Снег на песке (СИ) - "Мурзель". Страница 67

— Твоя мать совершила ошибку? — переспросила Бьянка, когда они сделали по глотку.

— Она… влюбилась в одного евнуха… — запинаясь, проговорил Амрен. Слова давались ему с явным трудом. — Изменила отцу.

— С евнухом?! — Бьянка непонимающе уставилась на него. — Как? Ведь они же…

Она замялась, не зная, как закончить свою мысль. Ей приходилось читать, что в Алькантаре некоторых рабов лишают мужского естества, чтобы они не посягали на охраняемых ими женщин. Но, разумеется, большую часть подробностей авторы стыдливо умалчивали.

— Как бы тебе объяснить, — смутился Амрен. — Мне не раз приходилось видеть, как мерин покрывает кобылу… Но, честно говоря, я не знаю, и не хочу знать, как далеко они с матерью заходили. Передо мной они не отчитывались.

Колеблющиеся огоньки свечей расплывались перед глазами, но в голове было на удивление ясно. В принципе нет ничего удивительного в том, что молодая здоровая женщина влюбилась в мужчину, даже несмотря на его увечье.

— И ты знал об их связи? — спросила она.

— Конечно нет, — ответил Амрен. — До того самого момента, когда мать примчалась ко мне среди ночи и сказала, что надо бежать.

— Почему? Что произошло?

— Оказывается, Зухра давно за ними следила, и в тот вечер застукала их на горячем.

— В постели?

— Нет, — горько усмехнулся Амрен. — Они встречались в саду, обнимались, целовались… точно не знаю. Но и этого более чем достаточно.

Бьянка недоуменно взглянула на него.

— А разве нельзя было все отрицать? У этой Зухры ведь не было доказательств?

— К сожалению были. Этот осел хранил у себя любовные письма матери, и Зухре удалось их стащить. На следующий день султан как раз возвращался с охоты, и она бы тотчас ему донесла. Нас бы казнили без лишних разговоров.

— «Вас»? И тебя?

— И меня.

— А ты тут причем?

— Измена падишаху — тяжкое преступление. Меня, как сына прелюбодейки, тоже бы не пощадили.

— Какой бред! — Бьянка чуть не поперхнулась вином от возмущения. — Дети не отвечают за проступки родителей.

— У нас отвечают, — пожал плечами Амрен.

— Да уж, — вздохнула она. — И что было дальше?

— В ту ночь мы сбежали. Пробрались через тот потайной ход — я, мать и ее любовник. Мы спрятались в городе у его брата и ждали подходящего случая чтобы уехать… — он судорожно отхлебнул из бокала. — Но через пару дней в его дом ворвались стражники…

Бьянка напряженно вглядывалась в его лицо. В призрачном мерцании свечей оно казалось отстраненно чужим. Темные провалы глаз, блестящий от пота лоб… Воздух в комнате будто сгустился от напряжения.

— Они схватили их, а мне удалось бежать, — Амрен осекся.

Повисло тягостное молчание. Грудь Амрена тяжело вздымалась в такт его дыханию, а зрачки, ни на чем не останавливаясь, беспорядочно метались по сторонам.

— Что султан сделал с ними? — тихо спросила Бьянка.

— Казнь состоялась на следующий день. Любовника матери бросили в кипящее масло. А ее… — он шумно сглотнул.

У него затряслись руки. Отставив бокал, Бьянка притянула Амрена к себе.

— Не надо, — сказала она, укачивая его словно ребенка. — Не говори, если это так больно.

— Он приказал заживо содрать с нее кожу, — еле слышно прошептал он.

Ее словно ударили под дых, разом вышибив весь воздух из легких. Обжигающий мороз пробежал вдоль позвоночника, рот распахнулся в беззвучном крике. Она крепко прижала Амрена к груди.

— Это было на рыночной площади, — хрипло заговорил он. — Как она кричала… Эти крики до сих пор снятся мне по ночам. Ее привязали к столбу и оставили умирать. Ночью я зарезал стражников и подобрался к ней. Она была еще жива. Вся в крови… Я видел каждый мускул, видел, как пульсируют вены… Она умоляла меня избавить ее от страданий.

— И что ты сделал?

Он сдавленно всхлипнул.

— Я убил ее. Вонзил кинжал в ее сердце. Ты понимаешь, Бьянка, я убил свою мать!

Ее прошиб ледяной пот, горло сдавило мучительным спазмом. Она притянула Амрена к себе, а он крепко, до боли, обхватил ее руками, тычась в нее, будто слепой котенок. Его плечи вздрагивали, он рыдал у нее на груди, и ее сердце разрывалось на части. Проклятые жестокие традиции! За что? Он не заслужил такого! Хотелось кричать, но она была в состоянии лишь плакать, в полной мере разделяя с ним его горе.

— Ты не убил ее, — наконец через силу выговорила она. — Ты облегчил ее муки. Ты не мог сделать для нее большего.

Амрен судорожно вздохнул.

— Я не знаю… — его голос дрожал. — Я столько лет винил себя в ее смерти, в том, что не смог всего этого предотвратить.

— Но что бы ты сделал? Ты ведь даже не знал об их связи.

— Может, если бы я был к ней внимательнее, я бы заметил… Уговорил ее одуматься, порвать с ним, пока не поздно…

— И она бы тебя послушала?

— Не знаю… Думаю, нет. Она сама прекрасно понимала, чем ей это грозит.

— Значит, ты ни в чем не виноват.

— Может быть… не знаю… Я испытал такую боль, что дал себе слово ни к кому не привязываться, никого больше не любить… Столько лет я жил как в тумане. Но появилась ты… Ты чем-то напомнила мне ее. Тот же акцент… те же глаза… Я возродился рядом с тобой.

Бьянка крепко прижала его к груди. Жгучие слезы текли по ее щекам. Весь сегодняшний день стал для нее сильнейшим потрясением. Она чуть не потеряла любимого, и если бы он погиб, она бы тоже умерла вместе с ним. А сейчас он обнажил перед ней душу, и это откровение будто сделало их единым целым, заставляя ее как наяву ощущать его боль, и переживать то, что пережил он.

Амрен успокаивался в ее объятиях, его дыхание стало ровнее, напряжение отпускало.

— Но что было дальше? — наконец спросила она. — Что ты делал потом?

— Прости, что-то я раскис, — шмыгнув носом, он отстранился и подлил в бокалы вина. — Всю ночь я просидел возле нее, а наутро пришли новые стражники и напали на меня. Я похитил лошадь одного из них и сбежал, но они кинулись за мной и загнали глубоко в пустыню.

Бьянка сделала небольшой глоток. Она уже выпила слишком много, и на этот раз вино показалось неприятно крепким. Ее передернуло.

— Много их было?

— Да. По дороге еще и городские стражники подписались. Уйти мне все-таки удалось, но я заблудился. Лошадь сдохла, и я оказался один посреди пустыни без капли воды.

Бьянка вздрогнула, вспомнив, какие мучения она испытала среди раскаленных песков.

— И что потом? Как тебе удалось выжить?

— Я уже потерял сознание, но тут на меня наткнулся Абдул. Он отнес меня в свое племя, и я остался с ними, мне ведь было все равно больше некуда идти. Два года мы кочевали в пустыне, но потом я все-таки решил вернуться в город.

— Почему? Тебе было плохо с ними?

— После того, что случилось с матерью, хуже быть уже не могло. Нет. С ними было спокойно. Предсказуемо. Днем мы спали, ночью передвигались. Они научили меня выживать в пустыне, находить воду, ориентироваться по звездам.

— А почему ты ушел?

— Мне стало скучно. Дни как песчинки похожи друг на друга, а вокруг одни барханы да верблюды. Мне надоело. Я пытался научить этих людей читать и писать, но им это было не нужно. Только Абдул интересовался тем, что происходит вокруг, и когда я решил уйти, он отправился вместе со мной.

— А разве возвращаться в город было не опасно? Тебя ведь могли убить.

— За два года меня давно сочли погибшим. Да и поначалу я закрывал на людях лицо… Вот уж не думал, что Селим узнает меня через столько лет.

Амрен замолчал. Несколько минут они провели в тишине. В голове Бьянки калейдоскопом проносились мысли о тех страданиях, что ему пришлось испытать, и на глаза вновь навернулись слезы.

Он обнял ее за плечи и внимательно вгляделся в ее лицо.

— Да ты, я смотрю, уже совсем пьяная. Пойдем спать!

— Ничего я не пьяная! — заплетающимся языком возразила она.

Его измученное лицо озарилось легкой улыбкой, как будто робкий лучик солнца блеснул из-за туч. Он притянул Бьянку к себе и крепко обнял ее.