Дань смельчаку - Хиггинс Джек. Страница 10

Хельга обычно целовала меня на ночь и трепала по щеке, что сотрясало мое тело дрожью наслаждения. Эти ее материнские ласки да еще запах наполняли мои сны эротическими фантазиями, вполне нормальными для моего возраста.

В тот июльский вторник, когда разразилась гроза, стояла немыслимая жара, воздух застыл и даже птицы не щебетали. Хельга покачивалась в гамаке под буками в бикини и старой соломенной шляпе. Я лежал рядом на траве и в четвертый раз за месяц перечитывал «Великого Гэтсби» Скотта Фицджеральда.

Странно, как всякие мелочи прочно удерживаются в памяти: божья коровка на моей руке, пот на лице и вид ее тела сквозь паутину гамака, когда я перевернулся на спину.

Одна рука свесилась через край, пальцы безвольно разжаты. Повинуясь безотчетному импульсу, я потянулся к ним. Хельга находилась в полудремотном состоянии, что и объяснило ее ответную реакцию.

Пальцы сомкнулись на моих, и живот будто воздухом надули, выкачав из него все, кроме страха. Да, страха, а не наслаждения. Я медленно, полубессознательно встал, ведомый ее рукой.

Она сняла лифчик от бикини — из-за жары, как мне кажется, — и лежала, надвинув соломенную шляпу на глаза. Пучок бледного полуденного света зажег ее груди огнем.

Меня начало трясти, и боль, боль в соответствующих местах, стала просто невыносимой. Хельга лениво улыбнулась, полуоткрыв глаза, которые внезапно, словно она только теперь поняла, что происходит, распахнулись широко-широко.

Она высвободилась и, не смущаясь, прикрылась лифчиком. Затем привстала, чтобы застегнуть пуговку на спине.

— Я дремала.

Меня трясло, и, увидев это, Хельга нахмурилась и взяла мои руки в свои.

— Прости, — только и смог промямлить я.

— Но ведь это же глупо, — откликнулась женщина. — В этом не было ничего дурного, Эллис, ничего такого, о чем бы стоило сожалеть. Тебя потянуло к хорошенькой женщине, к ее телу, — это понятно и совершенно нормально.

Я не очень-то ей поверил, потому что было ясно, что никакие отговорки в этом деле не помогут, точно так же как и утомительные игры в регби и бесконечные холодные души. Я мучительно искал какую-нибудь подходящую фразу, но был спасен самим небом. На протяжении последних нескольких часов гром порывался устроить нам ловушку и расколоть горизонт, и вот наконец он разверз небеса прямо над нами, и тут же хлынул проливной дождь.

Хельга рассмеялась и, перекрывая грохот, прокричала:

— Давай-ка, Эллис, наперегонки. К дому!

В ту же секунду она выскочила из гамака и, прежде чем я сумел сорваться с места, уже бежала в нескольких ярдах впереди — желтая вспышка в серой занавеси.

— Опоздал! — крикнула она, взбежав по ступеням и исчезая в холле.

В доме было тихо — базарный день. Повар уехал в город с самого утра. Я медленно взошел по ступеням, стараясь перевести дыхание, а потом вошел в ее спальню.

Хельга стояла перед трюмо, вытирая мокрые волосы огромным купальным полотенцем. Обернувшись, она рассмеялась:

— Ну и видок у тебя. Дай-ка сюда...

Она быстро вытерла потеки грязи с моего тела, а затем принялась подсушивать полотенцем волосы, покачивая издевательски головой:

— Бедный Эллис. Бедный маленький Эллис Джексон.

Бледно-желтое бикини намокло от дождя и так прилипло к телу, будто его и вовсе не было, но я думал не о нем. Видимо, мне надоело быть малюткой Эллис ом.

Я неуклюже поцеловал ее безо всякого намека на ответную реакцию. Улыбка погасла. Она не рассердилась, просто погрустнела.

То, что случилось дальше, видимо, зависело от многих слагаемых, и ее — как и меня — нельзя полностью винить в происшедшем. Все было против нас. Мне казалось, что в каком-то смысле она меня любила. В ней тоже проснулась жажда, но мою она не заметить не могла. Все было очень символично: никто и никогда не предлагал мне такой откровенной и безоглядной любви.

Она поцеловала меня очень неторопливо: ее рот раскрылся, как цветок, чтобы я смог почувствовать ее язык. Боль в паху стала просто невыносимой.

Я попытался было отодвинуться, но она удержала меня и положила руку мне...

— Здесь нечего стесняться. Совершенно...

Остальное смахивало на сон в такой же степени, как и все ему предшествовавшее. Она была так нежна, так спокойна. Сняла бикини, вытерлась насухо, затем проделала то же самое со мной. Я трясся как в лихорадке, когда она потянула меня к постели и, завалившись на спину, прижала мое лицо к своей груди.

— Бедняжка Эллис. Бедный малыш Эллис Джексон. Никто его не любит. Никто, кроме меня.

А затем ее рот впился в мой, бедра распахнулись навстречу, впустили меня, и я вошел с таким наслаждением, с таким безумным огнем в крови, что закричал.

Я привстал на руках, оседлав ее, как буйволицу, — и увидел в трюмо тройное отражение стоявшего в дверях деда с гневом Господним на лице и любимой палкой из терновника в руках.

Дубинка опустилась мне на спину раз, затем второй и сломалась, когда мне удалось вырваться.

— Ты маленькое грязное животное! — ревел он. — Убирайся отсюда! Убирайся!

Я старался улизнуть от его гнева, чувствуя себя втоптанным в грязь. Хельга пыталась встать. Дед тыльной стороной ладони ударил ее по лицу.

— Значит, ты так мне отплатила? — завопил он. — Наставила мне рога с моим же собственным внуком?!

Больше я ничего не слышал, потому что дед выкинул меня за дверь и закрыл ее. Я услышал, как щелкнул замок, и пополз в свою комнату.

Что между ними произошло, я никогда не узнаю. Тем же вечером Хельга отправилась в Лондон, а я на следующий день в Итон. Мало ли что там говорил врач.

Больше я эту женщину не видел.

Когда я очнулся, то все еще наполовину находился под действием наркотика.

— Наставила мне рога с моим же собственным внуком! — кричал голос. — Наставила мне рога с моим же собственным внуком!

Казалось, Мадам Ню пребывала в полном восхищении. Потрепав меня по подбородку, она наклонилась ближе и произнесла:

— Ведь ты впервые вспомнил целиком этот кусочек, разве не так?

Я кивнул и скучным голосом проговорил:

— И что же это означает?

— Да то, что она жила с твоим дедом. Это объясняет все. Например, ее возраст. Ты говорил, что она была не просто девкой по вызову, но зрелой женщиной. Видимо, твой дед выбирал ее очень осмотрительно. Его ярость — это ярость старого быка, увидевшего, что молодой берет себе то, что он всегда считал своим. Потому-то он никак не мог тебя простить.

— У меня во рту, как в пересохшем колодце, — промямлил я.

— Так всегда. — Она налила в стакан воды. — Ты на меня не сердишься?

Заглотнув примерно с пинту, я вытер рот.

— А с какой стати? Чтобы заставить вспомнить, ты меня кое-чему научила. С какой стати мне стыдиться этого старого сластолюбца?

Мадам спокойно произнесла:

— Твоя сексуальная жизнь была далека от удовлетворительной, правда?

— Еще бы, — согласился я. — Меня влечет любая юбка, а потом начинает грызть стыдоба. Да и в постели я — как было неоднократно замечено — второсортное барахло.

— Думаешь, что настало время измениться?

— Сама ведь лучше знаешь. Ведь это ты начальник...

Она медленно покачала головой:

— Ты ошибаешься...

Пока она подходила к двери и запирала замок, я не до конца понимал, что именно она имела в виду. Мадам развернулась, и заходящее солнце впустило ей в глаза — темные-темные — золотые искорки. Она пошла прямиком ко мне, расстегивая рубашку.

— Бедняжка Эллис, — произнесла она мягко. — Бедный маленький Эллис Джексон. Никто его не любит. Никто, кроме меня.

И когда я взял ее — на столь заботливо подставленной психиатрической кушетке, — то вновь очутился в спальне Хельги. По высушенной земле молотил дождь, растекаясь по стеклам освежающим душем. И снова меня захватил, смешавшись со звериной, дерущей душу радостью, страх: сердце забухало в ожидании Божьей кары, долженствующей ворваться через дверь. Но на сей раз не было Немезиды, не было безотчетного ужаса. На сей раз я испытал самое чудесное наслаждение, какое только может быть.