Хранитель вод - Мартин Чарльз. Страница 14

К югу от Бакменского моста река особенно широка – почти три с лишним мили. На левом от меня берегу расположилась небольшая деревня Мандарин, где Гарриет Бичер-Стоу семнадцать лет жила в небольшом домике посреди тридцатиакровой апельсиновой рощи. Местные жители относились к ней как к некоронованной королеве. Перед Гражданской войной туристы поднимались на колесных кораблях по реке Оклаваха до Сильвер-ривер, откуда было легко попасть в одноименный национальный парк, красоту которого прославил знаменитый фотограф Брюс Мозерт. В те далекие времена вода в Сильвер-ривер была такой чистой, что специально для туристов построили несколько лодок со стеклянным днищем, сквозь которое, как утверждали рекламные проспекты, можно было увидеть живых русалок. Сам парк часто называли «Флоридским Большим каньоном»; когда-то он пользовался поистине бешеной популярностью, пока некий Дисней не создал свою знаменитую мышь по имени Микки и не возвел близ Орландо Всемирный центр отдыха.

Дэвид любил историю. Он не изучал ее, а впитывал всей душой. Он читал и перечитывал книги знаменитых флоридских писателей и не раз возил меня на этой самой лодке в Сильвер-Спрингс, чтобы показать мне побережье: «Вон там жила миссис Стоу». Однако его излюбленным местом в этих краях был небольшой ручей, о котором знали немногие.

К югу от Джексонвилла я сбросил скорость, прошел под очередным мостом и свернул в устье Черного ручья. Как и в реках Суонни, Сент-Мери и Сатилла, вода в нем имеет очень необычный темный цвет, но это вовсе не означает, что вода плохая. Напротив, это очень хорошая вода. Ее цвет объясняется высоким содержанием таниновых кислот, которые образуются в результате гниения органических веществ, в частности – больших масс листвы, скопившихся на дне за столетия. Выглядит эта вода как крепкий ледяной чай; некоторых это смущает, но, как говорится, «чтобы судить о пудинге, надо его отведать».

Близ устья глубина Черного ручья резко возрастает с шести-восьми футов до почти сорока. Когда-то давно капитаны морских судов предпочитали запасаться водой именно из него, так как здешняя вода была исключительно чистой и, благодаря содержанию танинов, долго не портилась. Огромные парусники поднимались по реке Сент-Джонс, заходили в Черный ручей и, достигнув сорокафутовой глубины, использовали балластные камни, чтобы наполнить свои бочки близ дна, где вода была особенно хороша.

Некоторые даже утверждали, что она кажется сладкой на вкус.

Сегодня я поднялся вверх по ручью так быстро, как только позволяло течение, чтобы дать Дэвиду возможность насладиться чистой водой и свежим воздухом. Когда ручей стал сужаться, с вершин деревьев над нашими головами взлетела пара белоголовых орланов и, поймав восходящий поток воздуха, стала подниматься в небо, то ли прощаясь, то ли салютуя. Проводив их взглядом, я пристал к берегу в том месте, где к дереву была привязана «тарзанка» и где Дэвид всегда любил купаться. Здесь я позавтракал, а на десерт откупорил бутылку его любимого вина, наполнил два бокала и выпил сначала один, затем другой, чтобы доля Дэвида не пропала зря.

Покончив с завтраком, я отплыл на середину ручья. Когда мой глубиномер показал сорок два фута, я встал на якорь, взял в руку пустую молочную бутылку с плотно завинченной крышкой, а потом взобрался на нос и прыгнул в воду. Таща за собой бутылку, я перебирал руками якорный трос, погружаясь все глубже. Прежде чем я достиг дна, мне пришлось дважды выравнивать давление в ушах. Когда, по моим расчетам, я оказался на глубине более тридцати футов, я открыл бутылку, дал ей наполниться, снова завинтил крышку и поднялся на поверхность. Отдышавшись, я сделал из бутылки большой глоток, а остальное спрятал в носовом отсеке. Именно так поступал Дэвид: он нырял, потом делал глоток, а потом клялся и божился, что такой сладкой воды не пил от роду.

Когда я снова оказался в границах Джексонвилла, солнце садилось за моим правым плечом и над рекой начинали сгущаться вечерние сумерки. Пора было позаботиться о пристанище на ночь, но, повернув к причалу, показавшемуся мне симпатичнее остальных, я вдруг заметил в воде какое-то существо. Это определенно была не рыба. Когда я приблизился, то понял, что передо мной – лабрадор-ретривер, который крайне целеустремленно плыл вдоль реки.

Да-да, именно вдоль. То есть он не старался выбраться ни на один, ни на другой берег, а плыл себе и плыл, словно теплоход или грузовая баржа. Можно было подумать, что пес твердо решил догнать какую-то давно исчезнувшую из виду лодку или катер.

Заглушив двигатель, я подрулил к нему, но пес не попытался взобраться ко мне на борт. Казалось, он вообще меня не заметил и продолжал плыть к одному ему известной цели.

– Эй, приятель, откуда ты здесь взялся?

И снова он не удостоил меня внимания. Пришлось перегнуться через борт и поднять его в лодку за загривок. Оказавшись на палубе, пес даже не дал себе труда отряхнуться; вместо этого он с разбега запрыгнул на нос и встал там, словно часовой, напряженно глядя вперед. Никакого ошейника на нем не было. Это был просто очень красивый, почти белый лабрадор, который, судя по виду, находился в расцвете сил. Он был еще молод – я не дал бы ему больше двух-трех лет, хотя я не большой специалист по собакам. В общем, передо мной было великолепное молодое животное, и я снова огляделся по сторонам в поисках лодки или человека на берегу, который выкрикивал бы какое-нибудь собачье имя, но мы были совершенно одни.

Я, разумеется, мог швырнуть его обратно в реку, но мне показалось, что, если пса кто-нибудь ищет, заметить его на носу моей лодки будет проще, чем в воде. Кроме того, нам было по пути – мы с Дэвидом все равно направлялись туда, куда плыл пес; в противном случае я, наверное, не стал бы подбирать пассажира. И наконец, его великолепный окрас, превосходный экстерьер, твердое намерение и дальше нести свою вахту на носу рядом с оранжевым ящиком делали нас довольно заметными. Я был уверен, что его уже ищут (обстоятельства, конечно, бывают разными, но такими собаками обычно не разбрасываются), поэтому я не сомневался, что рано или поздно хозяин пса даст о себе знать.

Но, когда я вывел его на сушу, на тянущуюся вдоль берега Риверуок, пес просто побежал параллельно реке и остановился, только когда дорогу ему преградила сетчатая загородка. Тогда он снова бросился в воду и поплыл. Это повторялось три раза, после чего я снова отвел его в лодку и приказал:

– Сидеть.

Как ни странно, пес послушался.

– Слушай, не могу же я оставить тебя в воде! Ты утонешь.

Никакого ответа.

Я показал на берег.

– Ты не хочешь идти по твердой земле, как все нормальные люди, а я не могу плыть за тобой в лодке, потому что в конце концов ты попадешь в океан и погибнешь.

Снова никакой реакции.

– У тебя есть какие-нибудь предложения?

Он посмотрел на нос лодки, на меня, но не двинулся с места – только приподнял уши и наклонил голову набок.

– Ладно. – Я махнул в сторону носа. – Сиди там, если тебе так нравится, но я хочу, чтобы ты соблюдал правила. Их всего два…

Первую часть пес явно понял – запрыгнув на нос, он уселся рядом с контейнером, спиной ко мне, но тотчас оглянулся через плечо, вывалив согнутый вопросительным знаком язык.

– Во-первых, на борту не разрешается ничего грызть. В особенности – вот эту оранжевую штуку. Во-вторых, запрещается пачкать на палубе. Если нарушишь то или другое – вышвырну за борт.

Если пес меня и понял, то никак этого не показал.

– Ты слышал, что́ я сказал?

Он поглядел на реку и дважды вильнул хвостом.

В течение следующего часа я окликал капитанов каждой встречной моторки или яхты и спрашивал, не знают ли они, чья это собака. Так я опросил человек двадцать, но никто из них так и не заявил прав на моего пассажира. Понемногу до меня начало доходить, что у меня, похоже, появился новый товарищ.

– Слушай, я не могу звать тебя просто Пес, поэтому ты должен помочь мне выбрать тебе подходящее имя. Ну, скажи, как мне тебя звать, пока мы не найдем того, кого ты ищешь? Или пока он не найдет нас?