Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта. Страница 60

– Я видел его.

– Кого? Отца твоего? О, дитя мое, – воскликнула Анна в испуге.

– Нет, я видел Пенни-Грима.

– Что? Милый Филь, расскажи мне, как и где?

– В конце большого, широкого пруда; он подымал кверху руки и делал страшные гримасы. – Мальчик дрожал при этом и прижимался лицом к Анне.

– Продолжай, Филь; ведь он не может вредить тебе. Расскажи же мне. Где ты был?

– Я бегал по льду. Дедушка так долго разговаривал с овчаром Билем и смотрел, как режут турнепс, а я озяб и устал и убежал с Седли к большому пруду; мы стали скользить по льду; вы не можете себе представить, какой там красивый, крепкий лед. Седли учил меня, как можно далеко прокатиться до самого конца пруда, около большого дерева и кустарника. Я побежал, но не успел докатиться, как кто-то выскочил из кустов, замахал руками и сделал такую рожу (он повторил гримасу).

После этого он опять прижался к ее груди и заплакал. Анна знала то место и в свою очередь вздрогнула от ужаса; это был небольшой пруд, каких много в меловых округах, – мелкий с одного конца, но глубокий и опасный, с пробивавшимися ключами, в другом конце.

– Дорогой Филь, – сказала она, – хорошо, что тебя остановили; лед легко мог проломиться, и что же тогда сталось бы с моим маленьким мужчиной!

– Седли позволил мне, – сказал он в свое оправдание. – Он поощрял меня свистом идти дальше. Когда я упал, Ральф и дедушка и все стали бранить меня, а Седли тогда уже не было. За что они бранили меня, Пан?

Я думал, что не следует ничего бояться, как папа.

– Да, если этим можно помочь кому-нибудь; но какая же храбрость в том, чтобы бегать по тонкому льду, где можно утонуть, – сказала Анна. – О, милый мой, дорогой мальчик, какое счастье, что ты увидел того, – кто бы он ни был! Но почему ты называешь его Пери… Пенни-Гримом?

– Это был он, Нан! Но он просто казался маленьким человечком. Он весь был как-то на один бок и у него торчал хохол на сторону, точно принц с хохлом в вашей французской книжке.

Из этих последних слов Анна убедилась, что ребенок видел призрак, являвшийся семь лет тому назад; он не повторял того народного описания, которое передавал утром, но говорил что-то другое, собственное. Она спросила, видел ли его дедушка.

– О, нет, дедушка был в овчарне, и пришел только, когда Ральф стал бранить меня. Нан, разве этот злой мальчик приходил утащить меня?

– Нет, не думаю, – отвечала Анна. – Но кто бы он ни был, я уверена, он явился потому, что Бог всегда хранит свое маленькое дитя и предостерегает его, чтобы он не катался по льду на глубоком пруду. Возблагодарим Бога, Филь. Он посылает ангелов своих, дабы охранять тебя и оберегать на всех твоих путях. – Говоря это, Анна принялась успокаивать встревоженного ребенка, пока он не заснул. Тогда она уложила его на софу, накрыла плащом, все время раздумывая о странном происшествии, и, наконец, пошла в буфетную разыскивать старого слугу.

– Ральф, что это рассказывает мастер Филипп? – спросила она. – Что он видел?

– М-рис Анна, я ничего не могу сказать об этом происшествии; я знаю, что ребенок был на краю гибели, я никогда больше не доверю его Седли… нет, ни за что на свете.

– Вы в самом деле думаете, Ральф?…

– Что же мне остается думать, мэм, узнав, что он заставлял ребенка кататься по льду в таком месте, где он наверное должен был утонуть. Видите ли, если придут плохие вести о мастере Арчфильде, чего Боже упаси, мальчик остается единственной помехой для Седли, чтобы получить наследство, а он по уши в долгу.

Кто бы ни был тот, кого видел ребенок, он спас его жизнь.

– А вы видели его?

– Нет, мэм; не могу сказать, чтобы видел. Я услышал только крик мальчика, когда он упал. Я, видите ли, был в овчарне, и закурил трубочку, чтобы согреться; когда же я поднимал его, он кричал как сумасшедший; «Это был Пенни-Грим, Ральф! Уведи меня скорей. Он хочет утащить меня». Но сэр Филипп ничего этого не слышал; он сделал только выговор мастеру Филиппу за его безрассудство и за то, что он кричал, когда упал, а мне за то, что я оставил его одного.

– А м-р Седли… видел он это?

– Пожалуй что и видел, потому что был бледен как полотно, а глаза точно выскочить хотели; но, может быть, причиной была и нечистая совесть.

– Что же сталось с ним?

– Правду сказать, мэм, я думаю что он отправился после того в гостиницу «Брокас-Армс», чтобы потопить свои страхи в вине. Если только у него есть страх.

– Но это явление, этот призрак… что бы там ни было? Кто рассказал Филиппу о нем? Что говорили о нем?

Ральф неохотно заговорил об этом:

– Помилуйте, мэм, ходили нелепые бабьи толки, будто видели опять этого неудачного сына майора Окшота, считавшегося оборотнем. Перри или Пенни, как они его называют. Болтают, что волшебницы утащили его, что теперь исполнилось семь лет и он должен вернуться. Другие говорят, что его убили и что показывается его дух; но я думаю, что это одни пустые россказни, и уверен, что ничего такого вовсе и не было на пруду. Вот что я думаю.

Анна не могла не согласиться с его мнением, но она была сильно смущена и находилась в большом страхе и недоумении. Если предположить, что это был призрак Перегрина Окшота, то странным казалось, что он явился для спасения ребенка его врага, но чудное верование в ангела-хранителя, явившегося для его спасения, казалось еще менее основательным. Но мучительнее всех этих таинственных соображении были ужасные догадки Ральфа, явно подтверждавшиеся рассказами мальчика об этом происшествии. Опасность была так велика, так близка, что нельзя было молчать, и она передала всю эту историю дяде, когда он вернулся, хотя ничего не сказала ему о появлении призрака.

Она знала, что он не поверит в него, но, кроме этого соображения, ее заставлял молчать впервые слышанный намек на то, что Перегрин был убит в поединке; могла ли она говорить об этом теперь, когда все росла надежда на возвращение Чарльза. Она подробно сообщила ему предположение Ральфа, подтверждавшее детский рассказ Филиппа, что дядя заставлял маленького наследника Арчфильдов кататься по льду, причем ему грозила верная гибель, если б он не упал; она просила предупредить об этом его деда, чтобы он мог принять меры для обеспечения безопасности ее любимца.

К великому ее огорчению, д-р Вудфорд не захотел поднимать тревоги. Он не был такого дурного мнения о Седли, чтобы считать его способным замышлять тайное убийство, и не особенно доверял прозорливости Ральфа, к тому же, он был убежден, что нервы его племянницы сильно расстроены долгим отсутствием известий, поэтому она была не способна к спокойному суждению. Он находил, что при теперешнем тяжелом настроении было бы слишком жестоко по отношению к старикам и несправедливо в отношении Седли допустить такое ужасное предположение без более веских доказательств. Что же касается безопасности мальчика, о которой так беспокоилась Анна, то он предполагал, что ее можно достигнуть постоянным надзором за ним. Если даже предположить, что ужасное обвинение справедливо, что Седли не захочет подвергаться опасности подозрения, ведь было решено, что он плохой товарищ для своего племянника и что ему нельзя было доверять мальчика. Часто по возвращении домой Филипп употреблял такие слова и задавал такие вопросы, которые огорчали бабушку, так что все были против того, чтобы оставлять мальчика наедине с бывшим военным. И опять приходилось скрывать свое горе бедной девушке, быть под бременем двойной тревоги и облегчить свое горе молитвой.

Когда по стране распространилось известие о заговоре сэра Джона Беркли с целью убийства Вильгельма III, следовало ожидать, что Седли своею болтливостью навлечет на себя настолько сильные подозрения, что подвергнется временному заключению, и хотя он совсем не появлялся в Фэргеме, однако были основания думать, что он по обыкновению посещает таверны и петушиные бои в Портсмуте.

Вероятно, вследствие беспокойства и волнения у сэра Филиппа сделалась подагра; Анна и ее питомец большую часть времени проводили или в саду или на улицах города. Большие дороги действительно были небезопасны. В местности около порта всегда совершалось много преступлений, но они усилились с тех пор, как сэр Филипп перестал быть мировым судьей; носились слухи о дерзких грабежах на больших дорогах и о том, что их совершает сборище бродяг, называвших себя Черною шайкой и имеющих своим предводителем какого-то Питера Пигвиггина. Про грабителей говорили, что они наполовину контрабандисты, наполовину якобиты и что главный притон их где-то на берегу острова Вайна.