Озерные страсти - Алюшина Татьяна. Страница 5

– Нет, ну все же, – развивала свою мысль и настаивала племянница. – Вот смотрите, – принялась приводить она аргументы, – ведь на самом деле нелюдимый мужчина, угрюмый такой, хмуроватый персонаж, держится ото всех подальше, людей к себе не подпускает, ограничиваясь минимальным кивком, если встречается с кем-то из поселка. К себе не приглашает, сам никому не навязывается. И потом, участок у него и на самом деле огромный, в валунах и каменных глыбах. Дом он классный построил, очень интересный, я с пригорка рассматривала с разных сторон, даже наброски делала, замечательный, какой-то прямо загадочный дом. Да и участок он облагородил и что-то там на нем все-таки высадил. Вообще-то красиво получилось, брутально, сурово, но красиво. И ведь права Бибиси, выход с его участка и к озеру, и прямо в лес имеется, кроме главного входа. И появляется он в поселке самым загадочным образом, прямо «Летучий голландец» какой-то: никто не слышал его машины, никто не видел, как и когда он приехал, да только вечером человека не было, а утром – раз, и на участке фонари горят, дым из трубы и хозяин мелькает. Да и само строительство, – и она обратилась к тетушке, – ведь действительно он строителей местных не нанимал, но ведь кто-то же дом этот строил, причем эти люди минимально общались с местным населением и никакой информации ни про себя, ни про хозяина не выдавали, как ни подкатывали к ним с расспросами любопытные. И то, что его не бывает длительные периоды времени, тоже правда, стоит себе дом, пустует. Ведь подозрительно же, а?

– М-м-да, – протянула тетушка, покачав безнадежно головой. – Эк тебя пробрало-то. Вроде взрослая совсем девица, уж и не девица даже, а женщина в возрасте, а все детский сад, что значит – человек искусства, романтизм неистребимый и буйная фантазия. – И, вздохнув, остудила все интригующие предположения племянницы: – Насколько я помню, а помню я хорошо, – усмехнулась тетушка Александра, – Антон Валерьевич – военный инженер, служит в инженерных войсках какого-то там особого подразделения, то есть наверняка строит он засекреченные военные объекты, поэтому и пребывает в длительных служебных командировках, ибо строят они в основном на Севере и за полярным кругом. Это во-первых. А во-вторых, скорее всего, его дом возводили солдатики, переодетые в гражданку, чистой воды использование служебного положения, а это, как ты понимаешь, не афишируется, а тщательно скрывается, поэтому и помалкивали служивые. А что касается его машины, то это военный агрегат, малый разведывательный автомобиль-вездеход, насколько я помню, имеющий особые характеристики, в том числе практически неслышную работу движка на малых оборотах. В массовое производство они не пошли, что-то там в них не доработано оказалось. Видимо, Антон Валерьевич приобрел в личное пользование списанный автомобиль, довел его до ума, переделав под гражданские нужды и проведя соответствующий тюнинг. Насчет семьи-детей не скажу, – глядя на разочарованное выражение лица племянницы, откровенно веселясь, развела тетушка руками. – Не знаю, не интересовалась.

– Бедная Бибиси, – помолчав, переварив информацию, посочувствовала местной сплетнице Анна, – такая версия рухнула, – и вздохнула сочувствующе, – и общественность не поднимется против военного-то инженера.

На пару секунд над столом воцарилось молчание, которое безжалостно разбилось громким, дружным смехом троих женщин.

– Нет, ну надо… – хохотала тетка, – …«крестный отец в отставке»! – цитировала она Анну.

– Ма-ма… – подхватывала племянница – …маньячелло на природе…

– Кри-криминал… – вытирала смешливую слезу Лена, – на неслышной, страшной машине. С ночи не было, а утром – раз, и образовался!

И они хохотали, вспоминая Бибиси с ее подозрениями и Анютины предположения одно другого краше и загадочней, пока приступ смеха не остановил прозвучавший звонок тетушкиного смартфона.

– Ладно, – посмотрела на экран телефона Александра Юрьевна и, досмеиваясь, стирая выступившую слезинку, отослала девиц: – Идите уже, мне поговорить надо.

Лена принялась убирать со стола, махнув рукой Анне, что, мол, сама справится, и та, поднявшись на второй этаж, забрала с балкона этюдник с прикрепленным к нему портретом соседа, так взбудоражившего воображение Степаниды Ивановны и самой Анны. Ушла в комнату, чтобы не прислушиваться невольно к теткиному голосу, и, сев в кресло, принялась пристально изучать свой рисунок.

«Что же в тебе не так? Почему ты не получился? Точнее, почему получился именно таким?»

С самого раннего детства Анна обладала феноменальной, так называемой фотографической памятью на лица, и не только на них – на заинтересовавшие ее предметы, вещи, увиденную природную картинку, чем-то зацепившую внимание или очаровавшую девочку. Способность эта только развивалась и крепла по мере взросления и становления Ани.

А после того как она, будучи подростком, пережила тяжелую, страшную для себя потерю близкого человека, у нее внезапно открылось пугающее и странное художественное дарование, можно сказать, сверхспособность, что ли.

Аня и до этого могла по памяти нарисовать портрет любого человека, если он заинтересовал ее. Но этот не то дар, не то проклятье обострил ее интуицию, многократно усилив внутреннее художественное видение, чутье, которое вдруг стало более глубоким, мощным, позволявшим ей тонко чувствовать скрытую природу вещей, людей, как бы видеть мысленным взором настоящую, истинную сущность, душу объекта и переносить ее на холст.

Поначалу это происходило совершенно непроизвольно, спонтанно, не подчиняясь ее воле и желанию. Анна садилась над чистым холстом или в большинстве случаев листом рисовальной бумаги, закрывала глаза, представляя себе человека, и ее словно накрывало каким-то коконом, погружая в особое состояние сознания, в котором она изображала то, что видела внутренним взором.

Боль, страх, мучительность жизни, тайные страсти и порочные желания – все открывалось в людях на ее портретах, и было это завораживающе мощно, истинно, прекрасно и пугающе правдиво.

Каждый одаренный художник должен чувствовать истинную природу вещей и передавать ее в своем творчестве, если он, конечно, талантливый художник, а не маляр, но чтобы так… Это все-таки перебор.

Далеко не каждому понравится узреть свою истинную сущность, свои глубокие скрытые переживания.

Но Анна могла нарисовать прекрасную искусную работу и не прибегая к своей уникальной способности. Более того, с годами она научилась управлять своим даром и входить в измененное состояние, когда этого хотела. Но старалась обращаться к нему как можно реже, только если ей самой хотелось и требовалось понять истинную сущность человека или ее об этом просил сам заказчик.

Честно говоря, Анна нечасто обращалась к своей способности, когда работала над портретами, зато с удовольствием погружалась в нее, в то особое состояние измененного сознания, когда изображала городские или природные пейзажи, красивые уголки природы, и получалось потрясающе, даже вон дом того самого «Летучего голландца», так притягивавший ее своей необычностью, подсеченный ее даром, стал и вовсе волшебным. Все приобретало наполненность смыслом, словно проявлялась сама суть домов, улиц, природных уголков, какая-то недосказанная ими тайна, сила или слабость этого места. Не объяснить. Жалко, что рисовать ей приходится не так часто, как хотелось бы.

«Ладно», – отложила Анна портрет в сторону и, задумавшись, засмотрелась в окно. Удивительно, но почему сквозь лицо этого мужчины проступает лик другого человека? Очень похожего, но другого: молодого, легкого, бесшабашного.

Другой облик, другая личность, другая жизнь. Очень странно.

Да и ладно, бог с ним, что гадать, оборвала свои размышления Анна, возвращаясь из рассеянного состояния созерцания в реальный мир. Прислушалась к голосу тетушки, все так же продолжавшей разговор с кем-то по телефону, и подумала – а не съездить ли на залив?

Сегодня она нарушила свой как-то сам собой установившийся порядок дня, увлекшись с самого раннего утра портретом таинственного угрюмого соседа, «Летучего голландца». А что, ему подходит аналогия – он как призрак: появился – исчез. Молча, пугающе необъяснимо…