Девять возвращений [Повести и рассказы] - Коршунов Михаил Павлович. Страница 3

Сегодня была статья под названием «Двойка в XX веке».

Подошел Сережа, сказал:

— Публицистика.

Юра ничего не ответил и снова направился в буфет. В буфете сидели Витя, Гена и Шалевич из 9-го «Б». Шалевич — капитан баскетбольной команды. Юра купил котлету с капустой и стакан чаю. Сел к ребятам за столик.

Шалевич никому не давал сказать ни слова. Говорил сам. Сейчас работает над мягким броском — кистевым. И у него получается. А у Генки не очень получается, но он, Шалевич, научит Генку, потому что Генка не без способностей.

Он в защите надежный. У него наиграна защита. А он, Шалевич, и в защите может и под кольцом. Потому что у него и защита наиграна и кольцо.

Шалевич взял со стола пустой стакан, подкинул его и поймал. Потом дал стакан Генке.

— Подкинь.

Гена подкинул. Шалевич поймал.

— Выше подкинь!

Гена подкинул стакан выше.

Шалевич поймал одной рукой. Буфетчица Стеша Ивановна высунулась из-за прилавка, сказала:

— Посудой балуетесь? Кидальщики! Чистые скатерти постланы!

Шалевич взял у Юры стакан с чаем и поставил на голову. Начал приседать с полным стаканом на голове («…она по проволоке ходила…»). А потом на стакан положил блюдце и начал приседать со стаканом и блюдцем («…махала белою рукой»).

В буфете все смотрели на Шалевича. Младшие затаили дыхание от восторга. Стеша Ивановна боялась крикнуть.

В этот момент появился Лось. Снял у растерявшегося Шалевича с головы блюдце и стакан.

— Твой чай?

— Его, — показал Шалевич на Юру.

— Лекомцев. Так-так…

— А что я? — разозлился Юра.

— Кто поставил на голову чай?

— Я сам себе поставил, — сказал Шалевич.

— Он же ничего не разбил, — вступился за Шалевича Витя.

Лось подошел со стаканом чая к Стеше Ивановне.

— Этот чай я арестовал.

— Что?

— Пускай стоит у вас как доказательство.

Стеша Ивановна опять ничего не поняла:

— Он же остынет.

— Это не имеет никакого значения. — И Лось вышел из буфета.

— ОВП, — сказал Витя. — Отсутствие Всякого Присутствия.

Лена еще немного постояла, когда Юра бросил трубку. Надела шапочку, пальто и ушла из дому.

Был светлый зимний день. Падал снег, очень легкий и сухой. Около киосков «Союзпечати» люди разворачивали, смотрели газеты, которые только что купили. Снег падал к ним в газеты. Люди их складывали, прятали в карман и уносили снег с собой в газетах. Снег падал на желтые стеклянные стрелки «Переход» и вспыхивал вместе с надписью желтым светом. Проникал во фруктовые киоски и лежал на яблоках и апельсинах. Наполнил большие раковины фонтанов.

Лена шла по городу. В городе никогда не бывает скучно. И даже грустно не бывает, если перед этим и было здорово грустно.

Поссорилась с Юрой! Да. Он поссорился. Юра странный теперь.

Мальчишки странные в девятых классах: перестают быть ребятами, но и взрослыми им никак еще не удается стать.

Девочки гораздо лучше во всем разбираются, но помалкивают, не философствуют. Не говорят красиво.

Лена отыскала в кармане пальто двухкопеечную монету, вошла в будку телефона-автомата. Набрала Юрин номер.

Трубку сняла Таисия Андреевна.

— Вас слушают.

Лена растерялась: она надеялась, что подойдет Юра. Надеялась, и все. Необъяснимо даже почему. А тут — мама… Да еще такая мама, как Таисия Андреевна.

— Здравствуйте, — сказала поспешно Лена. — Можно Юру?

— А кто со мной говорит?

— Лена Ефремова.

— Здравствуй, Лена. — Голос Таисии Андреевны прозвучал вполне лояльно. Это Витя так бы сказал: «лояльно».

— Юры нет. Он ушел.

— Да. Я знаю, — вдруг сказала Лена. — Он должен был уйти.

Она подумала о театре. Значит, Юра будет ждать ее там. Но Таисия Андреевна словно почувствовала, о чем подумала Лена, и сказала:

— Он ушел на каток.

И Лене стало больно. Зачем позвонила? Не надо было этого делать. Таисия Андреевна знает, что они собирались в театр и что эта пьеса им нравится. Вот почему и ответила про каток с какой-то, ну, совсем незаметной, но все-таки радостью. Девочки в девятых классах понимает взрослых уже совсем по-взрослому.

Таисия Андреевна спросила:

— А разве ты не собиралась с ними на каток?

С ними? Юра пошел с кем-то. И спросила так Таисия Андреевна нарочно; она понимает: если Лена звонит и спрашивает Юру, значит, она не на катке.

— Нет. Я собиралась в театр. — Лену уже душили слезы. — До свидания. Я пойду.

— До свидания.

Таисия Андреевна обидела незаслуженно, несправедливо и как-то незаметно вроде бы. Но для Лены это было заметно.

Лена все еще стояла в будке автомата. Лене хотелось, чтобы прошли слезы, затихли.

И вдруг она позавидовала Майке Скурихиной. Майка хорошо одевается: платки «мохер», пуловеры, сапоги «аляска».

Была бы у нее возможность одеваться! Вот бы прийти к Таисии Андреевне в какой-нибудь отчаянно модной шубке. «Юры нет дома? Ушел на каток? Разрешите, я его подожду!..»

Таисия Андреевна смотрит, удивленная, на ее шубку. Шубки модные называются вроде «бибифок». Так вот, чтобы была эта шубка «бибифок». Как бы заговорила Таисия Андреевна!.. Да, Таисия Андреевна, у меня есть возможность одеваться и быть красивой.

Лена вышла из автомата. Почему-то было обидно уже не только за себя, а и за маму. Она прожила жизнь тоже без всяких этих возможностей.

Мама работала кассиршей в кинотеатре «Уран». Лена была еще маленькой и гордилась, что ее мама занимает такой ответственный пост, — около кассы вечно толпился народ. Лена никогда не могла пробиться к маме из-за толпы, и это ее не огорчало, а даже радовало. Вечером мама приходила домой уже тогда, когда Лена спала. И это тоже Лену не огорчало. Но теперь она понимает, что так и не успела разглядеть как следует свою мать, которая, кажется, всегда ходила в стареньком светлом платье и в таком же стареньком светлом пальто. Была, очевидно, нерешительной, безвольной, робкой. И мучилась от этого. Потому и Лена нерешительная, безвольная, робкая. И мучается от этого. А Лена уверена, что она характером в мать. И ей будет нелегко, как было, конечно, нелегко и матери. Лена так думает. Ей хочется думать о матери, как о себе. Так ей легче оправдывать свой характер, поступки, чаще всего не доведенные до конца и поэтому не очень похожие на поступки.

Кто-то схватил Лену за руку. Инна, внучка бабушки Фроси из квартиры Григория Петровича, Юриного отца.

— Ты куда?

— Гуляю.

— Пошли к нам.

Лена согласилась.

Инна была оживленной, веселой. В плетеной сумке несла апельсины. Те самые, присыпанные снегом.

— Чего давно не приходили? — Это она имела в виду не только Лену и Юру, а всех остальных ребят. Они часто приходили в комнату к Григорию Петровичу: то редколлегия стенгазеты, то готовились к контрольной работе, то обсудить план лыжного похода, то просто так отогреться, попить чаю.

— Много задают уроков, — неопределенно ответила Лена.

— А у меня была курсовая работа. — Инна училась в технологическом институте. — Просидела неделю не разгибаясь. Ночью линейный ускоритель снился.

— Конкретное мышление, — улыбнулась Лена. — Библиотека снов.

Инна продолжала рассказывать о курсовой работе, которую она сдала самому профессору Зайцеву, а сам профессор Зайцев во время лекции сказал на всю аудиторию, что студентка Корнилова блестяще доказала чувствительность радиоактивационного анализа.

— Да ты не слушаешь?

— Извини.

— В школе чего-нибудь?

— И в школе.

— Грустить вредно — морщинки от этого.

— И улыбаться вредно — тоже морщинки.

— Придем домой — апельсинами угощу. Стипендия… Долги отдали.

— Возможности… Инна, ты не знаешь, что такое «бибифок»?

— Шубы из детенышей нерпы.

— Из детенышей?

— Да. Как будто.

— А правда, что айсберги рождаются в полнолуние? Откалываются и плывут. — Лена говорила, лишь бы о чем-то говорить.