщины, сидевшие за столом, к нему не притронулись, ожидая, по всей видимости, моего появления.

— Доброе утро, — тихо поприветствовал я двух женщин (третью, Леру, сегодня я уже видел).

Голос и выражение моего лица были такими, каковые должны были быть у девочки-подростка, совершившей накануне тройное убийство (как это себе представляю я, по крайней мере), причем не абы кого, а своих родственников. То есть, как на похоронах. На своих. Я находился «в без пяти минут» истерике. То есть, голос мой дрожал, а глазки смотрели в пол (да-да, я хочу спрятаться под одеяло и больше никогда-никогда не вылезать оттуда). Слез не было, но любому было очевидно, что они вот-вот прольются.

Играть, я должен играть. Но не переигрывая.

— Лера…, — на моих глазах наконец выступили слезы, — …извини меня, пожалуйста, за мое хамство! Ты обо мне так заботишься, а я столь грубо тебе ответила…

Я подошел к столу, но не сел.

Я поступил не подумав, когда начал воспитывать Леру, ибо был с ней всегда нарочито вежлив и корректен. Да и вообще, между нами установились вполне хорошие отношения. И то, что я указал ей на ее место, может означать ровно одно — я помню, что они с «матушкой» провернули этой ночью. И не просто помню, а понял, что именно тогда произошло! А четырнадцатилетка, раз уж я в полной мере решил отыгрывать роль подростка, не должна была понять смысл произошедшего, даже если предположить, что она не забыла тот ночной кошмар. Это, во-первых. А во-вторых, будет очень хорошо, если я смогу убедить этих двоих (если меня допрашивали вдвоем) в том, что не помню самого факта допроса (вернее, его попытки). Короче говоря, нужно исправлять свою оплошность, но тут главное, опять же не переиграть.

А этот совместный завтрак, я уверен — это, в том числе, попытка матушки выяснить, помню ли я что-то из того, что произошло ночью или же нет. И если помню, то понял ли? Ну и плюс к этому, попытки обнаружить моего предполагаемого кукловода далеки от завершения.

Женщины молча переглянулись, а я продолжил:

— Лера, ты…тогда, когда сказала, что мне нужно сначала позавтракать…ты мне напомнила Ирину. Она всегда мной командовала и…, — я заплакал, и, взяв со стола тканевую салфетку, начал мять ее в руках, — и…я…я вспомнила… все те ужасы, что со мной недавно произошли…, а еще вчерашнее…

Я зарыдал в голос. А Лера, встав из-за стола, и сделав шаг, просто обняла меня.

Мы простояли так некоторое время. Я рыдал, а она обнимала и поглаживала меня, успокаивая.

— И ты, Кайа, прости меня, пожалуйста, — сказала она и чуть-чуть отстранившись, приподняла ладошками мою голову, заглянув в мои влажные глаза, — я совершенно не желала вызывать у тебя дурных воспоминаний…

— Я рада, Лер, что у меня есть такая подруга, как ты, — шмыгнув носом, ответил я

Мы обе заняли, наконец, свои места за столом, и я, глядя на свои колени, и продолжая теребить в руках салфетку, дрожащим голосом задал «матушке» вопрос:

— Меня… теперь… сошлют на каторгу? Или казнят?

И зарыдал вновь.

Прислужница «матушки», должна быть «в теме». Ну и Лера, раз уж она присутствовала при допросе (нужно будет выяснить: кто вообще такая эта Лерочка?).

— За что это тебя должны сослать на каторгу или вовсе казнить? — спокойным голосом поинтересовалась «матушка», и разбив ложечкой вареное яйцо, испытующим взглядом посмотрела на меня

— Ну как же…? — ответил я, растерявшись практически искренне, — я же вчера убила…

— Кого это ты вчера убила? — приподняв бровь, вновь спросила она

— Человека, отказавшегося от меня…и еще двоих братьев папы…, а также, кажется, случайно ранила одну из тетушек, — удивленно ответил я