Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер. Страница 78

Казалось, Муссолини был шокирован поведением Гитлера, и когда они прощались перед его отъездом в Италию, он не отозвался на эмоциональные напутствия Гитлера, как сделал бы раньше. Не смущаясь отчужденной холодностью дуче, Гитлер затягивал прощание и стоял, держа его за руку и глядя ему в глаза. Он был похож на застенчивого любовника, и все присутствовавшие испытывали сильное смущение, поделился Ран с Мюлльхаузеном, когда они вернулись на озеро Гарда. «Я знаю, что могу положиться на тебя, — сказал Гитлер с чувством. — Поверь мне, ты мой самый лучший, может быть единственный друг в мире». После отъезда дуче Гитлер сразу же отдал приказ о строительстве бомбоубежища на территории виллы Фельтринелли, но Муссолини побывал там лишь однажды и то лишь для того, чтобы поблагодарить строителей за работу.

Эта их встреча была совершенно бесполезной. Муссолини не повторил ни один из тех протестов, на которые он осмелился в апреле, и вернулся в Италию мрачным и молчаливым. Все привыкли к тому, что он возвращался из Германии воодушевленный доверием и идеями Гитлера, но на этот раз если в нем и ощущалась какая-то перемена, то это была перемена к худшему. Представители посольства ознакомили его с некоторыми статистическими данными о находившихся в Германии итальянцах, и это повергло его в ужас [39] .

Он вернулся к своей работе с еще меньшей энергией и энтузиазмом, чем раньше. В начале этого лета он изредка играл в теннис, но партнеры всегда позволяли ему выигрывать и игра ему быстро наскучила. Тогда он перешел на поездки вокруг озера на велосипеде и прогулки по лесу, куда отправлялся один или в обществе Романо, но всегда в сопровождении немецкой охраны. Он также забросил уроки немецкого, хотя раньше занимался три раза в неделю — он всегда смог бы объясниться, а свободное владение языком, к которому он стремился раньше, теперь казалось ему ненужным. Теперь он уходил в свой офис еще раньше, иногда на часах еще не было восьми, чтобы избежать участия в домашних распрях, а возвращался поздно, чтобы провести вечер, если ему это удавалось, в одиночестве за чтением в своей комнате или сидя до самого захода солнца в садовом кресле с заложенными за голову руками и глядя на озеро.

Он ненавидел сумерки. Как только начинало темнеть, он отправлялся в дом и включал в своей комнате свет. Однажды электричество выключили и Квинто Наварра, который снова вернулся к нему на службу, внес свечу. «Но он не мог вынести плохого освещения и ушел к озеру, где провел время, бросая камешки в воду до тех пор, пока электричество не включили», — вспоминал Наварра.

Каждое утро его посещал итальянский врач или профессор Захариа, чтобы проследить, дает ли результаты рекомендованная ими диета. Захариа заметил, что дуче слишком бледен, на изможденном лице лишь его черные глаза временами горели странным лихорадочным светом. Утром он выпивал только чашку чаю, потом съедал очень легкий завтрак и обед. Молока он теперь вообще не пил, хотя в прошлом делал это в больших количествах. Обычно он ходил в непривлекательной форме фашистской милиции. Будучи всегда отглаженной, она висела на нем мешком, а черные воротнички его рубашек, казалось, были слишком велики и открывали его когда-то массивную шею, складки и морщины которой делали ее теперь похожей на шею черепахи. Он следил за тем, чтобы голова была всегда хорошо побрита, а два раза в месяц из Гардоне приезжала девушка, чтобы делать ему маникюр, но это были единственные проявления той суетности, которой было так много прежде. «Только изредка, — говорил Наварра, — он бывал в хорошем расположении духа, и за этими редкими моментами всегда следовали долгие, черные часы печали».

Через месяц после встречи с Гитлером в Пруссии он решил ехать на фронт с инспекцией. Под впечатлением оказанного ему в полку радушного приема он пять дней объезжал линию фронта, давая советы генералам, которые не принимали их во внимание, и предлагая способы контрнаступлений, явно неосуществимых. Кессельринг вежливо выслушивал Муссолини, но давал понять ему, что его предложения не будут приняты, и это раздражало дуче. «Этот Кессельринг, — обиженно решил Муссолини, — не стоит ни шиша».

Радушный прием, оказанный ему как итальянскими, так и немецкими частями, оказал на него благотворное воздействие. Он вернулся в Гарньяно с новыми силами и надеждой и рассказывал Рашель много раз, как солдаты выражали ему свои искренние чувства. Особенно, по его словам, немцы «приходили в полный восторг и застывали по стойке смирно, приветствуя его в своих тесных окопах». Но эта эйфория была недолгой. Уже к концу недели к нему вернулось его прежнее состояние.

В июне Отто Скорцени посетил дуче и нашел его заторможенным и пессимистически настроенным. Полковник Скорцени писал: «Муссолини действительно затих и, казалось, совсем отошел от всех дел. Он уже не был уверенным в себе руководителем, управляющим своими министрами, он позволял им действовать по собственному усмотрению… Он больше теперь походил на философа, чем на главу правительства. Он говорил мне об истории Германии, которую хорошо знал, о философской основе фашизма и о том, как его следует видоизменять в будущем. Он пытался не обнаруживать чувства безнадежности перед своими близкими». Но это ему не удавалось.

«С течением времени он стал еще более задумчивым, — вспоминала Рашель. — Судя по тому, что время от времени он говорил, смертельная борьба, развернувшаяся между итальянцами, причиняла ему постоянные страдания. Даже во время еды он оставался мрачным и подавленным. Он иногда вслушивался в тишину и неожиданно спрашивал меня: „Что ты говоришь?“.

Несомненно, что эта борьба, о которой упомянула Рашель, к концу 1944 года по своему масштабу стала перерастать в гражданскую войну.

Глава десятая

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Ноябрь 1943 — декабрь 1944

Организованное сопротивление Германии возникло задолго до появления Социальной республики. К концу 1943 года в большинстве крупных городов северной Италии были созданы подпольные комитеты национального освобождения и появились отряды партизан. В них вливались убежденные противники фашизма, истинные патриоты, понимавшие, что поражение Германии — единственная надежда страны на будущее. Сюда шли кадровые офицеры, считавшие, что армия Социальной республики, которую так старательно создавал Грациани, никогда не станет больше чем сателлитом Германии или же просто своего рода полицейской службой по принудительной реализации антироялистских и фашистских мер [40] .

Присутствие этих офицеров в партизанских бригадах создавало вокруг них ауру респектабельности. Один из них, генерал Рафаэле Кадорна, сын маршала графа Луиджи Кадорна, бывшего главнокомандующего итальянской армии, затем стал их лидером. Однако ни они, ни другие бескорыстные патриоты, присоединившиеся к партизанскому движению, не контролировали действий партизан полностью.

В ноябре 1943 г. в Мончиеро в Пьемонте состоялось одно из совещаний, проходивших той зимой, которое определило направления будущих действий партизан. На совещании, руководимом Луиджи Лонго, который стал впоследствии заместителем главы Итальянской коммунистической партии, было решено, что самым эффективным способом укрепления власти и влияния их организации — корпуса волонтеров свободы — могло бы стать провоцирование как немцев, так и фашистов на репрессии против итальянского народа. Для этого следовало убивать немецких солдат и фашистских лидеров, что должно было повлечь за собой акты возмездия, которые, в свою очередь, будут порождать ответную ненависть. С той же целью следовало взрывать мосты и железнодорожные пути, электрические и телефонные линии независимо от того, имеют они какое-то стратегическое значение или нет.